Потом главарь исчез из виду, исчезла его рука с пистолетом… А может, и не исчезало ничего, просто случилось что-то с глазами Матвея – плыла картинка перед ними, красной мутью затягивалась… Потом из этой мути снова возник главарь – с другой отчего-то стороны, и странно перевернутый, и обернулся вдруг кем-то другим, очень знакомым, но имя Матвей никак не мог вспомнить, хотя вспоминал старательно, очень важно это было сейчас, и очень нужно; казалось – только вспомни, и все пойдет ладком, все поганые неприятности закончатся, но Матвей не вспомнил, как ни старался, понятное дело, – день уж сегодня такой…

…Охотник-штатник Иннокентий Криницын, кроме «Бурана» и старого «газика», держал в хозяйстве двух верховых лошадей. Иначе никак – участок размером, что твоя Бельгия с Люксембургом впридачу, в дальние глухие углы ничем другим не проедешь, а пешком все ноги собьешь. Ну и договорился с братьями Полосухиными по старой дружбе: закинет, дескать, на следующей неделе на зимовье к ним муки куль, да керосина бидон, да еще кой-чего из вещей, что братьям на горбу несподручно тащить было. Договорился-то на ту неделю, но оказия на эту выпала. Поехал – сам на каурке, верхом, а буланая в поводу, нагруженная. Подъезжая, издалека еще смекнул: не то что-то на зимовье творится… Что за пальба очередями? Потом – избушка уж виднелась – ружье забабахало. Калибр немалый, этак двенадцатый, такое ружье уважающий себя промысловик и в руки-то не возьмет – зазорно столько пороху жечь, и столько дроби по тайге сеять…

Иннокентий с коня, да за карабин, да на выстрелы. А там… Побоище натуральное Мамаево. И какой-то ферт городской уже голову Матвею Полосухину прострелить прилаживается. Ну Криницын его и приласкал пулей – по-простому, по-таежному, без «руки вверх!» всяких… И к Матвею скорей – Федор цел вроде, сомлел просто, обессилел, седьмой десяток на излете, не шутка…

Матвей был жив. Дышал, кровь на губах пузырилась. Даже сказать попытался что-то – Иннокентий наклонился, но не разобрал ничего: про день какой-то, да про знания… Бредил, видать. Потом замолчал. И кровь пузыриться перестала. Криницын потянул с головы шапку…

…А в это время в далеком Тосненском районе Ленинградской области человек по прозвищу Мухомор ждал, когда же выйдет на связь Герман, – и не подозревал, что тот лежит сейчас, раскинув остатки головы на добрый метр по мягкой, выброшенной из раскопа земле. И никогда уже на связь не выйдет.

«Вляпались…» – подумал Макс, глядя на направленные с трех сторон «шмайссеры».

Машинки древние, явно копаные, но в неплохом состоянии, по крайней мере внешне, – смазаны, ржавчина старательно счищена, лишь кое-где темнеют глубокие раковинки коррозии. Хотя от восстановленного старого оружия можно ждать любых сюрпризов, – то подсевшая пружина не до конца дошлет патрон в патронник, то окошко «закусит» выбрасываемую гильзу… Но проверять на себе работоспособность сразу пяти немецких трещоток не хотелось, – и Макс поднял руки.

Его спутники, похоже, не поняли, на кого им довелось напороться. Граев с недоумением смотрел на вылезшие из кустов маскарадные фигуры. Немец Фридрих (откликавшийся и просто на Фрица) попытался было обратиться к ним на родном языке – его заткнули, без слов, ткнув стволом в живот.

– Русиш партизанен, – радостно констатировал белобрысый гауптман.

Впрочем, звание его казалось достаточно условным – черную эсэсовскую форму домашнего пошива украшали, тем не менее, капитанские погоны вермахта, причем с белой, пехотной окантовкой. Орла с раскинутыми крыльями и сжатой в лапах свастикой – в вермахте его носили на груди, а в СС на рукаве, – гауптман, не мудрствуя лукаво, прилепил и сюда, и туда. Ну а здоровенная нагрудная бляха фельдполиции вообще была ни к селу, ни к городу… Столь же условной оказалась и белобрысость – корни волос выдавали темного шатена.

Макс знал про существование таких «эсэсманов» – ни разу пока не столкнувшись с ними лицом к лицу. По сути, то была обычная ролевая игра для взрослых придурков, – только основанная не на романах про гномов-эльфов-хоббитов, и использующая вместо бутафорских мечей настоящее немецкое оружие.

Однако слухи про «эсэсманов» ходили самые мрачные. Якобы многие канувшие в здешних лесах грибники, охотники и следопыты-одиночки на самом деле не наступили на старую мину, и не развели костерок над старым снарядом, – но нашли свой конец в тайных бункерах заигравшихся в гестапо отморозков. Впрочем, слухи могли врать. Но люди и на самом деле в этих местах порой пропадали…

– Может, по мирному, разойдемся? – предложил Макс. – Чего нам делить-то?

– Я те разойдусь, блядь! – заорала белокурая бестия на чистейшем русском. – Будешь тут у меня шляться! Я те в бункере щас… – он запнулся, и добавил ритуальное: – Русиш швайн!

Лепет Фрица, пытавшегося, надо понимать, доказать, что он-то как раз не «русиш швайн», но самый что ни на есть чистокровный нордический ариец, – «эсэсманы» проигнорировали.

– Обыскать! Шнелль! – рявкнул гауптман.

«Срубил, называется, деньжат по-легкому…» – подумал Макс тоскливо. Отправляться в бункер и проверять, насколько правдивы слухи о кровавых забавах «эсэсманов»? Нет уж, надо разобраться с придурками здесь, на вольном воздухе.

В том, что связались с ними именно придурки, сомнений не было. Точнее, придурки-то они по определению, – разве будет взрослый серьезный человек играть в такие дебильные игры? Но и среди прочих похожих придурков эти выделялись повышенной придурковатостью.

Окружили, со всех сторон стволами тычут, – если в самом деле до стрельбы дойдет, половина пуль у них в своих же и полетит, – а то Макс не знает, как эти трещотки в руках дергаются…

Один из «эсэсманов» шагнул к их троице, намереваясь выполнить приказ гауптмана: обыскать «русских свиней». И начать решил с Макса. Тот быстро взглянул на спутников. От Фридриха помощи ждать нечего, с ним все понятно. А вот загадочный господин Граев, решивший прикупить крупнокалиберный миномет… Что можно ожидать от него, когда дойдет до драки, – решительно неизвестно.

«Эсэсман» подошел поближе, потянулся ощупать одежду Макса – и тут же с издал хрюкающий звук, согнулся как-то странно, несколько набок, – удар угодил ему точно по печени и был крайне болезненным. Макс, придерживая одной рукой живой щит, сдернул с шеи псевдо-немца «шмайссер».

И тут же длинным прыжком отскочил, спасаясь от очередей тех, что стояли сзади и сбоку, – но очереди не прозвучали, «эсэсманы» еще не опомнились от неожиданности.

Макс крутнулся прямо-таки в балетном пируэте, одновременно надавив на спуск «шмайссера» – решив очистить огнем задний сектор, а уж потом разбираться с передними. «Шмайссер» мертво молчал. Макс дернул назад рукоятку затвора… Вернее, попытался дернуть – без малейшего эффекта. Дернул еще раз, изо всех сил, – и она осталась в пальцах…

Сообразив, наконец, в чем дело, Макс уже не смог остановиться – подскочил к «эсэсману», легко уклонился от неуклюжего удара, вмазал сам – от души, качественно, не смертельно, но очень больно…

На этом активная фаза конфликта закончилась: Макс краем глаза видел, что Граев тоже не терял времени даром – и сейчас подвернувшиеся ему под руку гауптман и двое его присных лежали на земле и не делали попыток подняться. И в самом деле, когда над тобой стоит верзила с каменным лицом, и держит в руке пистолет с глушителем, – лучше бы от таких попыток воздержаться.

Фридрих стоял как стоял, даже улыбаться не прекратил. Тьфу… Пялился, как на кино, нет чтоб залечь… А если бы автоматы настоящими оказались?

Макс ощутил вдруг достаточно неуместное чувство – сильнейшее разочарование. Настроился уж было на серьезную драку, а тут… Он зашвырнул бутафорскую железку в ближайшее небольшое болотце, благо такие болотца тут были повсюду. Надвинулся на лежащего гауптмана, паскудно ухмыляясь.

– В бункер, говоришь?! – Хрясь! Сапог смачно ударил по ребрам. – Можно и в бункер, рожа усташская… Я вам там устрою могилку коммунальную, пятиместную…