– А вечером?

– А вечером я буду занят. Мне надо кое с кем встретиться.

– Тебе невозможно ни в чем отказать, – Лана поняла, что выяснять подробности бессмысленно, взяла его под руку, и они вышли из ресторана.

– Давай немного прогуляемся. Я покажу тебе старую Верону, если вспомню, конечно. – Дину не хотелось сразу идти в гостиницу, тем более что ужин получился чересчур плотным. Он повел Лану узенькими мощеными улочками и вскоре понял, что заблудился, но продолжал шутить, развлекая ее историями из прошлой жизни вперемешку с не всегда приличными анекдотами. Настроение было приподнятым, на душе – радостно, в голове – легкий хмель, в глазах – блеск, в сердце – любовь.

И тут на тебе! В конце слабо освещенного переулка возникли три темных силуэта. Дин осекся на полуслове и почувствовал, как напряглась Лана. Бежать было некуда. Кричать, честно говоря, не хотелось: это казалось глупым и неуместным. Лучше сделать вид, будто ничего не происходит. Но когда компания приблизилась, стало ясно, что они «попали». Дорогу преграждали атлетически сложенные молодые люди, явно африканского происхождения, поведение которых не оставляло никаких сомнений – неприятностей не избежать.

– Cazzo! Che bella! ^[11]– эти слова развеяли последнюю надежду Дина на мирный исход назревающего конфликта.

Глава XXXVI

Труваров и Тимофеев

Труваров взял в руки темный опал неправильной формы и вставил его в перстень. Он идеально подошел, не оставляя никаких сомнений в том, что именно там и должен был находиться. Поймав недоуменный взгляд Евгения Викторовича, Али сказал: «Этот камень передавался в нашем роду самым достойным мужчинам, и мой дядя, живущий в Махачкале, пару лет тому назад дал его мне. Он – великий человек, создавший для моего народа письменность и учебники, настоящий просветитель, ученый, муалим. Ему уже много лет, и силы его покидают. Не знаю, почему он выбрал именно меня, но у нас не принято об этом спрашивать. Важно другое – он сказал, что, согласно преданию, это камень из кольца Помпея, и рано или поздно он должен быть возвращен хозяину. Когда и как он объявится – неизвестно. Но это будет истинный господин, царь, на котором благословение Всевышнего! Что ж. Видимо, он имел в виду вас. А теперь давайте спать. На рассвете встанем и спокойно, часа за четыре дойдем до дома Рамазана». Не дожидаясь ответа гостя, Али расстелил на каменном полу чтото типа коврика, затем вышел из грота на улицу, откуда донеслись звуки льющейся воды. Труваров догадался, что Али совершил очистительное омовение перед намазом. Так оно и было: вернувшись в убежище, Али встал на заранее подготовленное место и начал молиться:

– Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного! Хвала Аллаху, Господину миров, Всемилостивому и Милосердному Распорядителю Судного Дня! Я предаюсь лишь Тебе, О Всевышний, и лишь у Тебя прошу помощи и поддержки! Направь мои деяния и мысли по праведному, предначертанному Тобою пути, и не дай мне ступить на дорогу шайтана! Я благодарю тебя, мой Повелитель, за то, что именно мне было уготовано исполнить то, что завещали мои предки. Дай, Аллах, сил и мудрости этому человеку для выполнения своей миссии, Тобою предопределенной. Помоги ему, Владыка миров, сделать счастливыми нас и наших близких. Ибо на все есть только Твоя воля! – Монотонные звуки мусульманской молитвы постепенно ввели Труварова в состояние своеобразного транса. Перед его мысленным взором возникали чудесные картины, на которых шапка Мономаха венчала заснеженные вершины гор, а орлы несли в своих цепких когтях скипетр и державу. Вскоре его сморил сон.

Утром они без особых приключений добрались до Мамруха, оттуда – в Баку, где, как и обещал Дин, все прошло предельно гладко. В посольстве Уральской республики его встретили без лишних расспросов, так как циркулярная ориентировка, полученная послом накануне, предупреждала о возможном визите Труварова, и через несколько часов он уже приземлился в екатеринбургском аэропорту Кольцово, где у трапа самолета его поджидал Лазуренко:

– С вами очень хотел встретиться Президент. Если не возражаете, мы сразу поедем к нему. – Несмотря на усталость и весьма поздний час, Труваров согласился. Он чувствовал, что эта встреча крайне важна, и не столько для него самого, сколько для Тимофеева.

– С приездом! – Тимофеев поднялся изза массивного стола, подошел к Труварову и обнял его. – Евгений Викторович! Я долго думал, с чего начать этот разговор. Но понял, что лучше будет без обиняков перейти к главному. Я глубоко убежден, что для России самое худшее уже позади. Начинается время ее преображения, и именно сейчас она, как никогда, нуждается в лидере, вожде, который обладал бы духом, столь необходимым для больших свершений, волей для того, чтобы довести начатое дело до конца и сломить сопротивление противостоящих сил, любовью к стране и ее народу и, что немаловажно, правом такую власть на себя взять. Полагаю, что лучшей кандидатуры, чем ваша, на эту роль нам не найти. Это главное, о чем я хотел сказать именно сейчас, сразу же после вашего приезда. Теперь Вы можете ехать домой. Дада, домой! Вы не ослышались, так как отныне, и вы, надеюсь, с этим согласитесь, ваш дом – здесь. Феликс Игоревич вас проводит, и все детали объяснит по дороге. Желаю вам хорошо отдохнуть и – до завтра, – он протянул слегка растерявшемуся Труварову руку и проводил до двери приемной, где его ожидал Лазуренко.

Тимофеев очень устал за эти дни и нуждался в отдыхе, но мысли, одолевавшие его в последнее время, не давали уснуть. Он говорил с Труваровым о духе и воле. Но что есть дух? И что есть воля? И что представляет собой искусство управлять великим государством?

Дух. Мы столь часто используем это слово, что не задумываемся над его смыслом. Вроде, и так все ясно. Но объяснить словами, что же это такое, да так, чтобы все поняли – практически невозможно. Хотя некоторые попытки в этом направлении предпринимались, и небезуспешные. Иван Николаевич считал, что ближе всех к истине был Юнг, описавший дух как образ, возникающий на основе определенного опыта и окрашенный определенными эмоциями. К этому, по мнению Тимофеева, следовало бы добавить еще коечто: в его понимании дух был совокупным образом целиидеала, основанным на сознательном и бессознательном личном опыте и эмоционально окрашенным в соответствии с личностными характеристиками человека. Интенсивность его воздействия на поведение личности зависела от внутренней энергетики индивидуума, и отсутствие хотя бы одного из этих компонентов вело к бездуховности. Он вспомнил одно из ранних стихотворений А. С. Пушкина, где тот писал: «Я сердцем римлянин. Кипит внутри свобода. Во мне не дремлет дух великого народа». Цельидеал Пушкина – обретение свободы – воплотилась в ярком, эмоционально окрашенном образе римлянина. И поскольку Пушкин сам был человеком темпераментным, то и воздействие этого образа на его поведение было весьма активным. Следовало, правда, учитывать, что такой образ может иметь и не столь возвышенный характер, и в литературе советского периода наличие таких образов приписывалось обывателям и мещанам: «Жена, да квартира, да счет текущий – вот это отечество, райские кущи. Ради бы вот такого отечества мы понимали б и смерть и молодечество!» Таких людей ошибочно называют бездуховными. Но это не так. И обыватель, как правило, жизни своей не жалеет ради сохранения «честно нажитого». А сила сопротивления попыткам лишить его «нажитого» зависит от внутреннего темперамента.

Исходя из интенсивности воздействия совокупного образа на поведение и поступки, Тимофеев всех людей делил на сильных и слабых духом, что совершенно не зависело от их возможностей и физических данных. Кроме того, он полагал, что у личности могут возникать не только положительные совокупные образы, но и отрицательные, и он считал, что в последнем случае речь идет о людях, одержимых злым духом, при этом наличие у них самого духа под сомнение не ставилось. Причем касалось это, в равной степени, как отдельных людей, так и социальных групп, где он наблюдал ту же картину: что на уровне небольших коллективов, что на уровне народов, что на уровне цивилизационных проектов. Когда в коллективе, бьющемся над решением определенной задачи, возникало единство понимания целиидеала, становилось видно, что в нем царит дух коллективного творчества. Если же подавляющая, системообразующая часть населения, народ, достигал такого результата, то история становилась свидетелем поистине удивительных вещей: