На улицах было не людно. Точнее, не было видно никого вообще.

Первым встретившимся человеком, если не считать двух детей у ворот, стал парень возраста где-то от двадцати до двадцати пяти лет, вышедший из «универмага» и целеустремлённо двинувшийся по мосту на ту сторону. Выцветшие камуфляжные брюки, грязно-зеленая футболка, за плечом вещмешок… Даже Одихмантьев открыл глаза, почувствовав, как четверо из семи находящихся в машине человек напряглись. Уж больно вид парня был им знаком — так не может выглядеть скаут, турист или «играющий в армию» из военно-патриотического клуба.

Заметив незнакомую машину, парень приостановился и повернулся в её сторону. Как раз в тот момент, когда из минивена вылез Сиф, сонный и взъерошенный.

Некоторые время они сверлили друг друга взглядами, после чего парень развернулся и пошёл размеренной упругой походкой своей дорогой. В ту же сторону, соотнеся атлас и местность, направился Заболотин, а за ним и остальные.

Шагая по хорошо утоптанной тропе сквозь по-майски беззаботный подлесок, полковник ни разу не обернулся к своим спутникам, полностью уйдя в себя. Им владело двоякое ощущение: разум твердил, что узнать ничего нельзя, а память пополам с фантазией старательно создавали ощущение узнавания. Словно идёшь во сне по месту, знакомому наяву — вроде и всё не так, а что-то узнаётся, ты понимаешь, где находишься.

Сзади, почти не отставая, шёл Сиф и на ходу уменьшал популяцию ранних майских комариков, раз за разом хлопая по голым локтям. Комары, захмелевшие от тепла, выбирали своим обеденным столом исключительно офицерика, на каких языках он их только ни клял. И на русском, и на забольском, и на английском со смешным, демонстративно русским акцентом, и даже пару раз помянул что-то по-выринейски. Полиглот, одним словом.

Невольно вслушавшись в эти языковые изыскания, хлопки и противное комариное зудение, Заболотин постепенно утратил чувство, что узнаёт место, даже удивился своей фантазии. Слишком уж декорации поменялись с тех пор… Поэтому, когда вся русская «компания» — Шанхай не отстал, а порою и вовсе обгонял остальных — оказалась на прогалине, сдавленно вскрикнул один Сиф. Уж он-то безо всякой двоякости узнал место, виденное всего раз вживую и сотни — на фотографии. Так часто виденное, что при всей своей неразговорчивости юный фельдфебель со снайперской точностью мог подобрать слова, описывая эту поляну. Место, напоминающее ему о той самой цене победы или поражения. О той самой цене войны. Цене жизни. «Это — война, а не ваши обезьяньи прыжки на деревьях», — удивительно разборчивая память почему-то сохранила сказанную тогда в гневе фразу.

… Когда-то будучи маленькой кривой сосенкой, дерево теперь раскинуло свои пушистые ветви шатром высоко над головой. Потерявший всю кору крест, стараниями дождей, солнца и ветров ставший серебристым, оказался намертво вживлён в ствол сосны. Курган зарос травой, ещё недавно достававшей человеку до пояса. Но ритмичные взмахи косой не оставляли сомнений, что скоро трава станет много короче.

При виде всё тех же незнакомцев, парень упёр рукоять косы, сложив на ней руки, в грудь и обвёл пришедших ревнивым взглядом. Словно они посмели вторгнуться в священную рощу древних язычников.

Шрам на шее, тёмно-русые растрёпанные волосы — уже не той длины, чтобы сохранять вид порядка, но ещё коротки, чтобы собирать в нормальный хвост — прилипают к мокрому лбу, дополняя образ «древнего язычника». Без футболки парень выглядит худым, как скелет, а коса в руках только усиливает буйство подобных фантазий.

… Взгляд блёкло-карих глаз обежал русских и остановился на Сифе. Вроде бы случайно замер, но Сиф сделал шаг вперёд. И ещё один, перехватывая взгляд парня. Не было никаких обниманий, возгласов, как то произошло при встрече с Тилем, просто двое молча шли, словно отсчитывая свои шаги, навстречу друг другу. Остановились на расстоянии вытянутой руки, пытливо вглядываясь друг в друга.

— Будешь? — неожиданно нарушил молчание вопросом парень, запуская руку в карман брюк.

Сиф не шевельнулся, будучи не в силах отказаться и боясь согласиться. Всё имеет цену. И вожделенный сейчас пир эмоций, и свобода от молочно-белых капсул, и дружба, и война… И платишь, почему-то, именно ты. И только раз — тебе, но не окупилась ли та готовность умереть за шесть, а может, уже и семь долгих лет?..

Местные называли это место «Немян Тамаль» — «Безымянный Курган» — и перешёптывались, что тот, кто попытается узнать имена умерших, сам ляжет рядом. Дети вечерами обходили поляну по широкой дуге. И только изредка вспоминали жители поселка, что братская могила — суть памятник павшим на войне героям.

Бессменным хранителем этого места уже несколько лет был Артём Скалеш, за глаза прозванный Тамальником — чудак лет двадцати пяти, который приводил поляну в порядок. Летом косил траву, зимой разгребал снег и протаптывал до поляны тропку. Почти каждый день Тамальника можно было найти у кургана.

Артём не принимал бытующих в поселке суеверий. Он неоднократно делал попытки узнать, кто здесь похоронен — и ничего, не помер, хоть так и не узнал. На память о войне остались шрам на шее, чуть не забравший голос, запоздалое уважение к павшим солдатам и коробочка с белыми горошинами-капсулами, которую расходовал он весьма бережно.

Фамилию в милиции он назвал, выдумав, по созвучию. И заявил, что Тиль — его младший брат. Упрямо, нагло, ведь всякому было видно, что Артём и Анатоль родственники только где-то уже ближе к Ною. Наплевав на всё, Артём — тогда Кап — отспорил право на эту фамилию обоим.

Теперь он сидел у подножия кургана и слушал уже давно мысленно похороненного Сивого. О том, что Кап, сам того не зная, всё это время ухаживал за могилой ребят из своего собственного отряда.

— Ты тоже должен был быть Скалешем, — собравшись с мыслями, сообщил он младшему другу.

— Много кем я должен быть… Но я уже Бородин.

— Да уж. И давно не Шакал.

Повисло не очень дружелюбное молчание. Сиф вместо ответа встал и вернулся к Заболотину, деликатно отошедшему подальше от старых друзей. Из остальных русских — не будучи при этом таковым — не вернулся ещё в посёлок только Шанхай, который беззаботно сидел на земле и грыз травинку. Сиф помялся рядом с полковником, не получил никаких советов и сел к Шанхаю, успокаиваясь после резкой фразы Капа. С Тилем Сиф почти поверил, что так и остался Шакалом, признанным всеми… Кап же, видимо, применил однажды и к пропавшему без вести Сивому закон Стаи.

Слабаку в Стае не место. Раз уж не сумел нагнать — значит, слабак.

Стараясь не ловить на себе взгляда Капа, Сиф задрал голову, поглядел на небо и спросил:

— А когда я в твоей батарее оказался, что произошло? Помню такие обрывки, что даже не могу ничего цельно представить.

— Ну и не представляй, — невозмутимо ответил Шанхай.

— А хочется! — сдерживая раздражение, возразил Сиф бегущим к горизонту облакам. Юному фельдфебелю срочно надо было отвлечься от Капа, от его одновременно виноватого и обличающего взгляда.

Шанхай тоже поднял голову к небу, отставив руку назад. Движения совершались с размеренной ленцой — стопщик уважал время и не торопился, не шпорил жизнь. Считал, что неминуемое само произойдет, а остальное неважно.

— Если хочешь — вспомнишь. Это Забол, это твоя дорога. Никуда не денешься… если действительно хочешь вспомнить.

Кап вдруг подошёл и сел рядом, безо всяких вопросов и лишних слов. Сутулый, худой скелет, которому в этом посёлке было одиноко без ребят, ставших ближе, чем могут быть кровные братья.

Сиф покосился на Артёма и счёл разумным промолчать. Тишина была мирной, чего не скажешь о возможном разговоре.

Шанхай поднялся на ноги, похлопал Сифа по плечу — мальчик дёрнулся и зашипел сквозь зубы, кляня бесцеремонность автостопщика и рубец на спине — и ушёл, бросив Заболотину:

— Ну, меня не ждите, у меня тут свои… контакты. Так что если уже сейчас поедете, то без меня.