В те времена она не обращала внимания на бытовую неустроенность, считала все это временным (не могут же не дать квартиру сотруднику КГБ), старалась изо всех своих силенок создать уют в комнате в дюжину квадратных метров, в которой она была полноправной хозяйкой, и говорила Феде, что он — опер на службе, а она — дома. И Федя не противился, ему было приятно участвовать в этой игре, доставлять удовольствие «малышке». Со временем это перестало быть игрой, и Федя, как говорили его коллеги, незаметно для себя попал жене под каблук. Однако это его не огорчало: неважно, кто главенствует дома, важно, чтобы обоим это было не в тягость.

Трещинка в их отношениях появилась и стала шириться с тех пор, когда в газетах, по радио и телевидению заговорили о злодеяниях чекистов и их ответственности перед народом…

И что, вроде бы, Наталье до преступлений чекистов, и при чем тут Федя, если он родился в пятьдесят шестом и к репрессиям имел примерно такое же отношение, как гашековский персонаж, на участке у которого нашли человеческий череп.

Конечно, дело было не в этом. Просто Наталья своим женским чутьем безошибочно определила, что вся эта кампания ставит крест на ее надеждах.

Все могло бы измениться к лучшему, когда Феде предложили поработать в Каминске. Наталья, узнав об этом, неожиданно для всех обрадовалась. Уже потом, когда они обсуждали будущее место жительства, Наталья сказала, что лучше быть начальником в маленьком городе, чем рядовым сотрудником в большом.

Наталья выросла в таком же городе, как Каминск, знала «провинцию» лучше Феди и надеялась, что жизнь там изменит и мужа. Но горбатого могила исправит, а верблюд — он и в Африке верблюд, ему все равно, где пахать день и ночь — в Н-ске или в Каминске.

Вот тогда-то и появилась среди Наткиных подруг пятидесятилетняя Зава, а потом и друг-обожатель Шушанов, больше известный в Каминске под кличкой Шуша.

До перестройки Шуша был сторожем на кладбище. Потом руководил кладбищенскими могильщиками и вдруг стал одним из первых кооператоров, денежным парнем, разъезжавшим на единственном в городе, правда, старом, «Мерседесе».

Кооператив Шуши занимался оказанием погребальных услуг населению, поэтому его окрестили «Погребком».

Начальник комхоза Сысько, с которым Шуша заключил договор по оказанию вышеупомянутых услуг, вдруг понял, что попал к Шуше в кабалу, и начал с ним «бодаться». А чтобы, как он говорил, размонополизировать «Погребок», могильщики которого драли с жителей города бешеные деньги, попытался создать еще один кооператив, при том же комхозе. Однако не тут-то было. Шуша уехал отдыхать в Крым, а в это же время неизвестные лица отравили Сыськовского дога, сожгли будку с инструментами конкурентов, а самих конкурентов пообещали похоронить в тех же могилах, которые они осмелятся выкопать. Сысько сдался. Злые языки поговаривали, что Шуша заплатил-таки начальнику комхоза за собаку, однако сам Сысько это отрицал и говорил, что «с этим бандитом у него с недавних пор нет ничего общего».

Натку Шуше, конечно, подставила Зава. Но не в ней дело: подставить можно то, что подставляется.

Наталье нравились ухаживания первого кооператора города. И Шуше льстило внимание жены сотрудника КГБ. Знакомство с Шушой Наталья держала в секрете, не афишировал его и Шуша, но разве можно спрятать что-либо у опера на его участке?

Однако, как говаривал один из Фединых «преподов», не относящаяся к нашей работе информация должна умирать в опере. «Должна, а вот не умирает же, только наружу не выходит…»

На следующий день Федю совсем разобрало и он не пошел на работу. Шеф, которому он позвонил, сморщился так, что это можно было определить даже по телефону. Карнаухов ревниво относился к перерывам в работе подчиненного, во всем видел желание «закосить». Так бывает у начальников, которые сами грешили этим во времена, когда еще не были начальниками.

После обеда Федя выдал несколько звонков своим людям и понял, что завтра придется работать, несмотря на температуру.

Утром следующего дня он был в больнице.

У главного врача только что закончилось совещание, и Федя проник к нему, несмотря на протесты новенькой секретарши: «Виктор Витальевич занят!» Секретарша еще не знала Федю и не относила его к «своим». Свои носили халаты и имели право входить к главному вне очереди, чужие, по ее мнению, должны были ждать, когда главный их пригласит.

Проходя двойные двери кабинета главного, Федя подумал, что давно здесь не был и даже не знал, что у Витальевича сменилась секретарша и что с новенькой надо проводить разъяснительную работу, суть которой будет заключаться в том, что Федя, хотя и не носит белый халат, относится к категории своих.

Главный был молодым еще человеком, месяц назад ему стукнуло тридцать семь. Пятнадцать лет назад он приехал в Каминск и стал работать хирургом, потом вырос до заведующего отделением, зама главного по лечебной работе и, наконец, стал главным врачом. С этого времени город потерял хорошего хирурга, так как Витальичу стало не до операций и больных. С утра до позднего вечера он занимался выбиванием денег на ремонт развалившегося больничного хозяйства, искал подрядчиков, чтобы это хозяйство ремонтировать, принимал одну за другой многочисленные делегации из области, проверяющие провинциальную медицину по широкому кругу вопросов от борьбы с чумой двадцатого века — СПИДом до педикулеза и секретного делопроизводства.

На почве последнего Витальич и познакомился с Внучеком. Впрочем, шапочно они были знакомы и раньше, но приятельские отношения у них возникли с января прошлого года, когда очередной проверяющий обнаружил пропажу секретного документа по гражданской обороне и уехал, посулив выговоры инспектору и главному врачу, а заодно сообщив о пропаже куда следует.

Федя, который работал «где следует», приехал в больницу и долго выслушивал объяснения двух инспекторов: той, что ушла в декретный отпуск и уже родила ребенка, и той, что заступила на ее место, как на легкую работу, и еще не родила… Выходило, что «документ был, но потом куда-то исчез…»

Попытки найти след документа по правилам, предусмотренным различными толстыми инструкциями, ни к чему не привели. Женщины, почти плача, утверждали, что все делали по инструкции. Отсюда следовал вывод, что пропасть документ не мог. Но его не было, и где он мог находиться, они не знали…

Федя не имел большого опыта расследования случаев «утраты носителей секретной информации», но сообразил, что сверх толстые и сверхмудрые инструкции слишком непонятны для женщин, приходящих на должность инспектора секретного делопроизводства. Следовательно, работали они с документами по каким-то другим, неписаным правилам, которые передавались друг другу с должностью. Несколько часов бился Внучек и все же нашел подход к инспекторам, которые рассказали, как они «упростили» процедуру работы с документами. Стали по упрощенной схеме искать злополучный документ и нашли. Он оказался в столе одного из заведующих отделением.

Найденный документ помог главному избежать выговора, а Феде — приобрести приятеля. Главный после этого случая увидел в Феде не фискала и начальника стукачей, а такого же, как он, специалиста, только из другой сферы человеческой деятельности.

Виктор Витальевич сидел за большим столом, вокруг которого полукругом выстроились кресла, обтянутые драпом синюшного цвета. Высокий колпак да белый халат, надетый поверх костюма, говорили, что это врач, а не завхоз, потому что разговор шел с бригадой строителей из трех человек о ремонте одного из корпусов больницы.

Главный кивнул Феде на кресло и продолжил переговоры, которые закончились словами:

— Вы наши требования знаете?

— А вы наши?

— Тогда договорились…

Еще раз мельком взглянув на Федю, главный открыл ящик стола, достал маленькую коробочку. Проводив до дверей строителей и сказав секретарше, чтобы к нему никого не пускали, так как у него беседа с куратором, он протянул коробочку Феде.