А знает это Федя потому, что в свое время ему вдруг захотелось проделать то же самое, но Серега Надеин понял это, сходил в город и притащил оттуда флакон заговоренной экстрасенсом воды. Уже по выпуске Федя узнал, что в город Серега не ходил, вода была из умывальника на их этаже, а целительная сила ее объяснялась тем, что Надеин подмешал туда пару таблеток тавегила.

Выпив «заговоренной» воды, Внучек проспал сутки и проснулся другим человеком. Серега после пробуждения написал ему девиз, который приколол кнопкой к тумбочке. «Нельзя объять необъятное», — было написано на том листке. Как ни странно, это подействовало, Федя остановился и увидел, что вокруг него очень мало тех, кто собирался бы, как он, положить голову на плаху учебы…

К концу курсов Федя совсем забыл о том, что чуть было не свихнулся, как почти забыл и тот полушизофренический сон, который снился ему в те сутки, когда он спал, запертый на ключ Сергей в комнате курсантского общежития.

В том сне сознание Феди, пробившись сквозь толщу десятилетий, оказалось в сороковых годах и поочередно выступало то в роли парня в восьмиклинке — стажера отдела НКВД, то в роли отца Никодима — приходского священника, то опера в военной форме и с кубарями на петлицах гимнастерки.

Что это было? Бред человека, находившегося на грани сумасшествия? Отражение мнения людей нашего времени о работе НКВД? Или картинки жизни людей прошлого, души которых не нашли успокоения и тревожат во снах живущих? Внучек не знал этого, но уже тогда он уловил некую закономерность прихода таких снов: они всегда служили предвестниками больших неприятностей.

Федя обошел несколько магазинов — мяса не было и в помине.

«Ни хрена себе вареники, — подумал он, — а я пообещал. Слабо знаете оперативную обстановку, Федор Степанович…»

Он заглянул в кооперативный. Там на прилавке в грязном окровавленном тазу лежали остатки говядины. Вид их был несъедобный, и скорее всего поэтому их никто не покупал.

Еще раз вспомнив о «варениках», Федя пошел в универмаг.

В торговом зале было шаром покати, но продавцов не убавилось. Четыре девицы, собравшись в отделе сувениров, обсуждали что-то, никаким боком к торговле не относящееся, между делом отмахиваясь от вопросов редких покупателей, как отмахиваются животные от не слишком назойливых мух.

Но на Федю девицы отреагировали моментально. Они разбежались по своим местам, а одна из них зашла в подсобку. И оттуда тут же вышла Наталья, вышла чуть смущенная. Федя рассказал ей о проблеме с мясом.

— Будь сделано, — сказала Наталья.

— По сходной цене, — сказал Федя, — Серега просил…

— По сходной, по сходной, — ответила Наталья, очень уж легко принимая поручение.

Натальино поведение объяснилось просто. За киоском, что был возле универмага, стоял единственный в городе «Мерседес». Но это почему-то не задело Федю так, как задевало раньше: ему казалось, что с приездом Сереги все изменится к лучшему…

Он представил, как после работы Серега придет к нему в гости. Наталья наденет свое черное платье с блестками, в котором она «похожа на Эдит Пиаф». И будет праздничный ужин… Наталья — красивая баба, маленькая, с приятным лицом, челочкой и взглядом чуть исподлобья. Но это вовсе не взгляд недовольства, а скорее, кокетства, легкого, едва уловимого и всегда так волнующего Федю.

А потом Серега возьмет гитару (надо попросить на время у соседей) и будет петь приятным баритоном:

Остаток дня Федя провел в очереди за водкой.

Пять лет назад каминское начальство, борясь с пьянством, в четыре раза сократило количество магазинов, торгующих водкой, надеясь, видимо, что в такое же количество раз сократится и количество пьяниц. Эффект, как ни странно, был обратный. После некоторого снижения порок вспух, как опара на печке, и расцвел таким цветом, каким еще никогда не цвел. От пьяниц в городе никому не стало прохода, особенно в тех местах, где продавали спиртное. Места эти все нормальные люди обходили стороной, не любила их посещать и милиция, а если и посещала, то после того, как там оставались одни потерпевшие.

Федя отстоял в очереди два часа. Впрочем, очередью это разношерстное образование назвать невозможно, это была, скорее всего, толпа с некоторыми, как говорят психологи, элементами социальной иерархии и разной степенью социальной напряженности. У края толпы накал страстей был невелик, а у окошка с решеткой, которое все называли амбразурой, шла настоящая война. К амбразуре время от времени пробивались настырные полупьяные парни, и толпа молча расступалась перед ними.

Федю толкали, мотали из стороны в сторону, придавливали до легкого хруста в грудной клетке, но не это было самым скверным — омерзительнее была та беспомощность, которая возникала всякий раз, когда очередной «арап» лез к амбразуре, крича: «Шурка, падла, верни сдачу!» или «Пустите, суки, я ящики разгружал…»

Разгружателей было столько, что, соберись они вместе, возьми в руки по ящику да сложи их друг на друга, получилось бы сооружение никак не меньше египетской пирамиды.

Но вот все закончилось, Федя выбрался из толпы мокрый и даже не злой, как обычно, а опустошенный, казалось, до самого дна…

— Когда приедет твой Надеин? — спросила его Наталья.

— Через неделю, — ответил Федя.

— Сказал бы, что через неделю, я бы к тому времени и взяла мясо.

— Ничего, — ответил Федя, — сойдет и такое. Теперь мы на коне, теперь мы его можем встретить по-людски… — И Федя начал говорить жене о Сереге Надеине.

Наталья не перебивала его, как обычно, то ли чувствовала некую вину, то ли возлагала на приезд Надеина свои женские надежды. Кто знает…

Следующий день у Феди начался с бумаг, но зазвонил телефон. Это был шеф. «Зайдите ко мне», — сказал он.

С легкой издевкой, будто мстя за вчерашнее равнодушие к причинам, побудившим Надеина приехать в Каминск, шеф сказал:

— Так вот, радостные вести для вас. Надеин приезжает, чтобы провести анализ нагрузки. Но это не главное: ежу понятно, что у нас есть объем работы еще на одного человека…

«На двух», — мысленно съязвил Федя.

— Так вот, — сказал шеф и сделал паузу, — нам дают еще одну единицу… Кого бы ты думал?

— Дробина, — съехидничал Федя, зная, что Дробин — второй Карнаухов — не столько работал, сколько снабжал начальство дубленками, так как жена его работала завмагом.

— Правильно, — ответил шеф. — Дробина… Тебе это Надеин сказал? У него жену посадили за какие-то махинации. Но Дробин мужик неглупый, тут же от нее отрекся. Однако это не помогло. Начальство предложило ему или уволиться, или ехать опером в Каминск. И ты знаешь — он согласился…

Если бы ТЭЦовская труба грохнулась ни с того ни с сего, похоронив под собой всю станцию, Федя был бы шокирован меньше, чем сейчас. Одна мысль пронзила мозг, после того как он осознал всю невероятность случившегося.

— Какой участок он примет?

— Ящик останется за тобой, а станцию и все остальное — ему, тебе надо отдохнуть. А он оперативный работник опытный… почти двадцать лет выслуги.

Феде хотелось сказать, что сотрудник выслугой не измеряется, он либо работник с первого дня, либо не работник вообще… Но не это его тревожило.

— Значит, он примет станцию?

— Конечно.

— Все… туши свет и поливай фикус, как говорил один из моих преподов. Да он же дуболом, он же все источники пожжет, и с нами после этого сто лет никто работать не будет…

— Не пожжет, не пожжет, — уверенно возразил начальник. — Вас послушаешь, так только вы специалист по работе с источниками.

Федя понял, что этот разговор «в пользу бедных», и спросил:

— Все уже решено?

— Да… подписан приказ.