Через стеклянную дверь Гастон увидел, как в магазин вошел человек, в котором он сразу узнал одного из своих самых верных клиентов. Прежде чем пойти и обслужить его лично, он написал на листочке дату, час и адрес. Свернув бумажку, он сунул её в карман и вышел в магазин, излучая самую любезную улыбку.

— Не надо, — бросил он на ходу суетившейся молоденькой продавщице, — я сам займусь этим клиентом. — Здравствуйте, месье Лоранжис, чем могу быть полезным?

Месье Лоранжис, рослый старик, высочайшей пробы элегантности, носил монокль в правом глазу. Он также поприветствовал хозяина магазина и затем сказал:

— Мой дорогой друг, мне нужен котелок серо–жемчужного цвета для присутствия на скачках. Что–нибудь добротное и ноское,

— Разве хотя бы одна из моих шляп вас разочаровала?

Оба рассмеялись. Гастон, усадив клиента, пошел за головным убором, который он, соблюдая все предосторожности, распаковал. Котелок пришелся точно по размеру, и старик выразил свое удовольствие:

— Ну и память же у вас! Вы держите в ней размеры голов всех ваших клиентов?

— Только лучших из них, — в шутку ответил Гастон, незаметно засовывая за подкладку головного убора записку, вытащенную им из кармана.

Он протянул котелок продавщице, которая завернула его в тонкую бумагу и положила в обшитую сатином коробку. Клиент прошел к кассе и передал банкноту мадемуазель Розе. В ожидании пакета месье Лоранжис поинтересовался здоровьем мадам Бсррьен, которую он имел удовольствие когда–то встретить в магазине.

— Жена чувствует себя хорошо, благодарю вас. А вот дети доставляют хлопоты.

— Вы знаете, это удел всех отцов, — посочувствовал клиент. — Кажется, ваш сын готовится к поступлению в «Большие школы»?*

* «Большие школы» — сеть основанных ещё Наполеоном высших учебных заведений для подготовки специалистов высокого класса для ключевых постов в администрации. Дает столько привилегий, что поступление в них можно уподобить штурму неприступной крепости.

В его устах это прозвучало как «БОЛЬШИЕ ШКОЛЫ».

— Да нет, он хочет стать кинорежиссером. Знаете, все эти «новые волны»! Просто взбрело парню в голову.

_ Это возрастное. Пусть перебесится, — любезно посоветовал Лоранжис. К тому же, имея за спиной такого отца, как вы, он всегда выпутается в случае каких–нибудь передряг.

— И все же! Вы представляете себе: кино! Ну пусть хотя бы уж театр! Это по меньшей мере серьезно: там разоряются, но ставят Клоделя… Вы любите Клоделя, месье Лоранжис?

Тот воскликнул:

— Люблю ли я Клоделя? Мой друг, я не засну, если перед этим не прочитаю хотя бы одну–две строчки из «Золотой головы». Этим сказано все!

С пакетом под мышкой месье Лоранжис покинул магазин. Гастон посмотрел на часы:

— Мадемуазель Роза, у меня семейный завтрак, и до трех меня не будет. Будьте предельно любезны при обслуживании клиентов.

Они понимающе переглянулись. У мадемуазель Розы вопреки её имени и скромному поведению был явный избыток физических достоинств, в данном случае кое–как прикрытых строгого покроя закрытым платьем. Молодая женщина ответила:

— Можете на меня рассчитывать, месье. Приятного аппетита.

Молоденькая продавщица бросилась открывать дверь, и владелец магазина головных уборов, поплотнее надвинув на лоб шляпу, вышел, натягивая на ходу перчатки.

Ярко светило солнце, женщины вокруг были очаровательны, с Эвелин урегулировано. В общем, все шло как нельзя лучше. Он позволил себе проехаться до Сен–Клу на такси.

* * *

Гастон был всегда рад видеть сестру Лили и её мужа Филиппа Малосена. Лили было под тридцать, Филипп выглядел не старше своей жены. Детей у них не было, и жили они на улице Тронше. Филипп был коммивояжером по сбыту сельскохозяйственной техники. Если продажа товаров и вынуждала его проводить восемь месяцев в году в разъездах по стране, то она же и позволяла ему жить на широкую ногу и иметь две машины. Это был высокого роста энергичный мужчина, со светлыми глазами, умевший блистательно говорить. Гастон его очень любил.

Он окинул удовлетворенным взглядом накрытый стол. Филипп говорил безудержно, Лили о чем–то шепталась с Франсуазой Беррьен, стройная фигура которой удивляла всех, кто знал, что она мать двух восемнадцатилетних близнецов. Гастон с нежностью взглянул на жену, а затем сосредоточил внимание на Эвелин, которая все время молчала и не притрагивалась к еде. Он вздохнул.

— Неужели ты думаешь, — говорил Филипп своему племяннику, — что карьера режиссера перспективна?

— Конечно, — пожал плечами Фредди, — стоящий режиссер выдает два фильма в год — то есть работает по шесть месяцев — и зарабатывает от пяти до десяти миллионов франков на каждом фильме.

— Но, прежде чем стать режиссером, надо побыть его ассистентом, и нередко это затягивается на долгие годы! — уточнил Гастон, которого сын удостоил притворно искренним взглядом.

— Отец, ты, кажется, так и не расстался с довоенными представлениями! В наши дни главное условие успеха в кино — никогда не быть ассистентом и не ступать на подмостки. Есть вспомогательное средство — критиковать! О, как я их всех критикую! Ты же читал мои статьи в «Эзотеризм для всех»? Так вот, я не лезу за словом в карман, устраивая разнос всем этим шишкам! Они все дрейфят в ожидании моего первого фильма! Пусть ещё немного понаслаждаются своими тепленькими местечками! Но наступили новые времена! Завтрашнее кино будет элитарным…

— Помолчи, пожалуйста, ты уже наскучил своими рассуждениями, — прервал его Гастон.

Разговор переключился на литературные темы, и в него вступили женщины. Лили прочитала очень интересный роман, но не помнила ни его названия, ни автора, ни сюжета. Однако в любом случае это было прекрасное произведение, и она посоветовала всем членам семьи как можно скорее достать его. Франсуаза попыталась порассуждать о Саган, но без видимого успеха.

— В конце концов начинаешь путаться в этих персонажах, которые то и дело спят друг с другом…

— Франсуаза Саган безмерно талантлива! — безапелляционно заявил Фредди.

Эвелин неожиданно встала из–за стола, воскликнув:

— Как я ненавижу всех этих писателей!

Она вышла, рыдая в салфетку. Повеяло холодом.

— Это все нервы, — объяснил Гастон. — Она готовится к очень трудному экзамену и слишком много работает. Через несколько дней ей станет лучше.

Гастон и Филипп попытались повернуть разговор в сторону политики. Оба согласились, что придерживаются умеренных взглядов, близких к конформизму. Фредди терпеливо слушал. Но когда отец и его дядя, перескакивая с одного сюжета на другой (политика внутренняя и внешняя, политика в Алжире, современная молодежь, «черноблузники»), дошли до яростных нападок на молодых преступников, Фредди не выдержал и, крепко стукнув по столу кулаком, заорал:

— Если молодежь и захлестывает преступность, то чья в этом вина, если не их родителей, которые подали нам пример малодушия, конформизма и бесхребетности?

— Замолчи, Фредди, прошу тебя!

Но не так–то просто было остановить этими словами резкую реакцию со стороны того, кто всего лишь позавчера участвовал во взломе итальянской бакалейной лавки.

— Не более чем мелкие буржуа, раз в неделю читающие «Канар аншене»*, а по воскресеньям посещающие концерты шансонье! Интеллектуальный комфорт… демагогия… пустые фразы…

Под свинцовым взглядом отца он остановился. Гастон сурово произнес:

— Ты получишь право участвовать в нашем разговоре, когда будешь зарабатывать на жизнь, малыш. А сейчас доставь мне удовольствие: поднимись в свою комнату и посиди там до начала занятий в лицее.

Бравируя до конца, Фредди, уходя, громко хлопнул дверью. Четверо уцелевших переглянулись и рассмеялись. Филипп вытер набежавшую слезу и сказал:

— Ну и характер у твоего сына.

— У дочери не лучше, — вздохнул Гастон. Разговор зашел о делах, которые шли хорошо, но могли развиваться и лучше.

* Французский сатирический еженедельник.

* * *

Фредди, двинув несколько раз ногой по мебели, закурил сигарету. Поискав среди пластинок, он поставил любимого джазового певца, включив проигрыватель на полную мощность. Немного успокоившись после музыкального душа, он прошел в комнату отца, где стоял телефон.