Из деревни, где Нина Савельевна с сыном жила у родных, она ходила каждый день в Рудню, в тюрьму. За самогон полицай разрешал ей видеться с мужем.
Однажды муж сказал ей:
— Завтра не приходи. Дай хоть денек отдохнуть ногам.
Она согласилась:
— Не приду.
До Рудни было неблизко. А назавтра, будто толкнуло что-то, проснулась чуть свет и, как всегда, пошла. У здания, где помещалась полиция, стояла толпа. Не задерживаясь, Нина Савельевна прошла мимо и вдруг услышала за собой осторожный шепот:
— Нина! Петр Захарович здесь!
Тогда она бросилась сквозь толпу, пробилась, увидела: окруженные полицаями и эсэсовцами, на коленях стоят мужчины — несколько десятков мужчин. Руки их скручены за спиной.
И муж ее стоял на коленях, руки его тоже были скручены за спиной. И вчера еще темные волосы его были совершенно седыми…
Потом умер сын. И она как будто закаменела. Жила, пила, ела, делала что нужно по дому. Но механически все это, как автомат.
Однажды к Нине Савельевне пришли девушки: Катя Бирюкова, Гайдаманова Ксеня — они учились вместе. Сказали:
— Нина, муж твой погиб недаром. Собираются люди, создается организация… — И еще сказали: — Гореванием. Ниночка, ничему не поможешь — бороться надо.
Она согласилась:
— Верно! Если жить, то бороться!..
Потом ее вели по селу. Два эсэсовца с автоматами и овчаркой. Бросили в ту же рудненскую тюрьму. Взяли девушек, с которыми Нина держала связь. Взяли по подозрению: указал староста. А прямых улик не было, улики надо было добывать на допросах.
Допрашивал шеф гестапо, специально приехал из Смоленска. Предупредил через переводчика:
— Не скажет — будет тоже, что с Кужелевой.
А ту на допросах били по голове, и она лишилась рассудка.
— Сделаем с нею то же, что с Кужелевой, — повторил гестаповец.
— Что ж, революция не пострадает и от этого, — почти машинально Нина высказала, что думала. Странное безразличие овладело ею.
— Что она говорит? — уловив знакомое слово «революция», насторожился гестаповец.
— Она говорит, что коммунисты живы и будут жить, — добросовестно перевел переводчик.
Нина увидела над собою бешеные глаза. Она не отвела взгляда.
— Бандитише ауген — «бандитские глаза» — это было последнее, что она успела услышать.
…Потом ее перевели в витебскую тюрьму. Вместе со взрослыми здесь сидели и дети. Юра, грудной малыш, угасал на глазах. Он был настолько слаб, что даже не плакал, только стонал тихонько, как голубок, у его матери от истязаний пропало молоко.
А маленький Шурик плакал и все допытывался, где его мама. Мать его ежедневно допрашивали. А когда возвращали в камеру, она пряталась за людей, чтобы Шурик не видел ее такой. Нина брала его на руки, тихонько пела ему песни, рассказывала сказки, какие помнила:
Смотрела в его милые глазенки и думала: что его ожидает? Думала, и от этих мыслей становилось все тяжелее. Тяжелее настолько, что однажды…
В тот вечер из камеры увезли Таню — партизанку из отряда Заслонова. Она была еще совсем девочка. Попалась при выполнении задания — минировала железнодорожное полотно. Мучили Таню страшно. С допросов привозили как неживую. Однажды, очнувшись после допроса в камере, Таня сказала Нине:
— Теперь уже — все! Если сегодня приедет душегубка, значит, за мной!
Почти каждый вечер к тюрьме подъезжала эта машина, и в камере, где сидела Нина, слышно было, как выводят на улицу людей…
Они лежали рядом, и Нине казалось, что Таня спит. Сама она не спала. Напряженно вслушивалась в окружавшую камеру непрочную тишину. И вдруг услышала шум подъезжающей машины.
И Таня тоже услышала — сжала Нинину руку.
Таню увезли…
Ночью Нина тихонько встала. Прислушалась. И убедившись, что все спят, достала из своего узелка полотенце — льняное, добротное, длинное мамино полотенце — и направилась в угол, где стояла параша.
В том углу — она давно приметила это — в стену был вбит костыль. Она примерилась было накинуть на него полотенце, но кто-то перехватил ее руку:
— Что ж это ты надумала, дочка?!
Рядом с ней стояла старуха заложница, мать партизана. Отобрав полотенце, она решительно взяла Нину за руку, повела в свой угол, уложила рядом с собою.
— Что же ты надумала, дочка! — прижимая Нину к себе, тихонько шептала она. — Им же только это и надо! Они же над трупом твоим измываться станут. Нет, Ниночка, надо жить!
— Уж не знаю отчего, только после этой ночи я о смерти больше не думала, — говорит Нина Савельевна. — Даже в Освенциме не думала. А там ведь колючая проволока под током. Притронешься — и мгновенно смерть!
На каторгу Нина ехала с Шуриком на руках — мать его была настолько истерзана, что еле передвигалась.
Ехали в телячьих вагонах без воды, без пищи. Не знали, куда везут. Думали: может быть, на работу? И сговаривались, чтоб не работать. Все равно погибать!
К станции поезд подошел ночью. Огни. Очертания труб. В темноте вырывается из них пламя, валит дым. Завод?..
Это был Освенцим.
— Столько уже об Освенциме писали! — говорит Нина Савельевна, голос ее звучит глухо. — Сколько о нем писали, а всего не расскажешь, как бы ты ни хотел. Каждый день был по-своему ужасен…
Да, об Освенциме писали много. Причем каждый, кто пережил Освенцим, рассказывает о нем что-то свое. И рассказы эти, дополняя друг друга, ложатся тоже каждый по-своему, образуя мозаику Освенцима.
Но есть и другие данные.
Доктор Ян Зэн, польский судья, член Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений в Польше, приводит в собранных им материалах по Освенциму такие цифры.
Бараки женского лагеря в Биркенау (филиал Освенцима, где как раз находилась Гусева) были рассчитаны на триста человек каждый. В действительности туда помещали до тысячи — тысячи двухсот человек.
«Если вычесть пространство, занимаемое комнатками корпусного надзирателя, капо и продовольственным складом, — пишет Ян Зэн, — то на каждого заключенного придется приблизительно 0,28 квадратных метра площади и около 0,75 кубических метра воздуха…»
Что же касается пищи, то, кроме приводимых им цифр, Ян Зэн ссылается на не менее впечатляющее, чем цифры, исследование Хеллера. Английский исследователь Хеллер из рациона для заключенных составил рацион для… крыс.
В отчете Королевского медицинского общества за 1947 год Хеллер сообщает, что эта пища, которая крысам, в отличие от узников Освенцима, давалась неограниченно, была настолько не калорийной, что крысы не в состоянии были насытить свой крысиный организм. И после трех месяцев подобного рациона, несмотря, повторяю на то, что количество пищи никак не ограничивалось, у крыс наступали изменения, характерные для голодной болезни.
Вначале Шурик помещался вместе с Ниной и матерью. Вскоре, однако, его забрали от матери и перевели в десятый корпус. Находившиеся в десятом корпусе заключенные значились в отчетности лагеря под рубрикой: «Заключенные для экспериментальных целей».
В материалах доктора Зэна приводятся раскрывающие существо этих «целей» выдержки из обвинительного заключения:
«Рейхсфюрер СС обещал бригаденфюреру проф. Кляубергу, что для его опытов с людьми и животными будет предоставлен в его распоряжение концентрационный лагерь в Освенциме. На основании нескольких главных опытов надлежало найти такое средство стерилизации, чтобы люди, подвергнутые стерилизации, этого не замечали…»
Там же есть ссылка на приказ Гиммлера от 25.IV.1944 г. произвести на заключенных опыты с наркотическим средством, которое «дало бы возможность принудить военнопленных к выдаче военных секретов».
Из этих же обвинительных материалов следует, что главный врач СС Роберт фон Границ, обратившийся к Гиммлеру «с просьбой о разрешении производства опытов над заключенными с целью исследования инфекционной желтухи», получил на это письменное согласие.
Разрешение от Гиммлера на производство в освенцимском лагере опытов по замораживанию людей получил и некий профессор Рошер.
Фашистская медицинская «наука» работала в тесном содружестве с практикой.
Действие новых химических препаратов также проверялось на заключенных. Оплата медперсонала проводилась «заинтересованными лицами», то есть концерном «ИГ Фарбениндустри», «Шверинг верке» и прочими. Ими же оплачивалась и стоимость подопытных.
Об этом убедительно свидетельствует переписка фирмы «Байер» с комендантом освенцимского лагеря: «Мы были бы вам благодарны, если бы вы в связи с предположенными опытами для испытания нашего нового снотворного средства отдали в наше распоряжение определенное количество женщин…»
«Мы получили ваш ответ. Цена 200 марок за одну женщину, кажется нам, однако, высокой. Мы предлагаем не свыше 170 марок за голову. Нам нужно приблизительно 150 женщин…»
«Мы подтверждаем наше согласие. Прошу приготовить 150 женщин, по возможности наиболее здоровых. По получении уведомления, что они готовы, мы их заберем…»
«Мы получили 150 присланных женщин. Несмотря на их истощение, мы признаем их подходящими. О ходе опытов мы будем вас уведомлять…»
«Опыты окончены. Все женщины умерли. Вскоре мы снесемся с вами относительно новой поставки…»