Странное образование

Приблизительно с 2005–2006 гг. страна, носившая в то время название „Российская Федерация“, превратилась в довольно странное образование, единое де-юре и раздробленное де-факто. Парадокс раздробленности заключался в том, что она строилась не на территориальном принципе, а на кастовом. В эти годы общество было разделено на касты, подобно Индии прошлого века. Образовались свои брамины и свои парии. При этом спонтанно были скопированы многие черты индийской кастовости. Например эндогамия, т. е. заключение браков между представителями касты. (Правда, были и исключения из правил. Скажем, среди представителей бизнес-бюрократии одно время было модно оставлять старых жен и жениться на молодых „куклах“, иногда на своих секретаршах.) Наследственное членство. В годы, предшествовавшие распаду, госорганы, госкорпорации и госбанки были укомплектованы родственниками того или иного иерарха. Укоренилось и такое правило индийской кастовости, как ограничения на выбор профессии. „Человеку с улицы“ было невозможно получить работу в ряде государственных учреждений.

Вызывает интерес отношение русских к этой архаичной индийской модели построения общества. Их возмущала не кастовость как таковая, а собственная принадлежность к низшей касте. В глубине души они хотели не ликвидации каст, а перехода в вышестоящую касту.

В ряде случаев кастовость закреплялась законодательно. (Официальные инструкции милиции о неприкосновенности представителей ряда каст на дорогах). К 2010 году вследствие кастовости фактически перестал существовать ряд государственных органов. (Законы, которые пеклись, как блины, в России не работали никогда.) Силовые структуры, призванные охранять интересы государства и общества, стали работать на себя и на высшие касты. То же можно сказать о ряде министерств. К 2012 году в результате действия пси-системы управление страной было фактически парализовано и не подлежало восстановлению. Правительство не могло добиться реализации ни одного решения.

В этом плане вызывают интерес действия руководства Уральской республики, которое сразу же после распада Российской Федерации провело „шоковую терапию“. За решеткой оказались более 12 тысяч чиновников бывшей Екатеринбургской области. Более сотни чиновников и милицейских генералов были публично казнены. Эти меры жестко критиковались как странами Европы, так и новыми русскими государствами, однако через два года Уральская республика обогнала по темпам экономического роста все новоявленные русские государства…».

Глаза начали слипаться. Артемьев, утомленный заумным трактатом, отложил книгу, потушил свет и мгновенно уснул.

Проснувшись рано утром, Артемьев принял холодный душ, побрился и приготовил завтрак из купленных накануне вечером продуктов. Задумчиво поедая яичницу с помидорами, он продолжал размышлять о книге. Содержание мало интересовало его, но тот факт, что люди, несомненно, серьезные попросили ее прочитать, вызывал массу вопросов. Зачем? И кто они? Они, это ясно, представляют какую-то организацию. И, судя по книге, политическую. Какие цели они преследуют? И главное, чего может от них ожидать подавшийся в бега киллер? Много лет имея дело со смертью, Артемьев стал относиться к ней, как к некоему живому существу. Очень капризному и своенравному. Часто он ловил себя на мысли, что разговаривает с этим существом. В его воображении это был не традиционный скелет с косой, а некая абстракция. Вот и сейчас он мысленно разговаривал с этой особой, пытаясь получить хотя бы намек на дальнейшее развитие их взаимоотношений. Будучи профессионалом высокого класса, психологически он не имел ничего общего с «коллегами по цеху». Профессия киллера была для него чем-то вроде спорта, и при каждой удаче он ощущал эмоции, схожие с теми, что переполняли его после победы на очередном чемпионате Балтийского флота. Риск, умение быстро принять самостоятельное решение и реализовать его в тот момент, когда тебя вот-вот разоблачат и раздавят, привлекали его гораздо больше денег, которые он получал за свое мастерство. Эти забавы были сродни работе оператора, снимающего жизнь акул, из фильма «Последний дюйм». Здесь требовались уверенность, хладнокровие, умение быстро принимать решения и врожденное чутье — именно от этих качеств зависела твоя жизнь.

Позавтракав, Артемьев вышел из дома и направился в туристическую часть города. После бесцельного двухчасового шатания по узким улочкам ноги вынесли его на набережную. Он постоял несколько минут перед мостом Вздохов, мысленно представляя, как по нему из зала суда в камеру проходят осужденные, и побрел по набережной, насвистывая мелодии из знакомых итальянских опер.

Обосновавшись в кафе под тентом, заказал графинчик белого вина. Он просидел за столиком минут тридцать, прежде чем почувствовал чей-то пристальный взгляд. Слегка повернув голову, боковым зрением увидел старичка, попивающего, как и он, белое вино за соседним столиком. «Вы газировочкой разбавьте, дольше пить не будет хотеться», — сказал старичок.

Артемьев машинально подлил в бокал с вином минералки и сделал глоток. Старик приветливо улыбнулся: «Ну, как?» Артемьев в ответ так же приветливо улыбнулся: «Шампанское». Он не собирался продолжать разговор, но затем, неожиданно для себя, повернулся всем корпусом к старику и спросил: «А откуда вы знаете, что я говорю по-русски?» Его внутренний компьютер мгновенно включился, выстраивая логическую цепочку. Старик знает, кто он. Это значит, что он либо представитель «Криптоса», либо связан с таинственными незнакомцами, стремительно ворвавшимися в мир честного киллера и повернувшими ее на сто восемьдесят градусов. Если верно первое предположение, то где-то рядом сидят ликвидаторы, которые поставят точку в этой истории сразу же, как только старик уйдет. Он быстро окинул взглядом посетителей кафе. Две пожилые пары, явно европейцы. Три молоденькие японки да две почтенные дамы за соседним столиком болтают по-французски. На ликвидаторов никто не тянет.

— Вас, русских и китайцев, по лицу определить можно, — как-то грустно усмехнулся старик.

— Простите, а вы-то кто? Белорус? Украинец?

— Ни то ни другое, молодой человек. Моя национальность — советский человек. Двадцать лет живу в Италии. Как стало ясно, что ваша сраная Россия развалится, так сразу и уехал.

— Домой не тянет?

— Еще как! Но дома моего больше нет. Разрушили его в 91-м.

— А в русскоговорящих странах жить не желаете?

— Нет, — старик брезгливо поморщился, — «дорогие россияне» — слишком сильная нагрузка на психику нормального человека. Думаю, через пятьдесят-шестьдесят лет русских будет меньше, чем чукчей.

— Вас это радует?

— Честно говоря, мне безразлично. Но некоторое удовлетворение есть.

— Почему?

— За все нужно платить, молодой человек. Так природа установила. А русские когда что-нибудь творят, уверены, что платить не придется. Вы знаете, по-моему, русские — это генетические атеисты.

«Опять беседа на извечную тему: „Кто виноват?“ и „Что делать?“» — подумал Артемьев.

— Да, да, — кивнул головой старик, — «Кто виноват?» и «Что делать?» — идиотские вопросы в наше время, когда уже ясно и то и другое.

— Интересно, — сказал Артемьев, — вопросы слышал, а ответы всегда разнятся.

— На эту тему я могу целую лекцию прочитать, — усмехнулся старик. — Кстати, меня зовут Константин Сергеевич.

— Сергей.

— Знаете, Сережа, — Константин Сергеевич посмотрел на часы, — пойдемте пообедаем. Должен сказать, что хоть я вас, русских, и не жалую, пообщаться время от времени тянет.

— Спасибо за приглашение, но не хочется в людном месте сидеть. Я хоть и сам турист, но туристов не люблю.

Старик положил на стол десять евро за графинчик вина и встал.

— Идемте. Там, куда я вас отведу, туристов отродясь не бывало.

Белый Император влюбился, как мальчишка. Ему странно было вновь испытывать это чувство. Казалось бы, за долгую жизнь все уже изведано, самые красивые женщины государства и за его пределами всегда были к его услугам, и он полагал, что ни одна из них никогда не завладеет его сердцем, которое всецело было отдано главной страсти императора — власти! Но, увидев Танцовщицу, грациозную как лань, с лучезарной улыбкой на по-детски наивном округлом лице, в котором смешались черты разных рас, он уже не мог ее забыть. Поначалу он пытался как-то с этим бороться, но потом понял, что все его старания напрасны: он председательствовал в Высшем Совете — и думал о ней; обсуждал с сановниками важные вопросы государственного строительства — и видел перед собой ее огромные, в пол-лица, опушенные черными загнутыми ресницами, глаза; держал речь перед внимающими каждому его слову подданными — и гнал от себя прочь навязчивые видения, в которых она представала в неотразимой прелести своего естества. Усугублялась же эта непростая ситуация тем, что он был женат, его супругу, женщину достойную и уважаемую, любили элита и плебс. Только вот он уже давно не любил. Причем когда это началось — он не помнил. Поначалу на смену пылкому юношескому чувству пришла привычка, потом — период охлаждения, так и не перешедший в дружескую привязанность, и наконец — равнодушие.