В конце ноября Андрей получил от Ели долгожданную телеграмму, в которой было написано, что она соскучилась, решила хоть несколько дней пробыть у него в совхозе и посмотреть, как он живет. Дон в эту пору уже стал, по льду реки ходили люди, но перед самым приездом Ели наступила оттепель, снег подтаивал, на проложенных станичниками и обозначенных вешками ледяных тропинках заблестели лужи.

Андрей рассчитал, что Еля должна быть на левом берегу Дона в воскресенье после полудня. Накануне он попросил Федосью Филипповну приготовить обед повкуснее, с помощью Наташи убрал свою тесную комнатенку, помыл голову. Утром проснулся пораньше, побрился и загодя пошел к Дону.

День был пасмурный, сырой. С неба лениво опускалась на лед реки холодная кисея, и нельзя было понять, дождь это или снег. В прибрежном лесу надсадно каркали вороны. С резиновыми сапогами под мышкой — он взял их для Ели у Егора Ивановича — Андрей шагал по песчаному берегу, радовался предстоящей встрече с женой, и настроение у него было праздничное.

Услышав конское фырканье, Андрей бросился по лесной дороге навстречу и тотчас же увидел Елю. Она сидела в санях-розвальнях, вытянув ноги в расшитых узорочьем меховых сапожках, одетая в синий плащ с капюшоном, наброшенный поверх теплого пальто. Когда кучер остановил взмыленных лошадей, Еля отряхнулась от соломы и, улыбаясь ярко накрашенным ртом, сказала:

— Ну, здравствуй, милый муж! Ты доволен моим приездом?

Андрей кинулся к ней. Она звонко смеялась, пряча губы от его поцелуев и подставляя то одну, то другую влажную щеку.

— Хватит, сумасшедший, — отрывисто прошептала Еля, сжимая руку Андрея. — Человек вон смотрит!

Заплатив на радостях флегматичному кучеру сверх всякой меры, Андрей взял из саней два тяжелых чемодана.

— Пойдем, Елка! — ошалев от восторга, закричал он. — Сейчас с тобой будем переплывать Дон, только сначала сними свои унты, надевай резиновые сапоги, а то промочишь ноги.

Сапоги были мужские, тяжелые. Еля остановилась, насмешливо посмотрела на мужа.

— Изящные сапожки! Я же в них на чучело буду похожа. Увидят люди и скажут: ну и жена у агронома!

— Тут балов и званых вечеров нет. И по Дону — не по паркету идти, лед мокрый. Так что давай ногу!

Она засмеялась, сказала с шутливым упреком:

— Ты как с лошадью со мной обращаешься.

Андрей снял с нее меховой сапог и поцеловал обтянутое тонким чулком полное колено. Она легонько ударила его перчаткой по щеке.

— Пошли, звереныш, еще успеешь…

Дон переходили осторожно. Андрей шел впереди с чемоданами, Еля сзади, всматриваясь в темные крыши станичных домов под хмурым небом, в покосившиеся плетни, в кривые, протоптанные скотом тропы на крутом берегу. Оглядываясь, Андрей заметил, что улыбка у Ели исчезла, а лицо стало грустным. Когда шли по улице, Еля с трудом вытаскивала ноги из грязи.

— А вот весной, — торопился утешить Андрей, — весной, говорят, тут красиво: улицы чистые, зелени много…

— Да, я понимаю, — сказала Еля, опуская глаза.

По дороге она рассказала Андрею, что ее отцу и матери удалось переехать на Дон, что они получили хорошую квартиру в центре города.

— Папа сразу же пошел работать на машиностроительный завод, — сказала Еля, — а мы с мамой привели квартиру в порядок и живем все вместе. Так что ты обо мне с Димкой не волнуйся…

Федосья Филипповна встретила жену своего квартиранта ласково, помогла ей раздеться, поставила на табурет миску с теплой водой, подала чистое полотенце и смущенно приговаривала, как будто в чем-то была виноватой:

— Вы уж не обижайтесь, пожалуйста, у нас все по-простому, по-деревенски. Андрей Митрич вроде привык, а вы, я не знаю, как вам у нас покажется.

— Ради бога, не беспокойтесь, хозяюшка, — сказала Еля. — Поверьте, у вас очень хорошо, а потом, я ведь приехала ненадолго, всего на два дня…

В отличие от матери Наташа при появлении Ели сразу забилась в угол, за печку, и, бесцельно положив на колени какую-то книжку, следила за гостьей с явной неприязнью. Это вначале удивило Андрея, но потом он перестал обращать внимание на девчонку.

Расчесывая волосы и поглядывая в подслеповатое зеркало на стене, Еля рассказывала:

— Ты не представляешь, какой Димка стал потешный. Дед учит его правильно выговаривать «эр», так он целыми днями ходит и трещит, как трещотка: рр-ррр! И сам страшно доволен, что у него удачно получается. О тебе часто спрашивает, все допытывается, где наш папка. Два раза ангиной болел, но бабушка его быстро вылечила.

Когда стали садиться за стол, Наташа вдруг выскочила из своего закутка, набросила на плечи платок и убежала, крикнув матери:

— Я есть не хочу!..

— Что это с ней сегодня? — спросил Андрей.

Федосья Филипповна махнула рукой:

— Бог ее знает! До девчат, должно, подалась. Нехай идет, после пообедает.

За обедом Андрей рассказывал о совхозе, хвалил Ермолаева и Младенова, Федосья Филипповна непрерывно подкладывала Еле то обжаренное крылышко курицы, то соленый огурчик и, стоя сбоку и сложив руки на животе, застенчиво упрашивала:

— Кушайте, пожалуйста, не требуйте нашим обедом, а ежели чего не так, извиняйте.

Андрей глаз не спускал с Ели, любовался ею и думал о том, какое ему выпало в жизни счастье. «И в самом деле, чего еще человеку нужно? — думал он. — Вот рядом со мной сидит она, моя красивая Елка, моя жена, вместе с которой уже много пройдено и еще больше доведется пройти. Что с того, что у нее есть свой характер, свои капризы? Пусть эти капризы, и ее избалованность, и кокетство мне не нравятся, но они не приносят вреда никому. У нас с ней сын, которого мы любим. Подрастет он немного, станет чуточку разбираться в жизни, и мы начнем с ним по-своему перевоспитывать нашу королеву, и она станет другой…»

После обеда Андрей показывал Еле станицу. Они ходили по улицам, потом вышли на заснеженный луг, осмотрели коровник и конюшню.

— Помнишь, как я тебя учил верхом ездить? — спросил Андрей.

— Помню, я очень боялась тогда.

— Боялась ты зря. Я оседлал для тебя самую спокойную лошадь.

— Да, я помню, она была очень спокойная и славная, но я все-таки боялась. А ты еще всякие штучки тогда выкидывал, через поваленные деревья на лошади прыгал.

Андрей засмеялся, сказал грубовато:

— Это я перед тобой выкобенивался, понравиться тебе хотел.

— Давно это было, лет десять, пожалуй, прошло.

— Да, около десяти…

Сжав Елину руку выше локтя, Андрей добавил:

— Но я люблю тебя, Елка, по-прежнему, как тогда.

— Это когда ты в знак своей любви резал себе руку ржавым ножом? — сказала Еля. — Помнишь, там, в лесу? Боже, какой ты был дикарь!

Так они ходили по станичным улицам, вспоминали прошлое, и эти воспоминания пробуждали в них грустную нежность, влекли друг к другу, как всегда бывает после разлуки. Стоявшие у калиток дятловцы, мужчины и женщины, здоровались с Андреем, а Елю провожали любопытными взглядами.

Уже вечерело, когда Андрей довел Елю до Матвеева кургана и показал с его вершины темный, безжизненный лес.

— Это все будем корчевать, — задумчиво сказал он. — А потом посадим сад. Лет через пять никто не узнает этих гиблых мест. Зацветут здесь молодые яблони, груши, вишни. Деревья высадим ровными, как струна, рядами, стволы их всегда будут чистыми, побеленными. В саду поставим пасеку, зажужжат тут пчелы, будут летать в океане белых цветов. Потом нальются соком плоды…

Еля с улыбкой смотрела на мужа.

— Ты что, поэму мне читаешь?

— Почему поэму? Так будет, — сказал Андрей.

Когда возвращались домой, Еля неожиданно спросила:

— Скажи, тебе очень нравится твоя Дятловская?

— Пока не очень, — помедлив, сказал Андрей, — а придет время, она станет другой. Тогда, наверное, понравится.

— И долго ты думаешь тут жить?

— Странный вопрос. — Андрей пожал плечами. — Сколько понадобится, столько и буду жить. Здесь меня ждет большая, трудная работа. Ты знаешь, как я люблю землю. Я ведь вырос на земле, в деревне. Помнишь Огнищанку? Она до сих пор мне снится. Ты вот сказала, что я поэму тебе читаю, а я-то, дорогая Елочка, уже сейчас вижу этот несуществующий сад. Понимаешь? Вижу!