На следующий день меня осенила отличная (на мой взгляд) идея. Всего в десяти с небольшим километрах на восток была знаменитая долина Таипиваи, где некогда Герман Мелвилл пережил множество занимательных приключений, описанных в его превосходной книге «Таипи». Зачем томиться скукой, когда можно отправиться туда? Все равно шхуна зайдет в Таипиваи, а я пока хорошенько осмотрю долину. Тропа, как мне объяснили, удобная, коней и проводника найти проще простого. Итак, решено!

Судьба явно благоволила ко мне: утром по пути к морю я встретил молодого человека европейского вида.

— Бонжур, мосье, доброе утро, — сказал он по-французски с заметным маркизским акцентом.

Я остановился, мы разговорились. Немного погодя мой собеседник (его звали Жаном) учтиво спросил:

— Вы, кажется, собирались посетить Таипиваи?

— Да, — ответил я. Видимо, ему рассказал о моих планах лавочник.

— Я живу в Таипиваи, — продолжал Жан. — Как раз собираюсь возвращаться домой, и вы можете присоединиться. На горе у меня есть для вас лошадь. Я всегда оставляю ее там, когда приезжаю сюда, очень уж спуск крутой.

Радуясь своему везению, я поспешно связал в узел пожитки, добавил к ним несколько банок консервов, и мы тронулись в путь.

Сразу за деревней начинался необычный лес. Огромные кусты акации росли так густо, что под пх сводом царил полумрак. Попадались также заросли колючей лантаны; мы с большим трудом пробивались сквозь них.

— Это память о сороковых годах прошлого века, когда здесь стоял французский гарнизон — объяснил мне Жан. — Солдаты посадили лантану для защиты от нападения островитян. Акацию — для красоты. Теперь гарнизона давно нет, форт разваливается. Но акация и лантана заполонили всю долину. Даже кокосовую пальму вытесняют. Пробовали расчищать — снова растут. Надо с корнями уничтожать, но это слишком трудно…

Одолев заросли, мы очутились на горной тропе, такой крутой, что приходилось придерживаться руками за камин. Через полчаса выбрались на небольшое плато, с которого открывался красивый вид на Таиохаэ и несколько соседних долин. Тощая клячонка с необычным деревянным седлом щипала травку под деревом. Жан помог мне взгромоздиться на нее и пошел вперед.

— Постойте, а ваша лошадь где? — удивился я.

— У меня только эта. Но вы сидите. Я предпочитаю идти пешком.

Скоро я понял, почему Жан предпочитал идти пешком. Лошадь хромала так сильно, что я уже через несколько шагов едва не слетел с нее.

— Давно хромает, — виновато сказал Жан. — Но у меня не хватает духу расстаться с ней. Я ее еще мальчишкой получил, успел привязаться.

— Гм. — Я внимательно посмотрел на Жана. — Выходит, ей лет двадцать, не меньше?

— Двадцать два.

В таком возрасте любая лошадь заслуживает отдыха, и я решил слезть. Только привстал в стременах, как она дернулась, словно от удара, и я шлепнулся наземь.

— У нее очень чувствительные нервы на спине, — объяснил Жан.

— Нервы? — Я поднял седло: может быть, что-нибудь трет спину лошади? И увидел страшное зрелище — вдоль позвоночника тянулась гнойная рана.

— Да как вы могли седлать лошадь с такой раной? — возмутился я.

— Конечно, не годится. Но мне непременно надо было попасть в Таиохаэ к жандарму, а другой лошади у меня нет. Купить новую — дорого, не по карману.

Мы не спеша побрели дальше, лошадь смиренно ковыляла за нами. Слушая рассказ Жана, которому не терпелось поведать мне все свои мытарства, я почувствовал, что ему можно верить.

Сам он родился на Маркизских островах, но родители его приплыли из Франции. Отец, итальянец, долго жил на Ривьере, у него там неподалеку от Ниццы было небольшое цветоводство. Политические осложнения и личная вражда вынудили его на рубеже двадцатых-тридцатых годов, в разгар депрессии, бросить арендованную землю. Возвращаться на родину, где заправляли фашисты, он не хотел. Во Франции найти работу не удавалось. Один французский плантатор предложил ему бесплатный проезд до Таити, если он согласится работать на его ванильной плантации. После всевозможных приключений и лишений на островах Общества он попал в конце концов на Маркизский архипелаг. В ту пору правительство на льготных условиях продавало участки тем, кто обязывался их возделывать. Отец Жана с радостью воспользовался долгожданным случаем стать самостоятельным хозяином и добиться достатка.

Благодаря собственному трудолюбию и помощи семьи, которая насчитывала более двенадцати душ, ему удалось возделать немало земли в северной части Нукухивы. Но, хотя он никак не посягал на владения островитян и старался наладить с ними хорошие отношения, те смотрели на приезжих как на врагов и всячески отравляли им существование. А тут еще дети подросли и возникла новая трудность. В долине не хватало места всем. Плантация не могла их прокормить, тем более что старшие сыновья подумывали о том, чтобы обзавестись собственными семьями. Правительство больше не продавало землю в рассрочку; а может быть, уже не оставалось свободной земли. Маркизцы наотрез отказывались уступить свои участки. Эмигрировать на Таити? Или в Европу? Как-то еще устроишься… Они привыкли к маркизским условиям, профессии ни у кого не было. По-французски говорили неуверенно, писать прилично могли только по-маркизски.

Белых женщин не было, и сыновья женились на местных. Казалось бы, это решало проблему пропитания, ведь по маркизскому обычаю родители дают за сыном или дочерью в приданое добрый участок земли. Но в этом случае родители сделали исключение: им не хотелось, чтобы чужаки прочно обосновались. Жану и его братьям пришлось работать на местных землевладельцев.

Так как жена Жана была родом из Таипиваи, он поселился там, нашел себе даже хорошее место на французской плантации. Но товарищи по работе, маркизцы, ополчились на Жана: уж больно он старается, еще начальство, чего доброго, их сочтет лентяями. И попытались выжить Жана, обвинили его в краже. Вот и пришлось, чтобы постоять за себя и дать отпор клеветникам, отправиться в Таиохаэ к единственному на острове жандарму.

Жан то и дело прерывал свою печальную повесть, чтобы справиться у меня о параграфах и постановлениях. На Рароиа и в других частях Французской Океании мне довелось много раз наблюдать споры из-за земли, даже судебные разбирательства, и я смог дать ему кое-какую консультацию. Но в большинстве случаев я, естественно, не знал, что говорит французский закон о замысловатых проблемах, которые волновали Жана. Огорчать своего нового друга мне не хотелось, и я заверил Жана, что он правильно понимает закон. Он заметно приободрился, и постепенно разговор перешел на более веселые темы.

Вдруг Жан воскликнул:

— Хорошо, что вы так быстро приехали, сразу же и осудите этих негодяев.

— Как-как? Осужу?

— Ну да, разве вы не судья? Телеграфист говорил, до губернатора должен приехать судья!

Долго я объяснял бедняге, что и как; наконец недоразумение было устранено, а услышав, что я швед, Жан опять повеселел.

— Шведы — хорошие люди, — сказал он. — Несколько лет назад сюда заходило шведское судно «Альбатрос». Прибывшие на нем ученые захотели подняться на высокогорное плато Товии. Меня наняли проводником и носильщиком. Должно быть, в Швеции богато живут: у всех были замечательные ботинки! Я даже попросил, чтобы мне вместо денег дали ботинки, да лишней пары не оказалось. Но заплатили хорошо, и консервы у них отличные были. Если встретите кого-нибудь с «Альбатроса», передайте привет от меня.

Потом Жан стал рассказывать о своем путешествии в Папеэте — единственном за всю его жизнь. До двадцати лет он безвыездно жил на Нукухиве, но тут повредил себе спину, и его на государственный счет отправили в Папеэте в больницу. Когда он вышел из больницы, до отхода шхуны оставалось еще две недели. Город произвел на него противоречивое впечатление. Радио и телеграф он уже видел в Таиохаэ, но все остальное было ему вновинку. Автомашины, велосипеды, самолеты… Он слышал о них, знал по картинкам. А вот мотоциклы увидел впервые, и они его особенно поразили. Теперь Жан больше всего на свете мечтал о том, чтобы обзавестись мотоциклом и гонять на нем по набережной Таиохаэ.