— Вы тоже думаете, что этот человек не случайно оказался на стене?

Вопрос застал Эшли врасплох, но он быстро пришел в себя, криво усмехнулся и пожал плечами.

— Мне достаточно фактов. А догадки оставим специалистам.

— Мудрая мысль, — кивнул Арлекин.

— Для человека, попавшего в чужую страну, — вмешался Орнанья, — многое кажется странным, а иногда и зловещим. Когда я впервые приехал в Лондон, бой Биг-Бена действовал на меня угнетающе. Мне казалось, что кого-то хоронят. Прошло немало времени, прежде чем я примирился с тем, что это добрый друг, любимый народом. Нечто подобное происходит и с господином Эшли. Столкновение лишило его спокойствия. Он не может отнестись к нему, как к обычному несчастному случаю. Образ убитого стоит у него перед глазами, как в кошмарном сне.

— Мы обсуждаем не мое мнение, но капитана полиции. — Эшли утомили эти дипломатические увертки. Его возмущал расчетливый эгоизм собеседников. Погиб человек, жалкий, ничтожный, но человек, с телом и душой, рожденный женщиной, быть может, отец детей. Один из стоящих рядом подготовил убийство, другие молчаливо одобрили его. А теперь они улыбались и жестикулировали, как актеры на сцене, выуживая у него сведения, которые могли бы успокоить их тревогу. Он хотел бы послать их к черту и уйти. Но ему тоже требовалась информация, поэтому он остался, подыгрывая им в мрачной комедии, изучая их холеные лица в поисках условного сигнала или предостережения. И Козима дала ему первый прозрачный намек.

— Я предупреждала тебя, Ричард, не так ли? Человек идет по дороге. Ты давишь на гудок и пытаешься отвернуть. Он мечется и попадает под колеса. Просто и ясно.

— Слишком просто, Козима.

— Почему, Ричард?

Почему? Правда едва не сорвалась с языка Эшли: «Потому что мне на шею тут же вешают обвинение в убийстве, а твой драгоценный муж выходит сухим из воды. Потому что у меня остается надежда, хотя и довольно шаткая, что капитан Гранфорте прикажет осмотреть вершину ограждения и там обнаружит следы борьбы. Потому что…» Но сказал он другое.

— В любой стране гибель человека на прямом и пустынном участке дороги указывает на неосторожное вождение автомобиля. Это серьезное нарушение. В Италии оно может стать еще серьезнее, меня могут признать виновным в убийстве. Для нас обоих будет лучше… — он помолчал, — избежать такого исхода.

Искорка интереса сверкнула в глазах Арлекина. Орнанья задумчиво кивнул.

— Господин Эшли абсолютно прав, Козима. Не следует искажать правду, даже ради удобства.

— Это точно, — мрачно согласился Ричард Эшли.

И в комнате словно потянуло ледяным ветерком, покрывшим рябью поверхность разговора. Но и тут Орнанья не потерял контроля над ситуацией. Он дал знак метрдотелю, и гостей позвали обедать. Орнанья сел во главе длинного стола, Козима — напротив него. Эшли и Арлекин оказались рядом, лицом к лицу с Еленой и ее кавалером, сидящим спиною к окну.

Налили вина, принесли еду. Арлекин, Таллио и Орнанья заговорили о римских выставках и направлениях современной итальянской живописи. Эшли пришлось развлекать прежнюю любовницу и женщину, заменявшую ее в постели мужа.

Елена едва отвечала на его реплики. Козима пыталась как-то поддержать усилия Эшли, но, когда подали рыбу, сдалась и она. Во главе же стола шла оживленная дискуссия. Эшли обрадовался передышке. Она давала ему возможность подумать, подумать о сидящей перед ним блондинке с напряженным, несчастным лицом.

Как она могла так измениться? Очарование манекенщицы слетело, как карнавальная маска. Лицо стало отчужденным, недавно смеющиеся глаза источали ненависть. Почему? Из-за того, что он ездил на прогулку с женой ее любовника? Эта поездка могла послужить причиной смеха, но не слез. Потому что он убил человека? Но какая может быть связь между жалким шантажистом вроде Гарофано и утонченной любовницей — секретаршей римского богача?

— …Как, по-вашему, господин Эшли? — ворвался в его раздумья голос Орнаньи.

— Извините, я не расслышал вопроса.

— Мы говорили о нравственности в искусстве и нравственности в политике.

Эшли пожал плечами.

— Я газетчик, а не философ.

— Оставьте, оставьте, мой дорогой друг, — добродушно подзуживал его Орнанья. — Это же обязанность прессы, не так ли? Чего мы ждем от нее, как не поддержания норм общественной морали.

От охватившего его гнева даже вино показалось прокисшим. Вновь они насели на него, подкалывая, раздражая, наблюдая за его реакцией на каждую новую шпильку. Его явно провоцировали. Но пока он не собирался идти у них на поводу. Эшли отпил вина, тщательно подбирая слова для ответа.

— Сегодняшний вечер — из ряда вон выходящее событие, ваше сиятельство. И было бы невежливо обсуждать нравственность прессы… или политиков.

Джордж Арлекин неожиданно засмеялся и поперхнулся вином.

— «Из ряда…»! Как это ни странно, Орнанья, но мы никогда не считали американцев фразерами. Эшли доказывает обратное.

— Я всегда высоко ценил достоинства господина Эшли, — галантно ответил Орнанья. — Я рад, что он наш друг, а не враг.

«Наконец-то, — подумал Эшли, — мы добрались до сути. Он хочет мира. Он знает, что может усложнить мне жизнь, но не уверен, сможет ли заткнуть рот. Он готов пойти на сделку. Немного терпения, и он изложит ее условия».

Менялись тарелки, открывались новые бутылки вина. Официанты предугадывали любое желание кушающих господ, попутно обсуждавших фасоны одежды и финансы, светские скандалы и церковные интриги. Как и полагалось вышколенным слугам, ни их лица, ни глаза не давали ни малейшего намека на то, что они впитывают каждое слово. На юге вовремя проданная информация означала лишнюю буханку хлеба на семейном столе, а то и теплое пальто выздоравливающему ребенку.

Подали жаркое, затем пирожные. Принесли фрукты и сыры. Разлили по чашечкам крепкий, ароматный кофе. Метрдотель согревал большие шарообразные бокалы для бренди, когда раздалась резкая трель телефонного звонка.

Трубку поднял метрдотель, что-то сказал, послушал, положил ее рядом с аппаратом, подошел к Орнанье и наклонился над его ухом. Тот внимательно выслушал шепот метрдотеля, встал, извинился и ушел в спальню, чтобы поговорить с параллельного телефона.

Козима проводила мужа тревожным взглядом. Через три минуты Орнанья вернулся и с ходу включился в общий разговор, словно и не было никакого звонка. Когда подали кофе и бренди, он повернулся к метрдотелю.

— Можете идти. Если вы нам понадобитесь, я позвоню.

— Да, ваше сиятельство.

Он поклонился и вышел в сопровождении обоих официантов. Орнанья разглядывал бокал бренди.

— Таллио, проводи Елену в бар, — приказал он, не поднимая головы, — Кофе и бренди выпьете там. Из отеля не уходить. Я могу вас позвать.

Молодые люди молча встали и направились к двери. Орнанья подождал, пока они уйдут, затем поднял голову. Остальные не сводили с него глаз.

— Звонил капитан Гранфорте. Он хочет допросить вас, господин Эшли.

— Он не теряет времени даром.

— Я сказал капитану, — продолжил Орнанья, — что из-за моей жены я тоже причастен к этому делу. И предложил ему, в виде исключения, приехать в отель, чтобы без помех обсудить возникшие проблемы. Он согласился.

— Как он любезен, — сухо заметил Эшли.

— Любезнее, чем вам кажется, господин Эшли. И я нахожу целесообразным использовать оставшиеся в нашем распоряжении минуты для подготовки к предстоящей беседе.

— Я готов вас выслушать.

— Отлично. Я осведомлен, Эшли, о ваших прежних взаимоотношениях с моей женой. Лично я предпочел бы их игнорировать. Но вынужден принять все меры, чтобы о них не узнала широкая публика. По этой причине я готов подписаться под выдумкой — признать, что вы — мой друг, а ваша дневная поездка не более чем оказанная мне услуга и развлечение для Козимы.

— Верное решение, — холодно кивнул Эшли. Орнанья отпил бренди.

— Гранфорте, вероятно, знает о ваших делах с убитым. И этот несчастный случай вызывает у него определенные подозрения. Я полагаю… — он выдержал паузу, — это, конечно, только догадка, что он намерен предъявить вам обвинение, достаточно весомое для того, чтобы задержать вас и продолжить расследование.