Ощупывая ногами траву, он свернул с дороги, отказавшись от намерения вести их дальше. «Надо поскорее кончать, — думал он, — только бы вернуться живым, в следующий раз пусть идет подпоручик Манев, полковник Додев или кто угодно».

— Кочо, давай сюда! — позвал он.

— Разве дорога в город здесь? — спросил осипшим голосом дедушка Бойо.

— Молчать! — прошипел Игнатов и содрогнулся. Ему показалось, что кусты стали раздвигаться.

— Выбрали для нас времечко, — закашлялся учитель Станчев. — Вас будут вешать перед всем народом.

— Кочо-о! Что уши развесил? Заткни им глотки! — Игнатов, еще более боязливо оглядываясь, пошел прямо через мокрые кусты. — Наско, сюда! — тихим голосом сказал он. — Здесь копайте!

В тревожной тишине слышался только зловещий треск кореньев под ударами лопат. Игнатов неспокойно расхаживал взад-вперед. Он курил сигарету за сигаретой. Несколько раз начинал поторапливать солдат. Один корень особенно сильно затрещал. Игнатов вздрогнул и отскочил в сторону.

Где-то около Осыма глухо затарахтела телега, залаяли собаки. Со стороны Сини-Вира пролетела над водой стая диких уток. На ясном летнем небе звезды светили еще ярче. Подымаясь в гору, тяжело пыхтел паровоз, тащивший товарные вагоны.

Сев на землю, избитые и изувеченные, коммунисты Камено-Поля вдыхали полной грудью запах дерна, мокрой земли и травы, только что скошенных лугов за рекой. Считанные минуты отделяли их от смерти. Каждый из них по-своему готовился встретить ее.

Унтер-офицер Кочо выкрикнул из ямы:

— Может, хватит столько, господин поручик?

— Хватит, — нетерпеливо ответил Игнатов, заглянув в яму. — Где винтовки? Скорей! Скорей!

Задержанные протянули друг к другу связанные и изувеченные руки. Это было их последнее рукопожатие.

— Встать! — приказал Игнатов.

Они с трудом поднялись и выпрямились. Игнатов подошел к ним.

— Тут мы вас и прикончим.

— Мамочка-а! — вскрикнул Васко.

— Замолчи! — Испугавшись его голоса, Игнатов стиснул зубы и ударил парня кулаком по лицу. — Давайте их сюда!

Кочо и солдаты стали подталкивать арестованных к яме. Учителя Станчева давил сухой кашель. Он споткнулся о ком земли и рухнул в яму, дотянув за собой остальных.

Игнатов встал над ними.

— Хотите жить? — спросил он глухим голосом.

Никто ему не ответил.

— Спрашиваю еще раз: скажете, где скрывается отряд Чугуна, и я даю вам честное слово офицера, что завтра же вас освободим.

Прошла еще одна мучительная минута.

— Не скажете? — последовал новый вопрос. — На вашем месте я…

— Ты на нашем месте будешь ползать на четвереньках, — глухим голосом прервал его учитель Станчев.

— Это мы еще посмотрим! — вздрогнул Игнатов, и в этот момент кто-то из солдат наступил на сухую ветку. Игнатов испуганно оглянулся, услышав треск ветки. — Что передать вашим близким?

Никто не ответил.

— Можно мне их спросить, господин поручик? — приблизился к нему Кочо.

— Спрашивай! — махнул он рукой.

— Какую смерть хотите, легкую, или тяжелую?

— Смерть только одна, и ваша очередь приближается. Стреляйте! — Это крикнул, собрав последние силы, Илия Велев.

— Да здравствует Красная Армия! — воскликнул Георгий Мечка.

— Вы-то ее не увидите, — заскрежетал зубами Игнатов и почти в упор выпустил очередь из автомата. Визгливый стрекот выстрелов разорвал застоявшуюся тишину, и эхо повторило его несколько раз.

В хуторе около Осыма залаяли собаки.

Георгий Мечка был последним в веренице. Он подался немного вперед и повлек за собой остальных. Кочо нагнулся над ним и, злорадно скаля зубы, выпустил почти половину диска ему в голову.

На третий день после расстрела рота, как обычно, в половине первого пришла с занятий на обед в школу. Нервы Слановского были натянуты, как струны. Он разделся до пояса и пошел к колодцу умываться. Холодная вода ободрила его.

Когда он возвращался назад, у двери его встретил Сава. Рядом с ним стояла какая-то женщина с желтым, как воск, сморщенным лицом. Он где-то видел эту женщину раньше, но теперь не мог вспомнить.

— Может, этот солдат знает? — спросила она, увидев Слановского.

— Что случилось, бабушка? — Он остановился и снова попытался вспомнить, где видел это изнуренное, изборожденное морщинами лицо. Женщина устремила на него свои выплаканные глаза.

— Позавчера, сынок, ваши солдаты забрали моего мальчика, вы его знаете. Он был в рубашке и синих штанах. Этим летом он хотел подзаработать и нанялся к Марину, машинисту. Я уж дорожку протоптала к нашим общинным начальникам. Говорят, что отпустят, занимайся, мол, своим делом. Извелась я ждать его днем и ночью, все мне чудится, что дверь хлопает. А теперь вот пришла сюда узнать, что стало с моим мальчиком. Только он у меня и остался. Другие мои все померли. Он ведь совсем раздетый был…

Слановский вздрогнул. Это была бабушка Катина, мать Васко, первая знахарка и повитуха в Камено-Поле. Когда Слановский был еще ребенком, сколько раз мать водила его к ней — знахарка сыпала муку в огонь, тушила угли от злого глаза. И вот она стоит перед ним, озабоченно и отчаянно говоря:

— Принесла ему немного хлеба. Кто ж тут позаботится о нем? Тут живет моя младшая сестра, да она, бедняжка, тяжело больна, третий год не встает с постели.

Слановский не мог поднять на нее глаз.

— Как вы думаете, их не отпустят? — продолжала расспрашивать она все тем же озабоченным тоном.

— Не знаю, бабушка. — И он направился к школе. Слезы выступили у него на глазах.

— Ох, не знаю, что и делать, нет нигде никакого порядка, — вздохнула она тяжело и пошла боязливо и медленно через площадь.

Танас Йончоолу стегнул кнутом по крупу коня, и телега загромыхала по площади. Обернувшись, он еще раз крикнул:

— Дядя твой, Митьо Ганин, просил повидаться с тобой! — Голос его потонул в грохоте колес. За телегой поднялось облако пыли.

Слановский стоял неподвижно за оградой и смотрел вслед Йончоолу до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом у моста через Осым. Можно было бы съездить в Камено-Поле сегодня, всего десять километров отсюда. Около двух месяцев ничего не сообщал он о себе домой. И он, и его сестренка Бойка свыклись с тем, что мать постоянно болеет, но что она так плоха, он не допускал и мысли.

Он вернулся в канцелярию роты. Игнатов писал какое-то донесение и рукой сделал ему знак подождать.

Прошло более получаса. На село опустились лиловые сумерки.

— Ну? — спросил Игнатов и медленно спрятал мелко исписанные листки. — Хотите доложить что-то?

Слановский объяснил, зачем пришел. Игнатов замолчал. Посмотрел на часы, нахмурил брови и отсек:

— Поздно уже. Ночью одному ехать не стоит. Завтра с утра можете съездить…

Всю ночь Слановский ворочался на своей тесной походной кровати. Задремал только на рассвете. Часовой постучал ему в окно. Светало. Он оделся на ощупь. На станцию прибыл вовремя.

Паровоз пыхтел, поднимаясь в гору к Камено-Полю. В вагоне дремало несколько человек. Как только поезд перевалил хребет, колеса сразу же застучали учащенно. За окном пробегали сжатые поля, снопы были сложены в копны. Цветущие подсолнухи повернули головы к восходящему солнцу, которое пыталось пробиться сквозь перистые облака, окутавшие далекий и еще мутный горизонт.

На железнодорожном переезде около каменопольских виноградников перед опущенным шлагбаумом остановились несколько телег, запряженных волами. На одной из них стоял, широко расставив ноги, мальчишка и махал рукой.

Зеленый глаз семафора нехотя мигнул, и поезд подошел к станции. Слановский достал с полки сумку и прижался лицом к холодному стеклу окна. После расстрела каменопольских коммунистов его не покидало состояние подавленности и острой боли. Он не был виновен в их трагической гибели, но испытывал угрызения совести за свое бездействие.

Ранним утром станция была почти пуста. Кроме него с поезда сошли две женщины и ребенок с перевязанной головой. Зябко поеживаясь от утренней прохлады, Слановский поспешил вперед них по пыльной сельской дороге. Из-за облаков боязливо выглянуло солнце. Далеко на севере по течению Осыма стелился тонкой пеленой туман. Низко над головой Слановского взмахнул крыльями аист и полетел над лугом к реке.