Хмурое Утро решил не идти домой: он побоялся, что там будет еще хуже. "Умер так умер!" - решил он про себя. Однако желание вкусить прежней питерской благодати, которой когда-то были буквально переполнены величественные порталы, грандиозные фасады и гранитные плиты, обрамляющие Неву, было настолько сильным, что он решил еще пройтись по любимым своим маршрутам и отыскать где-нибудь остатки прежнего величественного духа города, чтобы наконец утолить память сердца.

Бич направился к улице Желябова, на которой когда-то в подвале одного из домов в условиях постоянных затоплений арендовал у крыс и кошек маленькую мастерскую его знакомый художник Саша, с которым Иван Третьяков любил, бывало, залить глаза до чертиков, обсуждая проблему личного бессмертия.

На Конюшенной площади совсем рядом с бичом, отвыкшим от интенсивного уличного движения, беззвучно промчалась огромная серая машина с фирменным знаком "мерседес". Бич невольно отшатнулся и стал разглядывать машину, которая метрах в тридцати от него вдруг затормозила и задним ходом приблизилась к нему. Бич замер, спокойно ожидая, что последует дальше. Из-за открытой дверцы машины сначала показалась гривастая и бородатая голова гения неформального кино, который приветливо кивнул бичу, а затем хорошенькая женская головка с небрежно убранными назад роскошными каштановыми волосами.

- Ваня, это ты? - спросила бича красивая молодая женщина, робко улыбаясь.

- Нет, это не я,- улыбнулся в ответ Хмурое Утро и стал напряженно вглядываться в черты лица, показавшегося ему знакомым.

- Ваня, Третьяков, значит, ты все-таки жив... Ну и кто ты теперь?

- Никто,- сказал бич, улыбаясь. Теперь он узнал женщину. Это была Катя, его, Третьякова, верная подруга, преданная почитательница Ванькиного творчества и некоторым образом жена Катя, которая была с ним почти до того рокового момента, когда Третьяков решил уйти из прежней жизни, чтобы родиться для жизни новой...

- Никто и звать тебя никак? - Благоухая дорогой французской парфюмерией, Катя подошла к бичу и, взяв за руку, посмотрела на него своими лучистыми голубыми глазами.

- Нет, Катя, меня зовут теперь Хмурое Утро.

- Как индейца? - спросила она, все так же грустно улыбаясь и пытаясь отыскать на его лице что-то только одной ей знакомое и родное.

- Да, как индейца. Я тут последний из могикан.

- Зачем, Ваня, зачем?

- Незачем, Катя. Просто я от себя отказался в от всего прошлого тоже... А этот, он что, с тобой?

- Да так...

- Любовник? Деловой партнер? Спонсор?

- Зачем ты так... А впрочем, это деловой человек от искусства, представитель победившего класса разрушителей. Слышал: новое поколение выбирает?.. Ну вот, кто "пепси", кто "сникерс", а он меня выбрал. Даже от кино своего отказаться может. Я при нем как ВДНХ - витрина его жизненных побед и творческих достижений.

Из автомобиля с виноватой улыбкой выбрался поэт номер один и гений экранного воплощения деятельности желудочно-кишечного тракта.

- Нравится моя тачка? - с грустной улыбкой, словно извиняясь, спросил он бича.

- Я потрясен вашим размахом,- нарочито официальным тоном ответил бич.

Бородатый исповедник скромно жевал резинку. Глядя на бывшего мэтра И. Третьякова, он то и дело надувал белый пузырь, который вдруг лопался, неприлично хлопнув.

Бич перевел взгляд на Катю и покачал головой.

- Наверное, я действительно умер, поскольку мое сознание уже не может вместить такого сюжетного поворота. Катя, скажи мне, я свихнулся?

- Нет, это мы свихнулись, все. Пойми меня, ведь я женщина, ведь мне...

- Что ты несешь? Зачем тебе ЭТО нужно??? Что с тобой произошло? Что произошло... со всеми вами?

Катя, улыбаясь, вдруг начала беззвучно плакать одними глазами, и только плечи ее чуть-чуть вздрагивали.

- Да, Ваня, он бесталанный, но не подлый, он очень добрый,- начала она, но бич прервал ее:

- Брось, ты ведь сама себе не веришь! - Хмурое Утро разошелся уже не на шутку.

В это время подал голос владелец "мерседеса": - Все, долли, нам пора. Поедем. Прощайте, господин призрак!

- Где ты сейчас, Третьяков? Ну скажи мне, пожалуйста? Катя вцепилась в рукав штормовки бича.

- Третьяков умер, Катя. Забудь о нем.-Он оторвал Катину руку от своего рукава и быстро пошел на другую сторону улицы.

- А где ночует индеец, последний из могикан? - услышал он Катин голос, в котором пробивались нотки отчаяния.

- В порту. За ящиками, если это имеет значение...

"Домой, скорее домой - на остров, в тундру! Спасайся кто может!" панически заклинал Хмурое Утро, стремительно направляя свои стопы с Конюшенной площади в сторону порта и пришпоривая себя при этом почти бабьими причитаниями.

Он просто боялся вновь заразиться лукавым духом города. Простота и естественность, как подкожный жир, нажитые им на архипелаге во время его почти животного существования там, начали таять. Он уже перестал ощущать настоящий, без подсаливания и подперчивания вкус жизни и понимать небо, болезненно ограниченное здесь фасадами и крышами. Он уже не чувствовал себя растворенным в окружающем мире...

Нет, он совсем не желал вновь превращаться в язвительного умника Ивана Третьякова с 292 несколькими книжками горьких стихотворений, писательским билетом и однокомнатной квартирой, в которой теперь проживал его племянник, бывший студент, а теперь Бог весть кто. Даже если бы его у племянника ждали койко-место и бутерброды с сыром, все равно бич не выдержал бы там и ночи.

Инстинктивно, из чувств самосохранения он стремительно шагал, нет, скорее драпал в порт, где ему, как сопровождающему важного груза с архипелага, разрешили перекантоваться на складе до переправки контейнера адресату.

И в биче все ярче разгоралась искорка надежды: ему было известно, что то старенькое судно, доставившее в Питер контейнер, через некоторое время отправляется обратно на архипелаг на вечную стоянку. Хмурое Утро пока еще не знал каким именно образом ему удастся осуществить свое возвращение на архипелаг, но в том, что он вернется, не сомневался.

"Хватит, вкусил цивилизации и будя; чуть не стошнило. Поеду к своим оленям и медведям, они как-то надежнее... Да, теперь из порта ни ногой до самого отправления судна на архипелаг, не то застряну где-нибудь у старых приятелей да и сдохну от тоски и бессилия. А тут у меня все есть: на неделю жратвы хватит".

Хмурое Утро шел в сторону моря и думал: "Однако как быстро пришли иные времена! За какие-то несколько лет все переменилось. Похож, только география осталась прежней: Питер все так же стоит над Невой, и Эверест, наверное, имеет все те же 8848 метров над уровнем моря... А вот адмирала в запас уволили: соединение кораблей ликвидировали, а командиру его в Москве места не нашлось да и в Питере тоже. Слишком крутой и прямой адмирал-то. Таких не любят. Дипломатов любят, нужных людей, а таких - ни-ни, такие неприятны в общении: неизвестно, что от них можно ожидать в любой момент... Что ж, адмирал наверно прав: армии и флоту теперь нужны "нужники"-этакие вкрадчивые чиновники в погонах, что карандашики, упавшие со стола начальника, вовремя подберут или бабу с вокзала приведут и под бок начальничий подсунут. И потом, "нужники" ведь никогда ни в чем не виноваты, поскольку ни за что не отвечают... Да, вот и геологи на архипелаг больше не приедут. Все, стране теперь не нужны полезные ископаемые. А зря не приедут, ведь геологи тоже к покою и воле привыкли, а в городе, как пить дать, пропадут, сопьются. Вот так: военную базу прикрыли, геологическую тоже... Кто ж теперь там жить будет? Охотники. Ну правильно, пусть живут последние из несуетных, а я на Мертвое озеро пойду, в балке перезимую. Там еще в бане копченая туша осталась и две бочки солонины - вертолетчики говорили, что отказались вывозить их, слишком много им показалось... Да уж, спасибо адмиралу, что дал города понюхать, вразумил на старости лет. Теперь уж точно не стану жить на материке. Сдам адмиральское имущество с рук на руки и назад! Только бы не опоздать на сухогруз - рейс-то последний".