Когда, освежившись и побрызгавшись дорогим фирменным одеколоном — единственное, что он позволял себе из предметов роскоши, — он зашел на кухню, чтобы выпить крепкого чая, Эля была там. Сидела у распахнутого окна, на подоконник, вытянув стройные загорелые ноги. На ней были узкие обтягивающие шорты вызывающе розового цвета и небесно-голубой топик, открывающий плоский красивый живот. На длинной шее болтались сразу три золотые цепочки. Она обожала навешивать на себя сразу несколько украшений. И хотя он тактично пытался сделать ей замечание, что подобное излишество выглядит не очень красиво, она не слушала его. Она все всегда делала по-своему, и если не добивалась того, чего хотела, в отношениях с другими людьми, то ужасно злилась и раздражалась. И тогда эти люди становились ее врагами. Впрочем, таких было не много: несмотря на свой капризный и своенравный характер, она была доброй и неплохой девчонкой, и к тому же очаровательной. И чем больше она взрослела, тем привлекательнее становилась. Впрочем, для него она всегда была и будет самым красивым и прелестным созданием на свете.

— Ну что, папочка, освободился от пут алкоголя? Головка-то, наверное, бо-бо? — ехидно, но незлобно спросила она, лукаво глядя на него из-под густых полуопущенных ресниц.

— Выпьешь со мной чаю? — вместо ответа спросил он, включая в сеть электрический чайник и доставая свою любимую большую кружку с изображением Кремля. Кружка была долгожительницей, сколько жидкости он выпил из нее, не сосчитать!

— Я недавно пила. Но чтобы тебе сделать приятное, так и быть, выпью еще. — Она легко спрыгнула с окна.

Он любовался ее сияющими глазами, смуглой кожей, нежной линией плеч. Как же она хороша и беззащитна, его девочка! Какая у нее тонкая шейка и руки. Она еще совсем ребенок, несмотря на всю свою кажущуюся самостоятельность и независимый нрав. Так же как и в детстве, она сосредоточенно дует на горячий чай, смешно выпятив пухлые губы.

— Па, ты так смотришь на меня, словно хочешь съесть, или так, как будто я твоя любовница. Прямо пожираешь меня взглядом. Может, ты меня хочешь?

Он даже поперхнулся чаем:

— Что ж ты такое несешь?!

— А что? — Она отхлебнула глоток, поморщилась: горячий — и весело посмотрела на него: — Я как раз сейчас читаю книгу, там про то, как отец спал со своей дочерью.

— Лучше бы читала классику, чем всякую гадость. Современные авторы такую мерзость пишут, что бумага краснеет от их писулек, — проворчал он, с наслаждением прихлебывая крепкий сладкий чай.

— Ошибаешься, папочка, это не современный автор. И эту книгу ты мне сам посоветовал прочитать.

— Не может быть. Кто же это?

— Френсис Скотт Фицджеральд, — нараспев произнесла она. — Роман называется «Ночь нежна». Между прочим, считается классикой.

— Ну, тогда ладно, — на мгновение смешался он и поспешил сменить тему: — Как дела в школе? Какие отметки?

— Какая школа, папочка, ведь сейчас каникулы!

— М-м-м… — он окончательно стушевался и покраснел как рак, уткнувшись в кружку с чаем. «Черт, совсем мозги пропил, старый дурак! Какая стыдобища перед дочерью», — с досадой подумал он.

— Ты, видно, папочка, совсем мозги пропил, — укоризненно пожурила Эля. — Скоро забудешь, как меня зовут, да и свое имя тоже.

— Ты как разговариваешь с отцом?! — сделал он жалкую попытку поставить обнаглевшую дочь на место. Впрочем, его вопрос прозвучал совсем не грозно, скорее жалобно, и Эля только махнула рукой и досадливо поморщилась:

— Да брось ты, кто тебе еще скажет правду, как не родная дочь? Остальные все будут в глаза льстить и делать вид, что ничего не замечают. А за спиной хихикать и язвить. И говорить: «Совсем спивается старый дурак, недолго ему осталось на теплом месте сидеть. Скоро мы его оттуда скинем, или сам уйдет».

«А ведь она права, так скорее всего и произойдет, — с тоской подумал он. — Только она и не боится сказать мне правду в лицо, какой бы неприятной она ни была, потому что, несмотря ни на что, любит меня, любит своего старого гадкого мерзкого пьяницу отца, хотя внешне и не показывает этого. Все равно он уверен, что в душе он единственный по-настоящему дорогой и близкий ей человек. Никто, кроме нее и его близкого друга Александра Владимировича Южного, главного прокурора города, не скажет ему правды в глаза. Наверное, он случайно произнес его имя вслух, потому что Эля насторожилась и спросила, приподняв бровь:

— Южный? Почему ты о нем вспомнил?

— Да так, — уклонился он от прямого ответа. — У меня к нему дело.

— Похоже, у него к тебе тоже, он очень хотел с тобой поговорить.

Все внутри у него похолодело. О чем Южный собирался с ним говорить? Неужели про Алину?! Черт возьми, самое паршивое, что он сам смутно помнит, о чем успел наболтать, пока был пьян. Но кажется, о главном, слава богу, не сказал. Старый пьяница, никчемный мерзкий ублюдок! Он скатывается все ниже и ниже. И что будет дальше, одному Богу известно — или дьяволу?

— Эй, папочка, что с тобой? — встревоженно окликнула его дочка.

— А в чем дело?

— Не знаю, но твоя красная, как помидор, физиономия вдруг стала белой, словно молоко. Тебе хреново, что ли?

Ему и в самом деле, пользуясь молодежным сленгом дочери, «хреново» было. Сердце защемило так, что стало трудно дышать. Нет, надо немедленно брать себя в руки и прекращать пить, совсем. Да, но как это сделать именно сейчас, когда ее прозрачные, словно виноградины, глаза жгут его своим светом и ранят душу? И невозможно ни уйти, ни забыться от этого взгляда, от этой боли в сердце.

— Папа! — испуганно окликнула она, и ее глаза стали круглыми, словно блюдца, и он увидел в них страх. Как и в глазах той женщины, что… Нет, невозможно думать об этом все время, иначе можно сойти с ума, если только он уже не сошел. Что вполне вероятно.

— Папочка, дать тебе таблетку? Валидол или, как его, валокордин? А может, позвонить врачу, я сейчас, быстро. — Она вскочила с места стремительно и резко, ударилась локотком об угол стола, чуть поморщилась, но стерпела и устремилась к телефону.

— Подожди, не надо. Все в порядке, — он остановил ее движением руки. — Мне уже лучше.

— В самом деле? Тебе правда лучше, или ты просто не хочешь меня волновать? — она испытующе посмотрела на него.

— Честное слово, все в порядке. Это была всего лишь минутная слабость.

Ему и в самом деле стало лучше, боль, сжимающая сердце, отступила, скрылась в своей темной укромной пещерке, решила дать ему передышку, до следующего раза. Его маленькая девочка, славная дочурка, она испугалась за него, он ясно видел это. Даже губы у нее дрожали. Нет, он не ошибся, она и в самом деле любит его, старого вонючего козла. Которого, в общем-то, не за что любить. Именно об этом он ей и сказал. Не о том, что он старый козел и его не за что любить, а то, что он заметил и оценил ее порыв. Но, убедившись в том, что опасность миновала, девочка снова взяла прежний снисходительно-насмешливый тон. Скривила в усмешке пухлые губы, потерла ладонью ушибленный локоток.

— Как же мне за тебя не волноваться, папочка, кто будет мне покупать шубки, украшения и баловать меня? Не всякий сможет выполнять мои капризы и желания.

— Это точно, — поддакнул мэр, наливая себе вторую кружку чая. Жажда сильно мучила его, как всегда после запоя. — Тебя, моя милая чертовка, мало кто может вытерпеть. Не исключено, что, кроме меня, никто не справится с этой трудной задачей.

— Ну почему же. — Она склонила свою хорошенькую головку к правому плечу. — Есть, например, один мужчина, ты его, кстати, хорошо знаешь, который говорит, что может вытерпеть все мои капризы и что мой вздорный характер только его возбуждает, равно как и мое тело. Он говорит также, что хочет меня, и если я не соглашусь, то он возьмет меня силой.

Загоруйко подавился чаем и закашлялся.

— Кто смеет говорить моей маленькой невинной девочке подобные пошлости? Кто осмелился?! Кто этот тип? — прохрипел он, борясь с приступом кашля. — Кто он?!