Я оглянулся. Кроме меня, двое остались в живых, один — тяжело раненый. Еще двое лежали на склоне, не добежав до укрытия. Убитых моджахедов было четверо — гранатой, в основном. Пятый еще шевелился, и мы его добили. Своего раненого мы шевелить не стали, — сразу было видно, что он не жилец, он и умер через полчаса. Мы не знали точно, сколько было моджахедов, поскольку, когда они преследовали нас, то перемещались зигзагом, между складками местности и глыбами льда, трудно было подсчитать, мы еще не знали, что нас не будут атаковать, и были настороже, но жрать хотелось смертно, и мы начали шарить по вещам. Однако нашли только несколько кусков сухого хлеба, которые тут же и проглотили, и несколько кусков кифа — зеленой, похожей на пластилин пасты из конопли, — эти охотники голодали почти так же, как и мы, поддерживая дух старым азиатским способом. Киф и спальные мешки помогли нам дожить до рассвета, а потом мы начали свой путь вниз. Мы шли по следам, идти вниз было легче, чем вверх, и все равно мы часто падали — киф выжимал из нас истеричные смешки, но не давал крепости ногам. К вечеру мы достигли места, где охотники подстрелили одного из наших, и повалились в снег возле замерзшего тела.

Он замолчал, потом встал, достал из шкафа бутылку кальвадоса, плеснул себе в бокал и сделал глоток.

- Дело в том, Эвелина, что мы чудом побили моджахедов, но ничего еще не закончилось. К месту, где моджахеды побили нас, мы день ехали на грузовиках и ночь выдвигались маршем. В бою мы постоянно передвигались, и передвигались хаотично, а бой длился часов шесть. Потом мы трое суток лезли на ледник. Короче говоря, мы не знали точно, где находимся, на каком расстоянии от ближайшей заставы, блокпоста или хотя бы населенного пункта. Еще проще говоря — мы заблудились. И произошло это не в турпоходе, а в воюющей стране, на территории, где кто угодно мог выстрелить из-за какого угодно камня. У нас не было провизии, не было сил, мы были обморожены. И страшно хотелось жрать.

Он снова, надолго, замолчал.

- И что? — спросила Эвелина. — Что было дальше?

- А то, что мы вырезали кусок замороженного мяса из спины нашего павшего товарища и съели его. Мы рубили его мелко, как строганину, и глотали. Если бы мясо не было замороженным, может быть, мы и не смогли бы его есть, может быть, мы и не смогли бы встать со снега. Но мы встали и пошли дальше.

- Ночью?

- Ночью. Нам хотелось уйти подальше от того места.

- А какой был вкус у этого мяса? — спросила Эвелина с диковатым каким-то любопытством.

- Не помню, — он внимательно посмотрел ей в глаза. — Но если тебя интересуют такие вещи, то могу тебе сказать, что помню вкус свежего мяса, — он усмехнулся. — Моджахедского. Вкус — как кровь. А жареным не пробовал, не знаю. Мы убили тех моджахедов, троих — на рассвете.

- Как убили?

- Очень просто. Шли по следам, очень медленно ползли, темно еще было, и наткнулись на них. Они спали. Ну, мы их и пристрелили. Они вымотались не хуже нас, потому и проспали свою смерть, пищи при них никакой не было, только киф. Пришлось отрезать от них по кусочку. Посыпали кифом и ели — фиеста получилась, очень весело.

- А что было потом?

- А потом уже не было ничего интересного. Мы шли и шли, и шли, пока не вышли на дорогу. Потом опять шли, пока не пришли в кишлак. Там мы вырубились. Кто-то из местных съездил на заставу и привез наряд. Вот и все, — он усмехнулся. — Но мой напарник умер.

- Отчего умер?

- Неизвестно. Он так и не проснулся, может быть, не захотел.

Его без сознания привезли на заставу, и через пару часов он перестал дышать. Там же не было никаких врачей, и никто не станет гонять вертолет ради какого-то доходяги. Я сам добрался до отряда только через сутки.

- Тебе дали медаль?

- Мне дали выговор с занесением в личное дело.

- За что?

Он ухмыльнулся.

- За некомпетентность. За то, что неправильно действовал в бою, людей угробил, — он выплеснул в рот остатки водки. — Но мороз и голод дали мне медаль, они мне ее дали, Эвелина.

На лестнице раздались шаги.

- Я привезла к тебе дочь, чтобы ты воздействовал на нее авторитетом, она нажралась, как лахудра, а теперь ты сидишь и пьешь с ней водку посреди ночи, — сказала Рита, запахивая халат на роскошной груди.

- Я не пью водку с ней. Я пью ее сам. И уже утро.

- Ты считаешь, что уже можно выпить?

- Да, я так считаю.

- А почему ты пьешь сам? Ты не единственный, кому нужно похмелиться.

Он налил в бокал приличную дозу, можно было не опасаться, что Рита блеванет от ранней опохмелки. Так оно и случилось.

- Что за хамство — не закусывать самогон? — с отвращением сказала Рита, выдохнув воздух.

- Это не самогон. Можешь взять в холодильнике огурец.

- Могу.

Рита взяла огурец. И сыр, и колбасу, и холодное мясо — она никогда не жаловалась на похмельное отсутствие аппетита.

- Что делает Берта? — спросил он, когда Рита разместилась рядом со своими тарелками.

- Что может делать человек, который без сознания? — Рита пожала плечами.

- А почему она без сознания в твоей шубе? Рита задумалась.

- По-моему, я ей эту шубу подарила.

- А в чем ты поедешь домой?

- Я что, уже должна ехать домой?

- Нет, посиди еще.

- А полежать ты уже не предлагаешь?

- Я и не предлагал.

- Ну, тогда налей, хотя бы. Он налил и они выпили. Рита вздохнула.

- Хорошая баня пропала. Все из-за тебя, — она метнула уничтожающий взгляд в Эвелину.

- А вам там не было тесно втроем? — нейтрально спросила Эвелина.

- Представь себе, нет. Пока ты не появилась.

- Я понимаю.

- Что ты понимаешь? — Рита повысила голос. — Как матери замечания делать, это ты понимаешь?

- Я просто…

- Заткнись.

Он начал понимать, что жизнь Эвелины с Ритой была далеко не сладкой.

Наверху лестницы появилась встрепанная Берта в шубе. Она была похожа на непроспавшийся манекен из бутика.

- Пьянка, — обреченно сказала она и начала медленно спускаться по ступенькам, но на середине лестницы вдруг рванулась вниз и исчезла в туалете.

- Осторожно! — крикнула ей Рита через дверь. — Эта шуба стоит пять тысяч долларов!

Шуба была дорогой, но стоила максимум тысячи две. Занимался холодный рассвет, пора было покормить собак, он встал, чтобы нарубить им мяса, и тут от ворот донесся слабый автомобильный сигнал. Он взглянул на монитор у входной двери, но камера ухватывала только серебристый капот, руки на руле и чью-то крепкую челюсть за тонированным сверху стеклом.

- Кто это? — спросила Рита.

- Понятия не имею, — ответил он и пошел посмотреть. Владимир не нашел нужным выйти из машины, он только приспустил стекло и широко улыбался в щель.

- Привет! Мне бы Ритку повидать, дело есть.

Он знал этого типа, шапочно, видел пару раз. И усмехнулся в ответ:

- Ну, проезжай.

Берта выходила из туалета как раз в тот момент, когда они вошли в дом, и Владимир уставился сначала на нее, а потом уже перевел взгляд на Риту и Эвелину, сидевших за столом.

- Здравствуйте, ангелы мои!

Рита смотрела на него ошарашено, Эвелина молча отвела взгляд. Нимало не смущаясь, гость сбросил дубленку в кресло и быстро потер украшенные парой перстней руки.

- Почему не слышу оваций?

Владимир был высоким, широкоплечим мужчиной, очень фотогеничным, хотя и с заметной плешью в свои 35 лет. Не дожидаясь приглашения, он прошел к столу.

- Что ты здесь делаешь? — наконец, выдавила из себя Рита.

- А почему ты не спрашиваешь, как я доехал? Нормально доехал. Хотя и нелегко было выбраться из Парижа на те копейки, что ты мне оставила. Я потратил на тебя все свои деньги, ты же знаешь.

- Откуда у тебя свои деньги?

- От верблюда. Я замерз и хочу есть. Вы позволите присоединиться?

Не дожидаясь ответа, Владимир плеснул себе водки в чей-то бокал и ухватил кусок сыра чьей-то вилкой. А он смотрел со стороны на жующего Владимира и тихо удивлялся. Неужели этот человек не понимал, что здесь ему могут просто открутить голову? Или у него было что-то в рукаве? Владимир не был умен и мог как угодно далеко оторваться от местных реалий, мотаясь по Парижам и Лондонам, но он, все-таки, был русским. Не мог же он всерьез полагать, будто этот лес и парк Тюильри — одно и то же?