Окурки он обычно оставлял в пепельнице на столе, чтобы все видели, как много и напряженно прошлой ночью трудился Петя Счастливчик. Мужики-сослуживцы крепко жали ему руку, а немногочисленные женщины глубокомысленно перемигивались, особенно тогда, когда в пепельнице у Петюни обнаруживались бычки с двумя, а то и тремя тонами губной помады на фильтрах.

А Петя, всем приветливо улыбающийся, ждал, когда его наконец вызовет шеф в маленький отдельный кабинетик, чтобы похвалить или в острой дискуссии не согласиться с его, Петиными, выводами, тянущими как минимум на какую-нибудь солидную научную премию.

Мало того что Петя был многопьющий, он еще был и очень веселый. Его любимой шуткой было предложить вновь входящему своей "водки". "Не желаете ли водочки?" спрашивал он и подходил к огромной бутыли в плетеной корзине, на которой его рукой было выведено: "Царская водка. Возьми с собой большую крепость. Выпил-и порядок".

Под надписью был нарисован орел с двумя клювастыми черепами. На орла указывала стрелка, которая представляла собой фразу:

"Вино - враг ума!"

Петя наливал из бутыли в стакан парящую жидкость и, затыкая нос, крутил стакал в руке, словно собираясь выпить его. Присутствующие замирали, а Петя, покачав головой, мол, выдохлась монополька, выливал ее в мойку, из которой вдруг начинала расти пузырчатая лава окисленного органического соединения. Все визжали от восторга...

У Пети было много подруг, грустных и веселых, маленьких и высоких, по-спортивному подтянутых и хрупких, то есть очень женственных. Но ни с одной из них он никак не мог совпасть, прилепиться, чтобы уж навеки вместе по жизни... Что и говорить, все эти легчайшие созданья в шуршащих шелковых платьицах и белоснежных блузках, распахнув свои души и радостно трепеща крыльями, летели на негасимый огонь грандиозной Петенькиной личности. Они сыпались на него откуда-то из самого космоса со счастливыми улыбками, находя в Петеньке то, что искали всю свою жизнь. Они приходили к нему, чтобы отдать ему все то, что у них было, и даже больше... Но ничего этого Петеньке было не надо. Он довольствовался малым, ну, самым что ни есть необходимым, извлекая из этих волшебных встреч лишь чистейшую физиологию.

И они уходили от него навсегда. Уходили, заламывая пальцы рук и кусая губы. Они Рыдали и были готовы проклясть Петеньку, но тот смотрел на них своими невинными смеющимися глазами, и они смирялись. Они хлопали дверью, унося в сердце неутоленную любовь к этой захватывающей дух глыбе космических страстей, к этому порой почти жестокому, но чистому ребенку, в котором просто и быть не могло тепла домашнего очага, в котором блуждали лишь вольные ветры, постепенно переходящие в ураганы...

Да, что и говорить, Петя любил женщин. Но более Петя любил свою биологическую науку!

Он был настолько плодовит, что раз в квартал обязательно публиковал в каком-нибудь престижном издании статью или обзор с новыми идеями и гипотезами, например, о двух человечествах, живущих на нашей планете в параллельных мирах (причем наш являлся худшим, а тот, второй, представители которого прилетали к нам на тарелочках и жили в кладовках на правах "Барабашки" или домового, лучшим).

Начальство Петю не трогало. "Бесполезно,- считало оно,- Петя - гений!" К тому же Петя был кандидатом наук, который по совокупности заслуг перед отечественной биологией тянул на целого членкора с хвостиком.

"Гений!" - пожимали плечами женщины из его института и не пытались преследовать подающего надежды холостяка, довольствуясь лишь двумя-тремя встречами у рабочего стола после захода солнца...

Счастливчиком его прозвали еще в университете, на третьем курсе, когда после очередной шумной попойки он вышел из комнаты старопетергофского общежития, на пятом этаже через окно, совсем-совсем забыв, что леса со здания сняли еще неделю назад. В пикирующем полете к земле-матушке он заснул мертвецким сном и с грохотом плашмя приземлился на последнюю, не снятую с металлических штанг, доску на уровне третьего этажа.

При этом он так и не проснулся. Только когда рассвело, дрожащие от страха веснушчатые и курносые мамины дочки с третьего этажа вместе с комендантшей общежития тремя баграми втащили тело будущего гения в чистенькую, робко пахнущую духами комнатку, в которой Петя наконец ожил и открыл глаза.

Вечером друзья, обыскавшиеся милого сердцу собутыльника, и строгие, как дуэньи, девятнадцатилетние жилички обнаружили Петеньку спящим все в той же кровати, но уже в обнимку с одной из своих спасительниц, которая утром только на одну минуточку отстала от подруг, идущих на занятия, чтобы проверить у потерпевшего пульс... После этого случая Петя и стал Счасчивчиком.

В этот поздний час Петя Счастливчик поджидал двух веселых подружек, одна из которых, Нюша, была его давнишней знакомой из мединститута, а вторая, Ксюша,знакомая знакомой, хоть и не имевшая к медицине прямого отношения, но оч-чень интересная женщина.

"О коллеги! - обычно кричал он им с порога, хотя коллегой с большой натяжкой могла считаться Нюша; Ксюша вообще трудилась в другом депертаменте.Ну, как там поживают наши Василь Василичи в банках? Не надоел ли им формалин?"

После общего приветствия, вызывавшего обычно гул одобрения, Петенька переходил на личности и по-армейски лаконично расспрашивал каждого в отдельности о его делах. Так, Ксюше с некоторых пор доставался один и тот Же вопрос: о здоровье одного старого пердуна (именно на старом пердуне, а никак не на старпере всегда настаивал Петенька, говоря, что образованным людям негоже прятать или затирать подлинный смысл слов всякими эвфемизмами и аббревиатурами: "Говорите проще, Друзья, изъясняйтесь понятнее, и тогда народ поймет вас и полюбит!").

Старый пердун был Ксюшиным начальником и, соответственно, человеком преклонного возраста. Как-то раз, потеряв над собой контроль, он, используя свое служебное положение, попробовал овладеть молодой красавицей у себя на даче, но та сказала ему такое, что обольститель чуть не впал в кому от стыда.

Петя пока даже сам себе не мог объяснить, почему его так раздражает этот старый пердун, которого он и в глаза не видел. Определенно здесь что-то было, что-то такое, что против воли пока еще слабым чахоточным ростком зародилось в его вольном, как русская равнина, и абсолютно бескрайнем сердце.

"Интересно, что со мной?" - думал Петенька, в последнее время все более и более заинтересованно поглядывая на Ксюшу.

Отложив пробирки со своими стрептококковыми микробами, с помощью которых он в ближайшее время собирался двинуть науку за пределы земного притяжения, Петенька нехотя изучал тот самый порошок, переданный ему закадычным студенческим другом Толиком Юрьевым.

"Эх, Толик, Толик,- любил мечтательно сказать Петя, обняв своего дружбана за плечи и разлив бутылку водки в два "губастых" (граненых двухсотпятидесятиграммовых стакана с круглой "губой" в верхней части),- какая эпоха была! Застойная, хлебосольная; из всех репродукторов музыка, по улицам толпы тружеников с красными полотнищами, и - никаких буржуев, никаких бандитов вокруг; ВСЮДУ" куда глядят счастливые глаза, простой советский народ. И мы с тобой, прекрасные, молодые, в толпе. Уже по "губастому" приняли: тепло, радостно, хочется любить этих созидающих и всепобеждающих, лучше, конечно, их биб... А потом песни, пляски; тебе в морду - раз. мне в морду - два, ну, и мы им - в ответ Шум, визг, менты в "незабудке", протокол, ..телега'' в деканат... Хорошо! Есть, что вспомнить..."

Что и говорить, Петя Счастливчик любил Толю Юрьева, поскольку лучшего собеседника и не сыскать. Во-первых, Юрьев был непритязателен: ему всегда хватало бутылки "Столичной" без закуски. При этом он не только не терял дар связной речи, что особо ценил в людях Петя, но и начинал легко и свободно парить мыслью над миром, как молодой орел над сизой горной пропастью. Во-вторых, у Юрьева могла вдруг возникнуть неожиданная идея, и тогда Петя с горящими глазами вопил ему: "Толян, отдай ее мне, отдай, я ее оформлю, а тебя прославлю как соавтора!" И, хохоча, он хватался за блокнот, чтобы стремительной своей рукой набросать две-три строки гениального...