— Да не убегу я, что я, разбойник какой? — несколько раз пытался он успокоить Кочо.

— Не оборачивайся, буду стрелять, — каждый раз отвечал Кочо.

Когда они вошли в канцелярию старосты, Игнатов не пожелал даже выслушать Велева.

— Я протестую! — попытался он оттолкнуть одного из конвойных, когда его вели в подвал. — Вы не имеете права!.. Пусть и господин Мечкарский скажет…

— Всему свое время, не торопись, — небрежно процедил Игнатов и распорядился поставить у дверей двух часовых. — При попытке к бегству расстрелять на месте!

Васко Василев вместе с машинистом заканчивал ремонт парового локомобиля. Как только во дворе кооператива появились солдаты, Васко уронил гаечный ключ, которым только что затягивал болт.

— Что с тобой? — спросил его Марин, у которого все лицо было измазано машинным маслом.

— Наверное, они идут за мной, — тихо прошептал Васко и показал на солдат, которые оглядывались по сторонам: видимо, искали кого-то.

— Не бойся, — выпрямился Марин и вытер руки ветошью.

Прошло несколько минут в мучительном ожидании, и вдруг солдаты быстро направились к ним. Унтер-офицер Кочо, арестовав Илию Велева, теперь спешил арестовать Васко, который отступил на несколько шагов назад и прислонился к плетню. Кочо подумал, что Васко собирается бежать, и поэтому сердито закричал, чтобы тот не двигался с места. Он осыпал его бранью, а потом, приблизившись, несколько раз ударил кулаком в лицо. Под левым глазом парня появился кровоподтек.

Марин встал между ними и оттолкнул Кочо.

— Ну-ка постой! Чего он тебе сделал? Ты его не кормил, чтобы бить, как скотину.

— Не твое дело! — скрипнул зубами Кочо, размахивая пистолетом.

В этот момент двое солдат заломили назад руки Васко и крепко стянули их тонкой бечевкой.

— Ведите его в управу! — приказал Кочо.

— Вы что, с ума сошли? Чего вам надо от парня? — Марин шел за ними, пока Васко не ввели в управу.

Учителя Станчева обманули, сказав, что его срочно просят зайти в управу из-за какой-то пенсионной справки. Вначале он ничего не заподозрил, так как солдаты ожидали его, спрятавшись за оградой со стороны улицы. Надев на голову широкополую, давно выцветшую шляпу, набросив по привычке пальто на одно плечо, учитель шел довольно быстро, уверенно опираясь на палку. Живые его глаза, словно прощаясь, внимательно осматривали село, в котором прошла его жизнь.

В комнате Мечкарского его встретил руганью Игнатов:

— А-а, вот и ты, кляча красная! Революции захотел? Чего добиваешься, а? Братства, равенства и чтобы все бабы были общими? Наверное, хочешь поспать и с моей?

Станчев смотрел ему прямо в глаза. С сарказмом он спросил:

— Так вы меня вызвали сюда для этого? С кем имею честь разговаривать? Впрочем, — небрежно махнул он рукой, — вы уже представились. Я не удивлен вашим поведением, господин поручик, потому что ваша голова не в состоянии придумать что-нибудь умное.

— Не волнуйся, мы нашли лекарство от твоего неисправимого упрямства, — повысил голос Игнатов. — Раз ты сам до сих пор не поумнел!

— День ото дня становится яснее, кому следовало бы поумнеть. Не думайте, что вы такие страшные и сильные. Вас наняла буржуазия, чтобы вы ее охраняли, только вам с этим не справиться. Дело ваше гиблое. Зубы ваши совсем уже сгнили, недолго вам осталось кусаться.

— Хватит! — закричал Игнатов. — Тебя, видно, только пуля урезонит!

Станчев продолжал все так же спокойно и уверенно:

— Весь народ вам не перестрелять.

— Замолчи, развалина старая! Герой выискался! Одной ногой в могиле стоит, а продолжает угрожать… Но теперь твоя песенка спета. Ты мне, голубчик, расскажешь, кто кормит и поддерживает разбойников в лесу!

— Зелен ты еще, милок, поймешь, да поздно будет, что дни настоящих-то разбойников давно уж сочтены, — ответил Станчев, когда его толкали в подвал.

После короткого молчания Игнатов, почувствовав возникшую неловкость, упрекнул Мечкарского:

— И вы до сих пор терпели этого разбойника! Теперь мне ясно, почему из этого села так много партизан…

Почти одновременно привели и Георгия Мечку, которого поймали в огородах возле реки Осым, а старого Бойо взяли в четырех километрах от села, где старик пас овец.

После обеда задержанных повели в Лозен.

Первым был Илия Велев. Он шел четким, почти солдатским шагом. Рядом с ним размашисто шагал Станчев. За ними семенил широкоплечий белоголовый дед Бойо. Слева от него шел босой восемнадцатилетний секретарь сельской организации рабочего молодежного союза Васко. Был он в рубашке с закатанными рукавами и в серых промасленных штанах. По их пятам быстро шагал загорелый, полный сил Георгий Мечка, с обветренным лицом и поседевшей буйной шевелюрой.

Танас Йончоолу облегченно вздохнул. Теплая радость подступила к сердцу. С чувством облегчения он еле слышно пробормотал:

— Ох, слава богу, на этот раз вышел сухим из воды…

Вернувшись к себе в лавку, он занялся работой и не видел, как из дворов и из-за оград односельчане глядели на идущих до тех пор, пока арестованные не скрылись за лозенским холмом.

В этот день у солдат занятий не было, потому что надо было собрать в лугах сено, выделенное лозенской общиной для армии.

Подпоручик Слановский и фельдфебель Станков с утра ушли с ротой в луга. В школе остались только солдаты, выделенные Игнатовым для ареста и охраны задержанных коммунистов села Камено-Поле.

Ароматный запах сена пьянил солдат, напоминая им о чем-то близком и родном. Ведь почти все они были крестьянами и теперь, хотя и на короткое время, вернулись в знакомую мирную обстановку.

Слановский медленно расхаживал по тропинке около реки, в подавленном настроении, рассеянный и угнетенный, с неясным, но тяжелым ощущением того, что появление Игнатова в его родном селе ничего хорошего не принесет.

Время от времени он останавливался и с восхищением смотрел, как солдаты ловко стоговали сено. Около куста, росшего рядом с тропинкой, коса пощадила желтые цветы распустившегося донника. Слановский нарвал букет цветов, уткнулся в них носом. Терпкий, тяжелый запах донника невидимыми и неуловимыми нитями памяти связал его с далекими днями детства. Это привело Слановского в умиление и он, чтобы солдаты не обратили на него внимания, взял вилы и стал подносить сено. Третий стог был начат его односельчанином Мариной, запасным кандидатом в унтер-офицеры. Слановский кидал сено ему под ноги, а Марин ловил удобный момент, чтобы переброситься с ним парой слов.

— Сегодня обедать будем здесь? — спросил Марин.

— Да, а что?

— Хочу вам кое-что сказать. Купаться будем? Вода чистая, да и жарко к тому же.

— Хорошо, — согласился Слановский.

Другой их односельчанин, Пени, высокий и немного согнувшийся, как стебель подсолнечника, бросил под ноги Марину охапку сена. На его остром улыбающемся лице торчали желтоватые усы. Вычесывая из волос прилипшее сено, он лукаво подмигнул Марину:

— Мы его собираем, а может, казачьи кони им полакомятся.

— Твоими бы устами да мед пить! — Марин подхватил сено и подал ему знак головой уступить дорогу Йордану, который поднял охапку сена, также собираясь бросить ее под ноги Марину.

Немного в стороне вершили еще один стог сена. На самом верху стога неумело держался низкий, крепкий, с черной и густой, как щетина, бородой их односельчанин Кутула. Он кричал что-то гортанным осипшим голосом, стараясь вилами подцепить сплетенную из травы веревку, которую ему бросали снизу. В стороне от стога, широко расставив ноги, стоял фельдфебель Станков. Не спуская глаз с Кутулы, он время от времени покрикивал:

— Вот только свали стог, тогда узнаешь, где раки зимуют!

— Не могу поймать веревку, господин фельдфебель.

— Тоже мне, пижон нашелся! Воображай поменьше!

— А если упаду, господин фельдфебель? — нарочно раскачивался Кутула, чтобы позлить Станкова.

— Невелика беда, если и разобьешься. Свет клином на тебе не сошелся.