Она рассмеялась:

— Адамса, что ли? — Она поднялась с кровати и приготовила им скотч. — Как ты собираешься закончить свою книгу, если не будешь спать?

— Закончу.

«Она уедет в Париж дня через два, а может, даже завтра, — подумал он, — скорее всего завтра. Она получила телеграмму с разрешением продлить отпуск еще на неделю. И жара здесь становится просто невыносимой». Скотч здорово ударил Ингхэму в голову, но он даже обрадовался этому.

— Давай сегодня поужинаем вместе? Ты, я и Андерс? Может, еще НОЖ?

— Я просто не в состоянии. Если ты не против, конечно. — В ее глазах появились слезы.

Ингхэм понимал, что сказал глупость, но он ничего не исправил бы, предложив провести вечер только вдвоем. Он поднялся. Единственное, чем он мог ей сейчас угодить, так это оставить ее одну.

— Дорогая, я позвоню тебе завтра, чтобы узнать, когда ты уезжаешь.

— Я не говорила, что уезжаю завтра.

Она стояла босиком в белом халате. Ему захотелось обнять ее, но он побоялся, что она может его оттолкнуть.

— Я все равно тебе позвоню. Пока, милая.

Он распахнул дверь и не помнил, как снова оказался на берегу, где сразу же снял кроссовки. На этот раз раскаленный песок заставил его бежать к воде. Он зашлепал прямо в брюках, затем, закатав мокрые штанины, побрел по колено в воде в сторону Хаммамета, поднимая брызги. Он не сомневался, что Ина сегодня вечером встретится с НОЖем. НОЖ выскажет ей свои сожаления и неодобрение его поступка.

У себя в комнате Ингхэм немного успокоился. Приготовив кофе, он понемногу отхлебывал его, пока прибирался в комнате. Наверху у Иенсена было тихо. Наверное, оба, Иенсен и пес, спали. Сделав себе еще кофе, он уселся за работу. Но перед тем, как собраться с мыслями и сосредоточиться на событиях очередной главы, он неожиданно вспомнил о Лотте. Боль утраты — страсти или, может, даже любви — ощущалась теперь острее. У него появилось желание написать ей прямо сейчас (он знал только их старый адрес, но письмо могли переслать) и спросить, как она поживает, спросить, не захочет ли она как-нибудь встретиться с ним за чашкой кофе или поужинать где-нибудь вместе, если надумает приехать в Нью-Йорк? Счастлива ли она? Может, у нее возникнет желание встретиться с ним? У них так мало общих друзей. Ему даже не у кого узнать о ней в Нью-Йорке. Вот уже больше года она живет в Калифорнии. Неожиданно до него дошло, что он хочет, чтобы она вернулась, вернулась такая, какая есть. Она обладала тем невероятным качеством — не добродетелью, не достоинством, — которое не позволяло ей быть неправой. По крайней мере, в его глазах. Лотта часто делала глупости, временами вела себя как законченная эгоистка, но Ингхэм никогда не обвинял ее, никогда ие обижался, никогда не считал неправой. Была ли это любовь, думал он, или просто безумие? Он пришел к выводу, хоть это решение и претило ему, что все-таки писать ей не следует.

Еще несколько минут хождения из угла в угол по комнате, еще одна сигарета, и он уселся за работу. Деннисон попал в тюрьму. Срок заключения равнялся семи годам, которые Ингхэм ухитрился сжато изложить на пяти страницах, чем немало гордился. Его жена, неизменно верная мужу, осталась преданной Деннисону до конца. Теперь ему исполнилось сорок пять. Годы тюрьмы не изменили его, не сломали и не озлобили, а всего лишь немного притупили его чувства из-за жизни в чуждом ему мире. Деннисон собирался подыскать себе работу в другой компании, страховой, и заново начать свои финансовые маневры. Денежные затруднения других людей по-прежнему не оставляли его в покое. Без рубашки, вспотевший в своих тесных брюках, Ингхэм к четырем тридцати выдал еще пять страниц и, поднявшись из-за стола, бросился на кровать. Несмотря на распахнутые настежь окна, воздух в комнате оставался совершенно неподвижным и теплым. Но Ингхэм мгновенно отключился и через минуту уже спал.

Он проснулся со знакомой аберрацией сознания в голове, которая не сразу прошла. Где он? Где тут верх и где низ? Какое сейчас время суток? Что он должен сделать? Хассо вернулся. Он говорил с Иной. Он прошел через мучительные объяснения или это она объяснялась с ним? Еще день-полтора, и он закончит свое «Разоблачение Деннисона».

Сняв всю одежду, Ингхэм вылил на себя ведро воды на террасе. Натянув шорты, он засунул смятые брюки в ведро и наполнил его водой из-под крана. Затем поднялся к Иенсену.

Он застал Иенсена за работой, его светлые волосы потемнели от пота. На Иенсене не было ничего, кроме трусов. Пес спал на полу рядом.

— Позвольте пригласить вас на ужин, cher ami?[27] — сказал Ингхэм.

— Avec plaisir, m'sieur! J'accepte![28] — Иенсен едва держался на ногах от усталости, но выглядел счастливым. Он работал над картиной, изображавшей араба с огромными сандалиями на переднем плане. Рядом с Хассо стояла баночка с вазелином.

— Ты написал своей семье о… — Ингхэм указал на Хассо.

— Я сразу же дал телеграмму. Я сказал им, что вернусь через неделю.

— Вот как? — Когда при дыхании бока собаки вздымались, под черной свалявшейся шерстью можно было пересчитать все кости.

— Я не хочу, чтобы с ним произошло что-то еще. Худисы оказались такими участливыми сегодня утром. Я думаю, они обрадовались не меньше моего!

Худисы были арабским семейством, проживавшим по соседству.

Лицо Иенсена озарилось детской, почти ангельской, улыбкой.

— Ты что, хочешь схватить тепловой удар? — прошептал Ингхэм. — И даже не прилег вздремнуть?

Все вокруг них, весь городок, казались погруженными в сон. За окнами домов не слышалось ни единого звука, только молчаливый солнечный свет.

— Может, я еще прикорну. Хочешь, я схожу за вином и льдом? — предложил Иенсен.

— Не надо никуда ходить. — И Ингхэм ушел.

Он отправился за покупками, рассуждая, что, может, еще слишком рано и у мясника может быть закрыто, но он собирался накупить целую прорву еды, и поэтому можно будет сходить еще раз. Десятилетняя девочка, дочка Худисов, сидела на пороге дома и играла камешками. Она улыбнулась ему и, сверкнув своими карими глазами, что-то ему сказала, но Ингхэм не понял, что именно.

Он ответил ей по-французски и тоже улыбнулся. Ему показалось, что она произнесла «Хассо», но даже это слово в ее устах звучало совсем по-другому. Ее маленькое личико светилось теплотой и дружелюбием. Ингхэм прошел дальше. Неожиданно он ощутил прилив добрых чувств к этим людям, почувствовал, что они друзья ему и Иенсену, а не просто семья, живущая с ними по соседству. Ему стало стыдно за то, что он бессознательно считал их причастными к исчезновению Хассо.

Ужин, приготовленный из самых лучших продуктов, которые Ингхэму удалось раздобыть в городе, удался на славу. Он не поленился даже сходить в маленькую бакалейную лавку в «Ла Рен». Теперь на столе красовались салями, нарезанные яйца, сваренные вкрутую, тонкие ломтики ягнячьего языка, ветчина и жареная говядина, картофельный салат, сыр и свежие фиги. Иенсен принес букхах. И разумеется, тут же стояли скотч и холодное белое вино. Хассо тоже принимал участие в пире, поедая куски мяса, которые они давали ему со стола.

— Как правило, я его так не балую, но сегодня особый случай, — сказал Иенсен.

— Он это все переварит?

— Еще как, — заверил его Иенсен. Он был все еще взбудоражен от радости, не дававшей ему лечь поспать.

— А как Ина? — поинтересовался Иенсен.

— С ней все в порядке. Полагаю, она сегодня проводит вечер с НОЖем.

— Она говорила, что может остаться еще на неделю.

— Нет. Думаю, она улетит в Париж. Может, уже послезавтра.

— И ты тоже?

— Нет. — Ингхэм почувствовал себя слегка не в своей тарелке. — Я сказал ей, что нам не стоит жениться. Я знаю, для нее это не станет катастрофой.

Иенсен выглядел озадаченным или просто не знал, что сказать.

— Надеюсь, все расстроилось не из-за того мертвого араба?

— Нет. — Ингхэм негромко рассмеялся. Он хотел рассказать ему о Лотте, сказать, что он по-прежнему любит ее, но промолчал, поскольку сам не был уверен, что это правда. Он не мог бы сказать с уверенностью, что передумал жениться на Ине именно из-за Лотты. История с Кастлвудом потрясла его больше, чем он поначалу хотел признаться самому себе. — У тебя был кто-нибудь в жизни, — спросил он Иенсена, — кого ты считал своей настоящей любовью? Все остальные просто не шли ни в какое сравнение?