— Почти вся ее физическая жизненная сила, как ты скоро услышишь, содержится в голосе. Если послушать ее, получается, что никто так усердно не трудится, как она, никто не вносит такой вклад в общество и не получает взамен так мало, никто не отличается такой безупречной нравственностью, благопристойностью и доброй старомодной моралью. Поскольку она следует золотому правилу: «Делай для Мэри Брэдфорд то, что хочет получить от тебя Мэри Брэдфорд», нелегко разглядеть сей высокий моральный накал. Но не позволяй мне внушать тебе предвзятое мнение. О чем ты беседовал с Брэдом?

— Мне пришлось очень усердно следить за стучавшими во рту зубами и наблюдать за чудесами механизации фермерского дела, так что мы не особенно разговаривали. Мои ботинки покрыты коровьим дерьмом, а дух подавлен.

— Рид, мы подавили тебя своей шумной деятельностью? Я надеялась, ты сумеешь увидеть сегодня утром, что у нас не такой сумасшедший дом, как казалось вчера. Тут ведь тихо и мирно, правда?

— Все события словно бы сговорились лишить меня уважения к самому себе. Вчера я покинул Нью-Йорк, ощущая спокойствие, жизнеспособность и готовность по-своему справиться с чем угодно. Но как только с пыхтеньем взобрался на твою дьявольскую подъездную дорогу, получил напоминание о своем невежестве, вляпался в коровью лепешку, показался жалким недоноском рядом с чудовищным, опаленным солнцем воплощением мужественности на тракторе и, наконец, кажется, приговорен выслушивать болтовню жены опаленного солнцем чудовища.

— Тебе ни на секунду не удалось меня провести, — сказала Кейт. — Сегодняшние события опасны для твоего мужского достоинства и уважения к самому себе нисколько не больше всех прочих. Возможно, ты пострадал от переизбытка свежего воздуха — это ощущение мне знакомо. Рид, по-моему, мне в тебе больше всего дорога та спокойная самоуверенность, которая не нуждается в подтверждении. А коровьи лепешки, хоть и могут испортить хорошую пару ботинок, ценятся выше рубинов и составляют предмет зависти всех садовников. Паскуале соскребет их с твоих ботинок и разложит под цветами.

— Кейт, по правде сказать, дело в том, что я надеялся… — Но неожиданное появление автомобиля на подъездной дороге убило эту надежду или попросту не позволило ее высказать. — Неужели она приехала на машине с другой стороны дороги? — изумленно спросил Рид.

— В деревне никто никогда пешком не ходит, за исключением горожан. У трудящихся фермеров нет времени на подобные глупости. Привет, Мэри, — крикнула Кейт, вставая. — Разрешите мне вас познакомить — мистер Амхерст, миссис Брэдфорд.

— Я догадалась, придя выгонять коров нынче утром, что это вы были в комнате для гостей. Всегда можно сказать, что в гостевой комнате кто-то есть, потому что тогда окна открыты, а жалюзи спущены, а когда в комнате пусто, конечно, наоборот. Я думаю, у Кейт Фэнслер еще один гость. Могу поспорить, молодой человек, — она предпочитает гостей мужчин. Я отдаю предпочтение женщинам, которые сами стелят себе постель и не ждут, что их будут обслуживать, сбиваясь с ног, но ведь у Кейт полным-полно слуг, так что подобные соображения наверняка для нее не играют роли, — я всегда завидую людям, которые располагают помощниками, только все они, разумеется, хотят получать целое состояние и ничего не делать, — эта жуткая миссис Паскуале, что живет ниже по дороге, явилась однажды мне помогать, болтала, болтала весь день напролет, и в конце концов я всю работу выполнила сама. Какой же во всем этом смысл?

Поднявшийся на ноги Рид не знал, на какую часть сей диатрибы следует отвечать, если, конечно, вообще требуется какой-либо ответ.

— Я слышала, вы — окружной прокурор, — сказала Мэри Брэдфорд.

Теперь Рид уставился на нее в полном ошеломлении, поймал взгляд Кейт, которая пожала плечами, что означало: «Я ей этого не говорила».

— Не пойти ли нам в дом выпить чашечку кофе? — предложила Кейт, решительно направляясь к дверям.

— Мне в самом деле не следует себе этого позволять, — говорила Мэри Брэдфорд, следуя за ней. — У меня стоят корзинки клубники, из которой надо сварить джем, а сейчас, разумеется, я сама свой наемный работник, так что если в самом скором времени не приберу наверху, нам просто придется переезжать, Брэд ведь, естественно, хуже детей, повсюду расшвыривает свою одежду, — я вечно вытаскиваю прямо из пылесоса носки и говорю ему: «Слушай, я здесь не единственный человек, способный укладывать вещи на место…»

Рид задержался на задней веранде, снял ботинки, носки и вошел в дом босиком. Нормальным его побуждением было бы пойти к себе в комнату за другой парой носков и ботинок, но слишком уж искушала мысль подлить с помощью своих босых ног воду на мельницу Мэри Брэдфорд. Он начинал понимать, какой эффект производит она на людей. Эта женщина положительно толкала человека на неподобающие поступки, чтобы снабдить ее темой для разговора. Она производила впечатление чрезвычайной благопристойности, плавно перетекающей в похотливость, с которым Рид никогда прежде лично не сталкивался и которое приводило его в восхищение.

Они расселись вокруг обеденного стола, и вскоре каждый получил чашку кофе. Рид испытывал странное ощущение участия в некоем ритуале аборигенов. Он с удовольствием шевелил босыми пальцами и гадал, что же дальше придумает сообщить Мэри Брэдфорд.

— Я называю такие манеры шокирующими и недопустимыми, — сообщила она, принимая у Кейт сигарету, а закурив, добавила: — Я бросила курить. Разумеется, на мой взгляд, никого не касается, что мужчина делает в своем собственном доме, но он носится с ними как сумасшедший вверх по дороге в открытом автомобиле, а уж что творится в таком большом доме в уик-энд… со всеми этими девицами. Оргии. Я бы не удивилась, — продолжала она с многозначительным взглядом, — обнаружив там наркотики. Конечно, про выпивку нечего говорить. Как-то утром все эти люди собрались чем-то заняться и выяснили, что не способны доковылять дальше ближайшей распивочной.

— Мы обсуждаем кого-то известного мне? — спросил Рид столь сдавленным ради невинности тоном, что он самому ему показался притворным.

— В офисе окружного прокурора Беркшира обязаны его знать, — с ударением молвила Мэри Брэдфорд. — Ну, конечно, у них не хватает времени задерживать всех, кто носится по дорогам со скоростью пятьдесят миль в час прямо мимо знака с предупреждением: «Осторожно, дети». Когда собирается эта летняя публика, мне приходится запирать своих детей в доме. Я откровенно говорю вам об этом.

— Мне не показалось, что парень, которого я нынче утром видел мчащимся, точно ракета, принадлежит к «летней публике», — заметил Рид.

— В белой развалюхе, — хмыкнула Мэри Брэдфорд, с легкостью идентифицируя автомобиль, о котором шла речь. — Каждый год новый младенец и никакого понятия о заботе об уже имеющихся, равно как и денег. Кто бы стал возражать против восемнадцати детей, если бы не вопрос, на что купить им обувь?

— А у вас сколько? — полюбопытствовал Рид. Его интересовало, сумеет ли Мэри Брэдфорд прервать речь на столь долгий период, чтобы успеть дать ответ на вопрос.

Кейт просто сидела и улыбалась. Она явно прошла через это не один раз.

— Двое, — ответила Мэри Брэдфорд. — Они прилично одеты, и им не разрешается бегать вокруг, подбирая все, с чем можно позабавиться. Конечно, с тех пор, как открылся этот лагерь и все лентяи родители, отправляющие туда детей, в день посещения носятся по дороге, ее просто невозможно перейти, чтобы без опаски добраться до нашего коровника. Но, разумеется, мы простые фермеры, а простые фермеры никого не волнуют. Чтобы преуспеть в наши дни, надо либо научиться жить на пособие, либо заручиться поддержкой какого-нибудь профсоюза. Ну, мне надо вернуться и приготовить Брэду ленч. Придется ему довольствоваться сандвичами с арахисовым маслом. С этой клубникой не остается времени на готовку. — Она продолжала говорить, выходя из дома, направляясь к своей машине, останавливалась для очередного замечания, удаляясь все дальше и дальше, пока Рид наконец не почувствовал, когда она развернула машину, что он пережил воздушный налет и что кто-то немедленно должен все разъяснить.