"Цыпленка мне судьба подложила", - чуть было не высказался Джун вслух, но сдержался.

   - Вроде бы ничего такого не было.

   - Честное корейское? - девчонка заметно расслабилась, когда он кивнул, и выдохнула.

   - А я-то напридумывала. Правильно Степашка говорит - богатая фантазия еды не заменит.

   - Да что ты напридумывала-то? Про поваренка что-то? Ты в него часом не влюбилась, подруга? - пошутил Джун. А потом по румянцу, охватившему веснушчатое лицо, понял, что угадал. - Ох... пароль верный, запрос подтвержден...

   - Да-а, тебе хорошо шутить, - неожиданно расплакалась Аллочка. - На тебя он сразу внимание обратил, если бы не была такая гордая и неприступная, он бы на Лизу и не глянул...

   - И нечего ему на Цыпленка глядеть! И нечего тебе плакать! И нечего... А она-то чем занимается?

   - Кто?

   - Виктория.

   - По-моему, веночек плетет... Только вот... из бумаги.

   Загадка мигом осушила карие глаза Аллочки-шпионки, чему Джун был очень рад. Женские слезы в больших количествах мужчинам противопоказаны.

   Присмотревшись, оба собеседника убедились, что их подруга действительно делает что-то странное. Вика сидела на скамейке и что-то сворачивала из белой бумаги, потом, закончив, откладывала готовое в сторону и снова принималась за те же действия. Около нее уже высилась небольшая горка не то снежинок, не то цветов, не то перьев.

   - Это у нее что вместо четок? - вырвалось у Джуна. - Оригами... Оригинально...

   Их молчаливая подруга была не больше, не меньше, как дочкой настоятеля храма Иоанна Златоуста при их институте, поэтому юноша и предположил, что бумажные фигурки девушка складывает, чтобы сосредоточиться на молитве. Папа Вики был батюшкой добродушным, на дочку авторитетом высших сил не давил, может поэтому она и выросла по-настоящему верующая, но не склонная смотреть свысока на тех, кто не разделяет ее убеждений. Иногда у нее, правда, были периоды, когда тянуло "проповедовать" - цитировать умные книги, наизусть читать целые главы из Библии; она сама говорила, что "сие есть гордыня", и просила подружек ее останавливать. Но такой любви к складыванию фигурок из бумаги у Вики раньше заметно не было.

   - Я спокойна и сдержана. Я не даю воли страстям. Все нормально. Все просто замечательно. Боже, помоги... - приговаривала шатенка, разглаживая очередную складку очередного цветка и не замечая, что две тени небезызвестных ей любопытных особ уже подкрались настолько близко, что могли слышать все, что она бормотала.

   - Да уж... не только у меня проблемы, оказывается, - констатировал Джун, присаживаясь рядом с творениями руки Виктории. Аллочка примостилась с другой стороны. - И что, сильно тебя припекает пламя страсти?

   Вместо того чтобы вздрогнуть, девушка пожала плечами и продолжила.

   - Вот у человека нервы! - завистливо протянула Аллочка.

   - Положим, человек ничем предосудительным не занимается, в отличие от некоторых, прячущихся по кустам и играющих в разведчиков, - Джун не мог удержаться от замечания. Он был очень сильно удивлен. Чтобы Аллочка добрую четверть часа ничего не жевала и смотрела, как какой-то рыжий балуется с мобильником! Чтобы Вика занималась самовнушением! Хотя по причудливости поведения с его Лизой им сравниться не удастся. Несмотря на проблему, которую своим поведением и домыслами подкинула Цыпленок, воспоминание о ней пробудило в нем чувства добрые.

   - Ладно, пока я размякшая и сентиментальная - рассказывайте, в чем ваши печали, - вздохнул он.

   С этой его невинной фразы все и началось. На него посыпались признания, предположения и даже сочувственные выпады. Он узнал за пять минут, что поваренок совершенно игнорирует Аллочку и только и знает, что смотрит то на Джун, то на Лизу - с разными выражениями, но одинаково пристально. Валентин - жуткий бабник и неправильный брат Лизаветы, при этом симпатичный и просто греховно притягательный. Именно так. Толстушка и Атаманша гуляют со своими кавалерами. Ну от Жизели-то этого можно было ожидать. Но Дашка-то, Дашка! Перемыв косточки подружкам, дуэт страдалиц вернулся к основному мотиву. И опять, и снова - Федор отказывается смотреть на одномастную с ним девушку, Валентин обращает свое внимание на всех девушек, кроме Вики, а уж на Джун и подавно оба заглядываются. Дело начало принимать опасный оборот. Еще немного и две несчастных влюбленных примутся устранять более счастливую, на их взгляд, соперницу. Страдать безвинно не хотелось.

   - Да не нужны мне они оба, девочки, я вообще другого человека люблю, - отмахнулся юноша. Зря он это сказал. Если Вика еще могла бы проявить уважение к сердечным тайнам, то для Аллочки любой секрет - это ее достояние, кому бы он ни принадлежал.

   - А этот человек? Он-то тебя любит?

   - Любить-то любит, только не меня.

   "Точнее ей кажется, что меня, а на самом деле лишь то, чем я кажусь. Да и любит - это громко сказано... Может, она вообще просто отдыхает душой в дружбе с необычной жительницей другой страны?", - Джун приуныл, и наверное, заметно.

   - Ну и дела, - сочувственно вздохнули девчонки. - Если даже тебе приходится страдать, то мы и вовсе безнадежны. А это, дорогая Джун, повод и серьезный.

   Закончили вечер в "букином" домике - трое обитательниц с налаженной личной жизнью отсутствовали, а трое невезучих временно оккупировали нижнюю комнату и заливали горе отменным белым вином.

   Юноша выяснил еще очень всего много интересного. Например, не только Лиза решила, что его любовь всей жизни - это Хрюша. Обе собутыльницы принялись сразу же строить догадки о том, что же это за загадочный человек, который больше всего на свете нужен их корейской подруге, и совместными усилиями установили: это не может быть никто, кроме Константина Самойлова.

   - Джун, ты героическая личность, героическая, - помахивая пакетиком с сушеным кальмаром, изрекла Аллочка.

   - Точно-точно, ты почти что душу положила за други своя, то есть уступила любимого парня подруге - а это еще сложнее, - вторила Вика.

   Одно было хорошо: девчонки решили, что он исчезает, чтобы просто быть дальше от милующихся Хрюши и Степашки или чтобы тосковать в одиночестве.

   Распрощались трое товарищей по несчастью еще более крепкими подругами. Две попадали на ложа Куликовой и Жизели, поленившись подниматься по лестнице, а Джун идеально ровной походкой удалился, собираясь сделать громкое заявление для Лизы - о том, что ему, то есть ей, никто из ее братьев не нужен. Дальше юноша ничего не помнил. Кроме того, что нежные руки прикрыли его мягким покрывалом из облаков и снов.

   Потом был скрип, шелест и шипение. Резко сев, он открыл глаза и увидел, как что-то белесое расползается по их комнате. Клубы дыма, небольшие, но пугающие. Чем-то похожи на клочья ваты, которые заботливый стоматолог пихает вам в рот.

   "Пожар?" - вскочил и подбежал к двери, не надеясь на то, что она будет открыта. Скорее всего, тот, что решился их поджечь, позаботился о том, чтобы подпереть дверь. Приготовился выбить ее, хотя раньше ничем таким не приходилось заниматься. Но та, как ни странно, поддалась на первое же давление.

   Дым стремительно заполнял собой комнату и не спешил рассеиваться. Джун кинулся будить свою соседку. Почему-то это было довольно сложно сделать. Бить по щекам хрупкую соседку рука не поднималась. На осторожные и чуть более настойчивые тормошения она не реагировала. Мало того, она вообще еле дышала.

   Терять время было нельзя. Юноша схватил Лизу в охапку прямо с покрывалом и выбежал на улицу.

   Мягкий утренний ветер принял вырвавшихся из задымленного помещения и смахнул невидимыми пальцами легкий химический запах, оставшийся на их волосах. Но не только свежий воздух ждал их снаружи.

   Глаза кольнула крошечная вспышка.

   - Вот это сон... - пробормотала почти проснувшаяся Лиза на его руках и вновь прикрыла глаза. Понадежнее устраивая Цыпленка в ее гнезде из покрывал на скамейке рядом с домом, он убедился, что девушка не свалится со своего временного ложа, и вернулся в дом, чтобы потушить то, что загорелось. Как ни странно, снаружи почти ничего видно не было - ни дыма, ни огня.