Хрясь! Пинок в ляжку оказался не менее болезненным.

– Не нада-а-а-а! – взвыл гауптман, мигом превратившись в того, кем он, собственно, и был изначально – в двадцатилетнего инфантильного ублюдка, выбравшего себе очень нехорошую игру.

– О-у-х-х-х-х… – зашипел, схватившись двумя руками за живот, еще один ублюдок, вознамерившийся было на четвереньках покинуть место расправы.

– Погоди, – хмуро сказал Граев.

– С чего это? – искренне удивился Макс. – По уму их мочить надо, да топить в болоте. Но я сегодня добрый невероятно – попинаю, пока ноги не устанут, да и отпущу к папе с мамой… Куда пополз, сука?! У меня ноги еще в порядке!

Хрясь! Хрясь!

– Погоди, – повторил Граев. – Сколько, говоришь, до места? Запряжем этих лбов – можно одной ходкой обернуться.

Макс на секунду задумался… Идея неплохая. Пусть уроды покорячатся, таща через болотную топь тяжеленные железяки. А потом, в конце пути, развести костерок да и спалить все «эсэсовские» шмотки, вплоть до трусов и маек – нехай голышом домой шлепают, зондерфюреры недоделанные… Может, в мозгах посвежеет.

А потом Максу пришла в голову другая идея… Он думал над ней долго – и весь путь туда, и весь путь обратно… Озвучил Макс свою мысль, лишь когда они расстались и с псевдо-немцами, и с немцем настоящим, укатившим в обнимку мешком, скрывавшим останки любимого дедушки.

– Послушай, Граев, – начал Макс, когда они загрузили тщательно запакованный миномет в машину, – а тебе не нужен, случайно, в минометный расчет второй номер?

Граев ничего не ответил, лишь удивленно приподнял бровь.

Макс пояснил:

– Понимаешь… что-то закисать я стал. Опостылело фрицам смертные медальоны продавать. Как столкнулись давеча с «эсэсманами» – даже обрадовался: дело, думаю, настоящее… А там… Тьфу. Ну так как, Граев? Сделаем салют вместе?

Граев помолчал, подумал… Протянул широченную ладонь и сказал:

– Граев – это в мирной жизни. А на войне меня зовут Танцор.

Проводы ничем не напоминали традиционные: с объятиями-поцелуями между провожающим и уезжающей, и с обещаниями писать-звонить-эсэмэсить, и с долгим маханием ладонью из окна медленно набирающего ход поезда…

Ничего этого не было. По большому счету, Руслан и не провожал Наташу, – лишь контролировал, не объявятся ли другие, совсем не нужные провожающие.

К вагону он не пошел – сидел в отдалении на лавочке, делая вид, что мирно пьет пиво и поджидает местный поезд, до отправления которого осталось еще полчаса. (Честно говоря, пиво здесь оказалось приличное, и в отношении его вид делать не приходилось.)

А сам внимательно разглядывал всех граждан, перемещающихся по перрону. Пытался вычислить тех, кто по долгу службы высматривает: не сядут ли в поезд дальнего следования двое мужчин и одна женщина, отвечающие некоему описанию…

Пока что ничего подозрительного Руслан не видел. Прошли, поигрывая дубинками, два мента. Зыркали по сторонам, понятно, – работа такая. Но, насколько мог понять Руслан, присматривались стражи порядка в основном к лицам узкоглазой национальности: явно намереваясь прихватить какого-нибудь нарушающего иммиграционный режим китайца или иного азиата, – и изъять у него толику нелегально заработанных в России денег.

Затем, среди прочей публики, появились два молодых человека, достаточно бездарно изображавших, будто пришли кого-то проводить, – но не могут вспомнить вагон. На самом же деле эта парочка весьма внимательно приглядывалась к пассажирам, столпившимся возле проводников – посадка была в самом разгаре.

На оперов в штатском молодые люди никоим образом не походили, но…

«Вот оно что… – наконец-то понял Руслан. – Местные щипачи…»

Похоже, и в самом деле карманники, – присматриваются, выбирают жертву: вдруг кто-то из пассажиров, предъявив билет и паспорт, не слишком далеко спрячет бумажник. Или вообще уберет его в портфель или сумку, откуда незаметно вытащить гораздо легче…

Очевидно, здесь подобных раззяв не нашлось, – и карманники прошествовали дальше, в сторону плацкартных вагонов, – там народ роился гуще, предоставляя больше возможностей для криминальных комбинаций. Руслан отхлебнул пива и продолжил наблюдение. Но больше никого подозрительного не высмотрел.

Наташа вышла из зала ожидания – точно в расчетное время, секунда в секунду. За четыре минуты до отхода поезда. Процокала каблучками мимо, скользнула равнодушным взглядом по скамейке и Руслану. Если бы Руслан сейчас отправил почти опустевшую пивную бутылку в урну, сей невинный жест означал бы: «Поездка отменяется, уходи к камерам хранения и дальше, к стоянке такси».

Бутылка осталась в руке. Наташа двинулась к вагонам. В руке – спортивная сумка. Не настолько маленькая, чтобы вызвать недоумение: а почему эта девушка отправилась в дальний путь почти без багажа? Но и не настолько большая, чтобы вызывать у встречных мужчин желание оказать немедленную помощь. Набита была сумка в основном всякой объемной и не тяжелой ерундой, купленной в привокзальных магазинах… Своих пожитков после полутора месяцев кочевой жизни набралось не так уж много.

Очереди из желающих попасть в поезд, скопившиеся возле проводников, к тому времени почти рассосались. Провожающие теперь рассредоточились вдоль вагонов, переговариваясь с отъезжающими через опущенные окна. Невезучим обитателям тех купе, где окна ни в какую не желали опускаться (не в Швейцарии, чай, живем), приходилось довольствоваться энергичными жестами…

Наташа подошла к проводнику, протянула билет и паспорт. Руслан отставил пиво, закурил сигарету… Наступил второй решительный момент операции – если что-то пойдет не так, придется хорошенько пошуметь, отвлекая внимание на себя.

Паспорт у Наташи был чужой. И даже фотографию в нем Руслан не стал переклеивать. Во-первых, не имел ни малейшего опыта в подделке документов, хотя пользоваться поддельными доводилось частенько. Во-вторых, в выданном восемь лет назад паспорте красовалось фото шестнадцатилетней соплюшки, не пользующейся косметикой, к тому же обладающей достаточно усредненными чертами лица.

Должно прокатить… Должно…

Проводник взглянул на билет, раскрыл паспорт… Руслан опустил руку в карман. Проводник, похоже, даже не взглянул на фотографию – скользнул взглядом по имени-фамилии, сравнил с указанными в билете, вернул документ Наташе… Руслан медленно вынул руку из кармана. Вот и всё… Дальнейшее от него уже не зависит.

Поезд понемногу набирал ход.

Вот и всё… Он опять остался один. И опять не представляет, что делать… Великолепно натренированный охотничий пес, оставшийся без хозяина. Беспощадное, не знающее промахов оружие, оставшееся без направляющей его руки.

Купить, что ли, на остаток денег лодку, палатку, запас продуктов – да и махнуть в ту безлюдную глушь, в которой он предлагал вести дикую жизнь Ростовцеву? Хоть увидит напоследок то, чего никогда не видел… А когда почувствует, что НАЧАЛОСЬ, что пора пустить в ход пистолет, заряженный спецпулями, – разведет последний костер где-нибудь в особо живописном месте, выпьет бутылку коньяка, вспоминая всё, что в жизни сделано и не сделано, и…

Он встал с лавочки, отправил пивную бутылку в урну. Медленно вышел на привокзальную площадь, прекрасно понимая: никакую лодку и никакую палатку он не купит. Потому что игра не закончена. Потому что охота продолжается. На него, на Наташу и на Ростовцева, – неважно, что Андрей мертв, а они с Наташей расстались…

Охота продолжается, и он не может умереть тихо и незаметно где-то в таежной глуши. Не имеет права… Иначе все сегодняшние старания пойдут прахом. Иначе Наташу рано или поздно найдут, выпотрошат до донышка и ликвидируют по миновании надобности…

А чтобы этого не случилось, он должен подставиться. Засветиться перед охотниками, и позволить им сесть себе на хвост, и привести погоню к трупу Ростовцева. Потом вступить в последний бой и дать себя убить – причем так, чтобы можно было стопроцентно идентифицировать тело. Лишь тогда охота прекратится. Лишь тогда Наташу – уже никому не нужную и не интересную – оставят в покое.