Старик уверенно вел Артемьева по узким венецианским улочкам, время от времени оборачиваясь, словно проверяя, не исчез ли новый знакомый, и попутно рассказывая ему о Венеции. Было видно, что он не только любил, но и знал этот город. Наконец они остановились возле маленькой траттории AL GAZZETTINO.

В крошечном зальчике на восемь столов иностранцев не было. Видимо, в этом заведении обедали местные работяги. По тому, какими приветливыми жестами и восклицаниями их встретили посетители и обслуга, Артемьев сделал вывод, что старик здесь свой человек. Откуда-то возник мужчина в белом переднике, с которым новый знакомый троекратно расцеловался.

Столик в углу у окна, за который они сели, через несколько минут был заставлен маленькими блюдцами с разнообразными средиземноморскими закусками.

— Ну, расскажите, что в бывшей России? Как живете? Я ведь газеты только европейские читаю. А там про ваши новые гособразования не пишут. Не интересуете вы Европу, — сказал старик после того, как новые знакомцы чокнулись рюмками с граппой.

— По-разному. Как и в СССР, и в России жили. Одни хорошо, другие — похуже. Третьи совсем плохо. В Китайском протекторате, самом большом, русские живут шикарно. На полном гособеспечении. Любой русский получает бесплатно в сутки литр водки, пачку сигарет, две банки китайской тушенки по четыреста грамм, полкило ржаного хлеба и два кило картошки. Работать необязательно, да и китайская администрация это не одобряет.

— И что, люди оттуда не бегут?

Артемьев расхохотался:

— Китайцы время от времени вынуждены отказывать русским в праве на переезд в протекторат на ПМЖ. И сразу же получают ноту от американцев. Ведь по Пекинскому соглашению от, не помню, какого января 2015 года, они обязаны принимать всех граждан бывшей Российской Федерации. Им американцы за это три области уступили при разделе.

— М-да, — промычал Константин Сергеевич, — не так хорошо, как здорово. А что в других местах?

— В японском (Сахалино-Курильском) протекторате все то же, только работа приветствуется. Особенно неквалифицированная. А в американском (Чукотско-Камчатском), как в Америке. Русские живут в резервациях типа индейских. И, знаете, туристический бизнес там процветает. Недавно губернатор сообщил Конгрессу, что русские резервации в протекторате окупаются на 75 процентов. Кавказские монархии фактически под Чечней. Между собой время от времени воюют, пока чеченцы их не разведут по углам.

— Скажите, Сережа, а бывшие лидеры российские где обитают? Чем занимаются?

— Трудно сказать. Часть по Европе рассосалась, часть исчезла. Думаю, никто не бедствует.

— Да, все сложилось так, как и должно было. Вы знаете, Сережа, первые годы после падения коммунистической системы я внимательно наблюдал за тем, как менялись советские люди. Как они превращались в то, чем стали сегодня. А потом пришел к выводу, что никакой трансформации не было. Просто официальная коммунистическая мораль, которой они вынужденно придерживались, была не чем иным, как человеческой маской на свином рыле русского быдла. Маску разрешили снять, и русская особь приобрела свой естественный вид. Был такой русский философ, Бердяев. Так вот он утверждал, что русский человек или святой, или свинья. — Старик задумчиво пожевал губами, а затем, налив себе граппы, выпил залпом и задумчиво добавил: — И где этот старый дурак святых увидел?

Мало-помалу графинчик опустел. Это увидел хозяин заведения и махнул кому-то рукой. Через пару минут на столе появился новый графинчик. Затем еще один. Артемьев с интересом наблюдал, ожидая, когда Константин Сергеевич свалится со стула. Однако никаких признаков опьянения так и не заметил.

— Я так и не понял, Константин Сергеевич, кто же главный виновник распада России? Ельцин? Путин?

Старик посмотрел на него колючим и в то же время насмешливым взглядом:

— Ни тот ни другой. Вы, как и все русские… Одни из вас не могут осмыслить вещи, если они чуть сложнее велосипеда, другие не желают. Кстати, а вы-то намерены и дальше жить в России?

— Если получится.

Артемьев ожидал следующего вопроса старика о том, что может помешать новому знакомцу вернуться домой. Это сразу же заставило бы его насторожиться. Он чувствовал, что встреча эта не случайна, и теперь ждал, когда же тот закончит «лирику» и перейдет к делу. Но старик продолжал говорить. Иногда создавалось впечатление, что он забыл о своем собеседнике и говорит сам с собой. «А вдруг ненормальный», — подумал Сергей.

— Я психически абсолютно здоров, — вдруг засмеялся старик, — чего не скажешь о моем физическом состоянии.

— Почему вы решили, что я считаю вас ненормальным? — изумился Артемьев.

— По лицу могу читать, молодой человек. Практика богатая.

— Скажите, а кто вы в прошлом? По профессии.

— Военный. Горжусь, что моя Родина — СССР, что я — сын советского генерала, что состоял в КПСС. Горжусь, что я советский офицер. Знаете, я уверен, если, скажем, году в 2010-м тогдашняя российская армия сошлась бы в схватке с вермахтом образца 43-го, и не применялось бы ядерное оружие, то «дорогие россияне» были бы разбиты за месяц. Максимум — за два.

Артемьев задумчиво покачал головой:

— Может быть, и так. Но вы не ответили на вопрос. Кто же виноват в распаде?

— А какие вы можете выдвинуть версии?

Артемьев вдруг осознал, что этот вопрос его никогда особенно не интересовал. До краткой встречи с Таубергом он вообще над ним не задумывался. Да и сейчас этот вопрос вряд ли волновал его, но он чувствовал интерес к старику, как к музейному экспонату. Отзвуку того бесконечно далекого, великого и загадочного, что в его стране презрительно именовалось «совок».

— Не знаю, — честно сказал он, — скорее всего, тогдашний режим.

— Двойка, молодой человек. Виновно то скопище засранцев, которое высокопарно именовали «русским народом». А режим… Что режим? Никакого приличного режима у этих недочеловеков быть не могло. Я еще в «лихие девяностые» говорил, что режим меньше всех виноват. Режим — это естественное отражение народа. Можешь менять его хоть пять раз в день, когда народ из одних мразей состоит, то на место одних мразей неизбежно такие же придут. Ну ладно, на сегодня политзанятия окончены. Давайте перейдем к делу. Вы прекрасно поняли еще в кафе на набережной, что наша встреча не случайна. Кстати, книгу прочитали?

— Читаю.

— Интересно?

— Не столько интересно, сколько познавательно. Должен сказать, что спорить с автором трудно.

— Хорошо. Но книгу мы с вами как-нибудь потом обсудим. Сейчас поговорим о перспективах сотрудничества. Вам, надеюсь, понятно, что вы нужны нам, а мы — вам.

— Скажите, — перебил старика Артемьев, — в вашей иерархии вы стоите выше тех, с кем я встречался?

— Выше, — сухо сказал тот. — Выше меня только Господь. Мы вас не приглашаем в наши ряды, поскольку мы люди советские, а вы — «дорогой россиянин», но на работу по специальности принять можем. А это для вас, во-первых, деньги, во-вторых, крыша. Крыша, которая вас от «Криптоса» защитит.

— Вы обо мне все знаете?

— Все о человеке знает только Бог. Но знаем достаточно.

— А если я не приму ваше предложение?

— Тогда, по нашим расчетам, «Криптос» вас ликвидирует через две недели. Максимум через три.

— Вы наведете?

Старик поморщился:

— Они уже у вас на хвосте. Мы просто наблюдать будем.

— Хорошо, я согласен. Только не думайте, что я сильно испугался. Здесь нечто другое. Итак, — он вынул диск, который с утра носил за пазухой, и положил перед Константином Сергеевичем, — кого отстреливать?