Воспоминание, которое он так тщательно похоронил, вылезло наружу, как отвратительное, полуразложившееся нечто, восставшее из могилы и захватившее его в плен.

— Все было совсем не так, — сказала она. По ее щекам текли слезы. — В тот момент я была не в себе. Может быть, сейчас и кажется, что я оправдываюсь, но это действительно так.

— Если бы ты действительно переживала за меня, то ушла бы и оставила меня в покое!

— Пожалуйста, Джереми…

Эллис положила руку ему на плечо, но он стряхнул ее, отвернулся и зашагал в сторону машины. Но не успел он пройти двадцати футов, как поскользнулся на мокрой листве, потерял равновесие и, больно ударившись, упал на спину. Мать испуганно вскрикнула и подбежала к нему. Джереми так и остался лежать на земле, снизу вверх с укором глядя на нее, словно это она была виновата в том, что он упал. Не обращая внимания на протянутую руку, он поднялся, стряхивая с джинсов грязь и прилипшие листья. Лицо его было непроницаемым.

— Надеюсь, мы закончили? Я хочу домой, — сказал он монотонным, тусклым голосом, изменившимся до неузнаваемости.

Эллис завезла Джереми домой и медленно поехала к мотелю, в котором остановилась. Она еще раз прокрутила в голове встречу с сыном. Могла ли она сделать что-то иначе? Быть более откровенной с ним, вместо того чтобы последовать совету Дениз и не торопить события? Так или иначе, она сомневалась в том, что это что-то изменило бы. Джереми страдал и злился, и никакие оправдания или объяснения здесь не помогли бы. Только время сможет залечить эти раны. А пока ей остается только набраться терпения, своим ненавязчивым присутствием давая ему понять, что если раньше ее с ним и не было, то сейчас она рядом.

И все же ей было больно оттого, что ее отвергли. Теперь Джереми казался еще дальше от нее, чем когда она была в тюрьме. Тогда у нее, по крайней мере, была надежда на счастливое воссоединение.

Как же он отличался от брата! Дэвид был непоседливым и озорным, он мчался по жизни сломя голову, словно заранее знал, как много ему нужно успеть пережить за эти несколько коротких лет, в то время как Джереми был тихим, впечатлительным мальчиком. Эллис вспомнила, что как-то раз, когда Джереми было примерно три года, она зашла в гостиную и увидела, что он горько рыдает. Да так, что прямо сердце разрывается. Хотя буквально секунду назад спокойно играл и ничего не предвещало слез.

— Ох, радость моя, в чем дело? Что стряслось? — спросила она, прижимая его к себе.

— Ему больно, — наконец выдавил он, указывая пальцем на раздвигающиеся стеклянные двери, ведущие на террасу, где лежал оглушенный ударом о стекло воробей.

После смерти брата Джереми с головой ушел в себя. Он часами просиживал в своей комнате, обложившись комиксами и фигурками персонажей из них. Он был скорее похож на привидение, и Эллис боялась, что однажды сын просто исчезнет, растворится в воздухе. Однако она не могла ничего с этим поделать. Пока еще она этого не осознавала, но ее брак и ее рассудок постепенно приходили в упадок. И хотя они с мужем по-прежнему спали в одной постели, они стали практически чужими людьми. Единственным, что их связывало, была забота о Джереми, но и в этом они никак не могли прийти к согласию. Они спорили по любому поводу — начиная с того, кому из психологов, которых они посещали, лучше показать Джереми, и заканчивая тем, нужно ли заставлять его съедать все, что лежит на тарелке, если он говорит, что не голоден.

Мотель был расположен на Вейл Вотч Лейн, неподалеку от смотровой площадки, известной в городе как место наблюдения за китами. Обычно толпа собиралась здесь летом, а в это время года было уже довольно пустынно. Но Эллис не волновало ни то, что в ее жилище пахнет плесенью, ни то, что ветер с залива продувает комнатушку сквозь щели в двери и оконных рамах. В настоящий момент это место стало ее домом, и она была благодарна судьбе за это. И что самое приятное, управляющий, мужчина средних лет, насквозь пропитавшийся никотином, не смотрел на нее искоса, когда она въезжала. Ему было абсолютно все равно, кто она такая, хоть Джек Потрошитель, лишь бы исправно поступали деньги. Но все это подождет. У нее остались еще кое-какие более срочные дела.

Поэтому она повернула на Белмор-роуд и поехала по направлению к церкви, куда они всей семьей ходили на службу, когда она была еще ребенком. Остановившись перед церковью, Эллис отметила про себя, что она совсем не изменилась: столетнее обшитое досками здание со скромным шпилем посреди того, что некогда было яблочным садом. Эллис вспомнила, как они с сестрой после службы гуляли по саду, выискивая яблоки на реденьких чахлых деревцах, пока родители на ступеньках церкви перебрасывались словечком со знакомыми прихожанами. Теперь она шла по узенькой тропинке, которая вела к маленькому заднему дворику, и ей было не до яблок. Здесь были похоронены ее отец и бабушка с дедушкой, Нана и дедушка Джо. И ее сын.

Могила Дэвида находилась позади всех, под старым кленом, и если бы она не знала дорогу туда, было бы довольно сложно ее обнаружить. Это место было обозначено лишь простым, непримечательным бронзовым надгробием с выгравированным на нем именем и датой жизни и смерти. В свое время она хотела поставить памятник, но Рэнди настаивал на чем-то менее заметном.

— Наш мальчик погиб, и оттого что ты выставишь это напоказ, ничего не изменится! — закричал он, когда простое разногласие переросло в ссору. — Мне не нужны вычурные надписи, которые постоянно будут напоминать об этом. Его нет с нами, Эллис. А все остальное не важно…

Глядя в его искаженное яростью лицо, она понимала, что он винит во всем ее. Возможно, за то, что не проявила достаточной бдительности, — не будь она такой плохой матерью, Дэвид остался бы жив. Тогда она не смогла ничего противопоставить Рэнди, потому что знала, что он прав: это она виновна в смерти сына. Пусть не прямо, но по причине собственной халатности. Размышляя об этом сейчас, Эллис пришла к выводу, что тот момент оказался переломным для них. Первое время после гибели Дэвида они с Рэнди что было силы цеплялись друг за друга, словно двое выживших после кораблекрушения, но скорбел каждый по-своему. Рэнди стремился двигаться дальше, Эллис же была не в состоянии сделать это.

И все же сколько бы раз она мысленно не переигрывала все события, но неизменно приходила к одному и тому же. Это напоминало спуск по крутому склону, когда постепенно набираешь скорость и в результате теряешь контроль над собой.

К счастью, ни она, ни Джереми не пострадали, когда машина врезалась в Оуэна Уайта. Оуэну в этой ситуации повезло меньше. Выйдя из комы через два дня, он узнал, что больше никогда не сможет ходить. Эллис узнала об этом, когда ее уже выпустили под залог. Но холод в обращении и отсутствие сострадания во взглядах прохожих на улицах Белл Харбор ясно давали понять, что общественность успела осудить ее и признать виновной. И она даже представить не могла, как бы с этим справилась, если бы не родные. Единственным, кто не счел нужным ее поддержать, был Рэнди. Этот завершающий акт безумства он расценил всего лишь как еще одну потерю — когда на него и без того обрушилось больше, чем он мог вынести.

Спустя четыре месяца на нее надели наручники и отправили в исправительную колонию Пайн Ривер в Олимпии…

Эллис часто заморгала, прогоняя слезы, которые навернулись на глаза, стоило ей взглянуть на могилу Дэвида. Было ощущение, что она потеряла обоих сыновей. Но как она могла рассчитывать на прощение Джереми, если сама не могла себя простить? Она ни слезинки не прольет об Оуэне Уайте — он получил то, что заслуживал. Но расплачиваться за ее поступок пришлось семье — вот о чем она жалела больше всего.

Краем глаза она заметила какое-то движение. Она повернулась и увидела пса, бегущего по тропинке к смотровой площадке. Он был черным, с белым всполохом на груди, совсем как тот, которого она на днях видела на причале. А может, это он и был. У Эллис промелькнула мысль пойти за ним — а вдруг колли потерялся и его разыскивает хозяин? — но пес быстро исчез из поля зрения. Да что, у нее своих проблем не хватает, что ли? Ни работы, ни жилья. И если бы не ее скромные сбережения — доля в наследстве Наны, часть денег, вырученных от продажи ее дома, — она бы тоже сейчас скиталась без крыши над головой.