Квартира была роскошная…

Выкупив и выменяв у владельцев комнат коммуналку на Суворовском, покойный бизнесмен Колыванов не стал увлекаться модными евроремонтами. Постарался восстановить апартаменты так, как выглядели они в начале века, до всевозможных вселений и уплотнений: старинная мебель, кропотливо подобранная в комиссионках и антикварных салонах, предметы обихода и всевозможные создающие уют безделушки – из той же эпохи, никаких новоделов…

Причем выглядело все не собранным с бору по сосенке – создавалось полное, но превратное впечатление, что семья Колывановых жила тут безвыездно лет сто, не меньше.

– Значит, все с начала… – негромко сказала Катя.

Граев молча кивнул.

Они сидели в знакомой комнате, при неярком свете бра. Ксюша мирно спала здесь же – на небольшом изящном диванчике с ажурно-выгнутыми ножками, сделанном в те времена, когда использовать стоящую в гостиной мебель в спальных целях никому не приходило в голову. Однако детской кроватки у Кати не имелось – пришлось соорудить импровизированную замену, поставив вплотную к диванчику три стула из того же мебельного гарнитура: так, чтобы их спинки образовали некое подобие загородки…

– Насколько я понимаю, – продолжила Катя, – коли уж они не обнаружат в твоей квартире никаких материалов по тому следствию годичной давности, то…

Граев вновь кивнул, хоть окончание фразы так и не прозвучало. Катя, на беду, всё и всегда очень хорошо понимала. Слишком хорошо. Даже то, о чем лучше бы оставаться в неведении. Но такая уж уродилась – понятливая… Умеющая логично мыслить.

А логика сложившейся ситуации – с точки зрения их противников – проста: где еще могут хранится результаты расследования частного сыскаря, крутившегося в опасной близости от тайн псевдорастениеводов? У его нанимательницы, разумеется. И она вследствие этого автоматически попадает в список подлежащих отстрелу – на почетное второе место.

– Тогда почему мы здесь сидим? Чего ждем? – спросила обреченная на отстрел нанимательница.

– Фора есть… Небольшая, но есть. Работают профи, и они не начнут суету со стрельбой без какой-то, хотя бы самой минимальной, подготовки. Эта ночь пройдет спокойно, уверен. А вот за следующую ручаться уже не стану. Значит, за день нужно сделать все возможное. В каком состоянии у тебя сейчас в «Орионе» служба безопасности?

– Граев… Ты бы хоть звонил иногда… «Ориона» больше нет. И его службы безопасности тоже нет. Перед тобой сидит вольная как птица рантье… Не знаю уж, есть ли у этого слова женский род, но всё обстоит именно так.

Ему показалось, что слова «вольная как птица» прозвучали с легким нажимом. С неким завуалированным намеком… А может, и вправду показалось. В любом случае, в квартире Катя была одна. И никаких следов постоянно здесь живущего мужчины наметанный взгляд Граева не заметил.

– Ладно, попробуем выкрутиться своими силами, – мрачно сказал он.

Граев не стал добавлять, что выкручиваться ему придется одному… Но Катя, тем не менее, способна оказать бесценную помощь, – уехать и увезти с собой Ксюшу.

– Ты голоден?

Он на секунду задумался, и с удивлением понял: голода нет как нет. Хотя последней трапезой стал завтрак… Похоже, лишние килограммы уйдут очень быстро.

– Спасибо, сыт… Водка есть?

Она воззрилась изумленно.

– Жену у меня убили. Сегодня. Помянуть надо, – сказал Граев бесцветным, без малейшей эмоции, голосом.

Катя молчала, глядя ему в глаза, и Граев понятия не имел, что она может там увидеть. Если глаза и вправду зеркало души – то ничего. Мертвую и безмолвную пустоту… Черную разверстую рану с кровоточащими краями…

– Водки нет… – наконец медленно произнесла Катя. – Есть «Баллантайн»…

– Что-то у тебя, чего ни хватишься, ничего нет… – проворчал Граев.

…Предложенным крутобоким бокалом он не воспользовался, взял в серванте стакан, налил до краев, – словно в принесенной бутылке и впрямь была самая плебейская водка, а не благородный, двенадцатилетней выдержки, продукт шотландских винокуров. Осушил – единым духом, без закуски, до дна (Катя лишь макнула губы в виски). Ничего не произнес, вообще. Встал, подошел к диванчику, долго смотрел на спящую дочь. Вернулся к столику, решительно навернул на бутылку винтовую пробку.

Губы у Кати дрогнули, словно что-то хотела сказать или спросить, – но не сказала и не спросила…

…Ни кровати, ни чего-нибудь, способного ее заменить, в гостиной не оказалось. Но Граев решил не переносить куда-либо крепко уснувшую Ксюшу. Не то проснется, раскапризничается, плохо будет спать вторую ночь кряду, – и работать завтра ему станет более чем затруднительно. Устроился здесь же, на полу, на принесенном из другой комнаты двуспальном матрасе.

Надо было выспаться, непременно надо было выспаться, – но он лежал, уставившись в темноту широко раскрытыми глазами. Пытался вспомнить Сашу – живую, улыбающуюся. Не получалось. Вспоминалось другое: тело, лежащее на грязной брусчатке, у стены, расписанной всякой похабщиной… Белая блузка, расстегнутая его торопливыми руками… Пробитая пулей чашечка бюстгальтера – особого, с застежкой спереди, бюстгальтера для кормящих матерей…

А потом пришла Катя.

Он не шевельнулся, по-прежнему глядя в никуда. Она опустилась на колени рядом с матрасом, положила руку Граеву на лоб… «Не надо…» – хотел сказать он, и не сказал.

Она заговорила тихо-тихо:

– Я знаю, как это бывает, Паша… Я потеряла и мужа, и сына, потеряла всё… Я думала, что свихнусь одна – тут, в пустой квартире. А может быть, и на самом деле свихнулась… Но стала другой – совершенно точно. Потому что нельзя быть одному в такие моменты… А затем пришел ты, и просто был рядом. Я хочу отдать долг, Паша. Ты можешь сколько угодно строить каменное лицо, говоря об убитой сегодня жене, но я тебя слишком хорошо знаю… Не гони меня, Паша… Мне ничего не надо, я просто должна быть рядом.

Она скользнула под одеяло.

Он чуть-чуть подвинулся. Лежал и думал, что всё повторяется, что всё уже было когда-то: точно так же лежала рядом женщина, и впитывала, забирала переполнявшую его боль… Женщина, ставшая матерью его ребенка. Женщина, убитая сегодня…

Потом он подумал, что ему тоже очень скоро придется убивать, и надо постараться обойтись без ненависти… Он пойдет, и будет убивать просто для того, чтобы такое не повторилось снова… С Катей… С Ксюшей… Ни с кем и никогда.

Потом…

Потом Граев уснул. Хоть ему и казалось, что сомкнуть веки в эту ночь не удастся…

Руслан кружил вокруг Касеево, как кружит волк вокруг овчарни. Причем как волк, уверенный: здесь поджидает засада, и охотники уже вложили в стволы патроны…

Может, его опасения были обычной мнительностью… Но Руслан всегда предпочитал перебдеть.

Касеево не город, засаду втайне разместить трудно, особенно на длительный срок, – значит, у охотников должно быть какое-то прикрытие…

Двухчасовое наблюдение в бинокль подтвердило: да, чужаки в Касеево есть, – бригада рабочих перекрывает крышу на сельском магазине. И Руслану эти труженики пилы и топора сразу не понравились… И то, чем и как они занимались, – тоже не понравилось.

Кровля из оцинкованного железа, которую сдирали якобы работяги, выглядела не совсем новой, но вполне еще приличной. Да и Касеево – деревня большая, людей хватает, никакого сравнения с вымершей Нефедовкой; не верится, что не нашлось здесь своих специалистов по кровельным работам. Однако вот отчего-то наняли бригаду со стороны: возле магазина стоит ГАЗ-фургон с огромной рекламой на боку:

Реклама новенькая, сверкает свежей краской… Вполне может быть, что неведомый Макарычев и в самом деле существует, и даже занимается вместе с компаньонами строительными работами, равно как и ремонтными. Но кадры для тех работ подбирает не очень тщательно. Не напрягаются сидящие на крыше рабочие, прямо скажем. Работают по большому счету два человека, а еще трое в основном пейзажами любуются – благо обзор хороший, самая высокая точка в деревне, все Касеево и окрестности как на ладони…