Мин там действительно хватало. Но было и много чего еще интересного. И – покупателей на это интересное тоже хватало.

Особо ходко шли вермахтовские и эсэсовские цацки: ордена, знаки, бляхи ремней, металлические детали формы… Не поддавшееся времени оружие тоже находило сбыт – болотная жижа обладает консервирующими свойствами.

Был случай, когда извлеченный из топи Синявинских болот танк Т-34 вымыли, высушили, прочистили двигатель, залили свежую солярку, – и попробовали завести! И он завелся! Правда, та памятная находка была на счету Красных Следопытов – легальных, снабженных необходимыми разрешениями (но тоже не брезгающих загнать что-либо налево).

Впрочем, оружием Макс в последнее время занимался все реже, хоть дело и было доходным. Но не так давно наметилась еще более денежная тема. Ожидаемый сегодня немец был связан именно с ней.

– Чем интересуетесь? – спросил Макс, про себя решив на любой заказ ответить, что ничего подходящего нет и не ожидается, – и спровадить пришельца до прихода бундеса. Наверняка мужику нужна какая-нибудь ерунда, серьезные клиенты известны наперечет, не стоит из-за копеек рисковать доходной сделкой…

Воплотить благие намерения в жизнь Макс не успел.

Немец пришел за четверть часа до условленного срока и тут же плюхнулся на табурет, стоящий возле столика Макса. Оказался он (не табурет и не столик, понятно) очкастым, конопатым, лет тридцати с небольшим, но уже с достаточно внушительным животиком, – и при том ни бельмеса не понимал по-русски. Ломаным языком выпалил пароль – и тут же затараторил по-своему, не дожидаясь ответа. Макс вздохнул и полез в карман за русско-немецким разговорником, – его познания в языке Гёте и Гейне ограничивались почерпнутыми из фильмов фразами типа «хенде хох».

– Извините, но у меня сейчас встреча со старым другом, – сказал он первому гостю, листая древнюю, принадлежавшую еще Прапорщику книжечку. – Поговорим в другой раз.

– Поговорим, – легко согласился тот. – Между прочим, ваш старый друг – зовут его, кстати, Фридрих, – спрашивает весьма интересную вещь, которая едва ли найдется в вашем пособии для допроса пленных. Его интересует, действительно ли вы можете продать его покойного дедушку? И сколько это будет стоить? А еще он желает побывать на месте смерти и поставить там небольшой памятный знак.

Макс вздохнул. Похоже, придется воспользоваться услугами этого подвернувшегося типа – благо, на конкурента не похож, а криминала в сделке не наличествует.

Никакие законы не запрещают одному продать, а другому купить останки солдата вермахта, смертный медальон которого – овальный, надсеченный посередине металлический жетон – нашел Макс полгода назад в болотистом лесу у Мясного Бора. За такой медальон дойчи выкладывали триста пятьдесят евро – совершенно официально, через консульство, по установленной таксе. Выложили и за этот. Но очкастому клиенту взбрело в голову похоронить дедулю в фатерланде… Устроить не символические похороны с фуражкой в пустом гробу – закопать вполне реальные косточки. Причем именно дедушкины. Дурной каприз, а потакать таким капризам стоит лишь за хорошие деньги.

– Скажите ему, что стоить это будет три тысячи евро, – попросил Макс. И пояснил:

– Его предка дернула нелегкая в неудачном месте загнуться – тащить придется через топь и два минных поля… Но можно и за треть цены – если ему все равно, чьи косточки бабульке предоставить. Кстати, а вам-то что от меня надо?

Ответ заставил Макса уважительно присвистнуть и почесать в затылке. А еще – отчасти потерять интерес к внуку оккупанта.

– Мне нужен миномет в рабочем состоянии. Как минимум батальонный, еще лучше полковой. И два ящика »летучек», можно больше. А чтобы вам не хотелось с порога отказаться, предлагаю стартовую цену: пять тысяч евро. Почти как за двоих немецких дедушек. Это за саму машинку, мины за отдельную плату. Но ржавьё не предлагать.

– А пушка танковая не прокатит? – вздохнул Макс. – Есть одна, тридцать семь миллиметров, и тащить недалеко…

– Мне нужен миномет, – отрезал пришелец. И Максу отчего-то расхотелось спорить. Да и предложенная сумма не располагала к дискуссиям. Отдельная квартира превращалась из мечты в реальность.

– Лады… Но полковой не климатит, он же четверть тонны тянет, на себе не вынести. А батальонный… Есть на примете дурында. Наш, на восемьдесят два миллиметра. В хорошем месте лежал, почти новьё, даже краска не вся слезла. Шарахнет, так уж шарахнет. Но тяжелы-ы-ы-ы-й… Одна плита чего тянет… Я ж его в одиночку не попер, в тряпки масляные завернул да снова присыпал. Вдвоем пойдем, и то две ходки придется сделать, если вместе с минами. А «летучки» советую немецкие брать, есть у меня запасец, и не из земли, в ящике лежали… они к нашему вполне сгодятся, а сохраняются лучше…

Немчик по имени Фридрих следил за их переговорами, поблескивая очками, и глуповато улыбался.

И Максу пришла в голову плодотворная идея: а пускай-ка потомок оккупанта маленько возместит ущерб, нанесенный русской земле предком. И не только валютой… Вон какой лось здоровый – на таком минометы возить самое милое дело. Пусть растрясет пивной животик, благо дедуля его лежит не так уж и далеко от пресловутого миномета… Может, ха-ха, его «летучкой» из той дурынды и накрыло, какие только совпадения в жизни не встречаются…

– Ладно, по рукам. Как зовут-то? – перешел на «ты» Макс, и махнул Люсеньке-барменше – стоило обмыть знакомство.

Человек представился:

– Павел Иванович Граев. Можно просто Граев.

Прозвище «Танцор» Макс узнал несколько дней спустя, уже после того, как в окрестностях Мясного Бора они вляпались. И не в утыканное противопехотками болото. Много хуже…

А сейчас, опрокинув сто грамм за знакомство, он ненавязчиво спросил:

– Слушай, мне вот в толк не взять: зачем тебе эта бандура-то?

– Хочу салют сделать, – совершенно серьезно, без тени улыбки сказал новый знакомый. Лишь позже Макс понял, что ни тени иронии в ответе не было, чистая правда, – просто салют следовало понимать как «Салют».

Матвей Полосухин с детства не любил этот день – первое сентября.

Честно говоря, для многих школьников День Знаний – самая черная дата во всем календаре: кончается привольное лето, вновь садись за парту, грызи опостылевший гранит наук… А Матвей, ко всему прочему, учился еще и в школе-интернате, в двух сотнях верст от затерянного в тайге кордона, где жили родители. Говорят, что в зрелом возрасте школьные годы принято вспоминать с ностальгической грустью, – Матвей если и вспоминал, то присовокуплением матерного словца. Холод вспоминался, голод (времена были тяжкие, послевоенные), да еще жестокие подростковые драки после отбоя.

В общем, крепко не любил Матвей день, начинающий осень. Нелюбовь оказалась взаимной: случались с Матвеем первого сентября самые разные жизненные неприятности, – не каждый год, но достаточно часто. Как-то раз даже со смертью на чуток разминулся – опрокинулась лодка-долбленка, на которой сплавлялся по бурным верховьям Кизира, едва на берег выбрался…

Вот и сегодня день с самого начала не заладился… Выйдя поутру из охотничьего зимовья (в котором уж третий день жили они с братом Федором), и отшагав с полкилометра, Матвей вспомнил вдруг, что так и не проверил бой своей мелкашки, всё какие-то другие дела по приезду находились… Непорядок.

Вообще-то собирался Матвей нынче пройтись по здешнему путику, присмотреть места, годные для установки капканов, проверить, что уцелело из самоловов охотничьих, некогда здесь стоявших… Кулемок и плашек, понятное дело, уже не сыскать, недолговечные они, ну да новых наделать недолго… А вот пасть – здоровенный, пополам расколотый обрубок бревна, придавливающий соболя или колонка́, польстившегося на приманку, – это сооружение капитальное. Должны бы уцелеть со старых времен… Подновить, сторожки́ новые приделать, – и снова исправно работать будут. Решил Матвей и пару-тройку новых пасте́й сладить, прихватил для того топорик плотницкий… Охотник солидный и обстоятельный загодя к сезону должен подготовиться, – чтобы уж, как зверь перелиняет, выкунеет, ничто другое от промысла не отвлекало…