Он попробовал было сблизиться с кем-нибудь из них, мордатых и стриженых, но те только недовольно сощуривались и, пряча руки в карманы, отворачивались от него, как от венерического больного...

Кстати, Пашу Колпинского вытащили на это дело прямо из постели: один из знакомых питерских "бригадиров" позвонил ему среди ночи и предложил непыльную работенку на недельку, не более, за очень, очень хорошие деньги. Когда "бригадир" назвал сумму, Паша тут же с готовностью клюнул, словно вечно голодный ерш на жирного дождевого червя. Правда, в голове у него в тот момент промелькнуло: слишком большой кусок, не подавиться бы... Но он тут же отбросил все сомнения и двинул на своей "семерке" к месту сбора, продирая глаза в яичном свете уличных фонарей...

Николай Николаевич собрал бойцов в своем люксе и объявил, что сегодня вечером прибывает сам Хозяин.

- Так, хорошие мои, почистите свои пушки - завтра утром может быть работенка, и наведите порядок у себя в конюшне. Ты, Витенька,- обратился старый хрыч к белобрысому бугаю,- старшеньким будешь. Да, и если сюда заявится сам Хозяин, не надо задавать ему лишних вопросов - целее будете,- добавил он.- А я поеду в аэропорт, встречу.

- Ну что, старый, пасут вас здесь? - саркастически скривив губы и чуть надменно улыбаясь, спросил Хозяин Николая Николаевича, когда они шли к стоянке такси, спросил так, словно имел дело с каким-нибудь обделавшимся дебилом.

- Нутром чую, пасут. Так вроде никакого глаза не видно, но спиной все время его ощущаю.

- Пасут, пасут... Должны пасти. Ну, когда состав на полигон отправляют?

- Завтра утром.

- С бумагами порядок? - Хозяин впился взглядом в Николая Николаевича, словно пытаясь его загипнотизировать.

- Все, как надо. Они бы уже давно состав на полигон отправили, да все ждали, хотели доукомплектовать, чтобы часть платформ порожняком не пускать.

- Это хорошо, что ждали, это то, что надо.

- Ну вот, а завтра, значит, конец...

- Недельку уже жир нагуливаете здесь?

- Почти недельку.

- Контакты были с местными?

- Да какие там контакты. С этим у нас строго: в город строем, в ресторан гуськом, как и было ведено. Да, хавали сначала в номере, а потом, после вашего звонка, в местный шалман "Белогвардеец" ходить стали,- с готовностью расписывал стручок, вполне довольный, что Хозяин почти не прерывает его доклада.

- Ну и как?

- Говядинка жесткая, а девочки кругленькие все, спеленькие,- заблеял, глотая горячие слюни, Николай Николаевич.

- Да я тебя не о девочках, старый, спрашиваю,- презрительно усмехнулся Хозяин.

-А-а,-неуверенно потянул "старый", не вполне понимая чего от него хотят,водочка тут - сучок...

- И не о водочке, дурень! - теряя терпение, раздраженно сказал Хозяин.- Как там, в ресторане, есть кто-либо из интересующихся? В контакт кто-нибудь пытался войти?

- Пытались, пытались. Так, местная шелупень. Но Павлик, есть тут один колпинский паренек, и Кореец пощипали их так, что пух да перья летели. Теперь местные поутихли.

- А ты, старый, в конторе узнавал, кто-нибудь нашими бумагами на груз интересовался?

- Нет, контору контролируем, склад тоже. Контейнер наш никому не вычислить. Днем ребята обычно парами по пакгаузу гуляют, а ночью вокруг ходят - мышь не проскочит. Да, мне Витенька сказал, что крутится под ногами какой-то очкарик, но он вроде грузчик. Да вот еще, пришлось конторщика уламывать, чтобы ребят не гнал из пакгауза. Он было кобениться начал, но я ему баксы в зубы сунул... Представитель полигона приезжал, но к нему не подступиться: важная птица. Я, говорит, ученый...

- Это не твоя печаль, Николаич, ему уже заплачено.

- Как заплачено? Кто?

- Я тебе сказал, старый, не лезь не в свое дело!

- А, ну-ну, и то верно...

- Все,- хлопнул по плечу Николая Николаевича Хозяин, явно удовлетворенный отчетом,-сегодня вечером гуляем в вашем "Белогвардейце". Да, ты меня братве не показывай. Я тут инкогнито. Знаешь, что это означает? Вот-вот, старый... Хочу на них, на братву, сначала со стороны поглядеть. Если будет надо, сам к вам в гостиницу приду. Расслабьтесь сегодня, погуляйте немного. Чувствую, что соглядатай наш вечером объявится. Времени-то у него уже не остается. Да, Николаич, смотри, чтобы документы из конторы не пропали...

Паша Колпинский сидел за круглым ресторанным столиком, подробно уставленным щедрого диаметра тарелками с жалкими закусками и сомнительными бутылками. На всякий случай он сказал "халдею", что живьем зароет его где-нибудь за городом, если в мясе окажется муха или таракан, а водка будет кавказского разлива.

Нет, конечно, Паша никогда никого не стал бы зарывать в землю, тем более живьем, даже если бы эти так сладко улыбающиеся ему мазурики в бабочках и довели бы его до ручки - туалетной, естественно Он вообще, был против таких грубых форм насилия. Но после событий, которые сделали Пашу в глазах местных любителей помахать кулаками настоящим неформальным лидером, этаким терминатором среднего роста с приветливой улыбкой, сумевшим завалить самого Фантомаса, он был вправе требовать к своему желудочно-кишечному тракту соответствующего трепетного отношения, основанного хотя бы и на мифическом страхе быть зарытым где-нибудь на живописной лесной полянке...

Привалясь к спинке стула, Паша лениво рассматривал гулящую публику. Все было как и во всех провинциальных городишках: дешевая дребезжащая музычка, сплошь изобилующая фальшью нехитрых музыкантов с начальным образованием; солистка с толстыми белыми ляжками, изо всех сил "канающая" под Пугачеву, уже вспотевшая от усердия и эксплуатации бесконечных "есаулов"; кудрявые разномя-сые девицы в коротких черных юбках в облипку и блузках, надсадно кричащих нашитыми блестками. Казалось, все эти девицы оделись во все самое лучшее, то есть самое "крутое", что имелось в их не ломящихся от шмоток гардеробах, и потрудились принести сюда на шеях, запястьях и в ушах всю свою неотразимо бряцающую бижутерию.

Их кавалеры в джинсовых куртках, в малиновых и изумрудных пиджаках поверх шелковых почти хохломской пестроты рубашек, сигнализирующих окружающим о несомненно высоком благосостоянии их носителей, с блестящими красными лицами, громко кричали что-то неосознанно, словно фазаны в брачный период, пытаясь привлечь к себе внимание особ противоположного пола.

Костистые пьяные парни, задирая друг дружку, словно морковку, выдергивали из-за столиков незанятых девиц в центр зала, где по-хозяйски облапав их вертлявые зады своими растопыренными ладонями, таскали их, порой отчаянно Упирающихся, по паркету, то и дело горячо и пьяно припадая к их ушам со своими пакостными пылкостями. Девицы фыркали и рдели от возмущения, неуловимо смешанного с удовольствием, или резко отталкивали их от себя, неудовлетворенные банальной близостью с подвыпившими местными казановами, уже до чертиков им надоевшими.

Все местные девицы пялились на залетных, по "прикиду" и брезгливой холодности на лицах являвшихся наверняка столичными штучками. Но залетные не клевали, и девицам приходилось довольствоваться контингентом местных сердцеедов, весь репертуар которых, как репертуар областного драм театра, был известен наперед: сначала, так сказать, существо, а потом сразу, безо всякого перехода вещество, то есть - в койку. И все без единого комплимента...

Паша лениво пережевывал резину шашлыка, вероятно приготовленного из какого-то двурогого долгожителя, и надменно разглядывал усердно колбасящихся всеми филейными частями девиц.

Что и говорить, ни одна из них ну просто никоим образом не могла удовлетворить высокие Пашины запросы на женскую красоту: это были либо девицы еще молочно-восковой спелости со всеми сопутствующими сложностями - угрями на лбу и предельно глупым смехом, покрывающим собственную неуверенность, либо дамочки в той бархатной поре легкой перезрелости, за которой в одно прекрасное утро наступает старость. Похоже, в этом городе просто не существовало той золотой середины бабьего века, на которую приходится расцвет женщины.