Пирожные были вкусными. От них слегка кружилась голова. И вскоре Примо-Два захотелось спеть для кондитерши Эмилии серенаду со словами «милая» и «воздушная».

Тут двери широко распахнулись — в кондитерскую, возглавляемые Эмилией, ворвались граждане и гении, а именно: кузнец Давыд, ювелир Карат, сапожник Сазонт и гидрогений Астигматюк.

— Вот он! — воскликнула Эмилия. — Циркач! — Голос ее звенел, как разящая сабля. — Он их сообщник! Вынюхивает, плут. Схватите его! — Но даже при таких словах лицо ее оставалось милым.

Горожане попытались было взять Примо-Два за горло. Но горла на всех не хватило. Примо-Два подпрыгнул, уцепился за потолочную балку и уселся на ней.

— В чем дело? — спросил он.

Из криков горожан ему удалось понять, что циркачи оказались жуликами. Пока главный жулик, лев Альваро, кривлялся на арене, его сообщники обчистили город. Правда, кроме одного окорока, двадцати девяти пирожных и девочки по имени Даруня, они ничего не успели украсть. Невидимые бриллианты, высыпавшиеся из сейфа, ювелир Карат отыскал при помощи различительного стекла.

— Все тут! — Карат потряс коробкой из-под леденцов.

— Спрячь! Ты что? Сопрет! — шикнул на него Сазонт. — Ишь, как глядит, как кот на сало. — Сазонт схватил со стола бутылку с разукротительной микстурой и нервно отхлебнул глоток. У него першило в горле, ему было до слез обидно, что жулики не польстились на его универваксу.

Как только он глотнул микстуры, нездоровое лицо его озарила великолепная улыбка артиста.

— Чушь, — сказал он. — Зачем артисту бриллианты? Зачем ему универвакса и сладкое мыло? Артисту нужны свобода и фрукты. Я тоже хочу в циркачи. Я, можно сказать, всю жизнь мечтал. Буду ходить на руках. Какая экономия на обуви. А жизнь какая! Прожектора, оркестры, леопарды…

У кондитерши Эмилии от сапожниковой речи перехватило дыхание. Она взяла у Сазонта бутылку, налила себе немного и выпила. Ее улыбка тут же стала улыбкой примадонны.

— И я, — сказала она. — Икарийские игры!

И ювелир Карат хлебнул:

— Я буду фокусником-магом.

Гидрогений Астигматюк, хоть и относился иронически ко всяким микстурам, тоже хлебнул разукротительной.

Его осанка стала гордой.

— Водная феерия. Цветные струи, — сказал он, пододвигая бутылку кузнецу Давыду. — Мыльные пузыри величиной с цистерну. И мы с тобой, Давыд, в гидрокостюмах…

— Эй-эй! — закричал Примо-Два. — Остановитесь. Это для Альваро! — Примо-Два спрыгнул с балки, схватил бутылку, но в ней уже ни капли не осталось. Последний глоток выпил кузнец Давыд.

— Я — лошадей ковать, — сказал он. — Ах, где моя Даруня?

— Я здесь! — Даруня вбежала в кондитерскую.

На улице раздался львиный рык. Такой настоящий, что все гении привстали, а все негении присели. Потом высыпали из кондитерской на улицу и увидели льва Альваро, бесстрашного и прекрасного, как все неукрощенные львы. Рядом с ним стоял Яшка Кошкин — с синяком, но гордый.

К столбу посреди площади были привязаны Верзила Грохот и Сластена Зуб.

— Мы виноваты, — скулили они. — У нас было тяжелое детство. Нас баловали бабушки. Все разрешали. Делали за нас уроки…

— Альваро! — воскликнул Примо-Два. — Ты ли это? — Примо-Два смотрел только на Эмилию, но все же заметил перемену, происшедшую со львом. — Я тебе микстуру принес…

Лев Альваро засмеялся.

— Мой добрый Примо-Два, микстуры хороши от кашля, но львы должны разукрощаться сами. Прощайте.

И они с Яшкой пошли гордые, решив на голодный желудок стать справедливыми разбойниками.

Даруне тоже хотелось стать справедливой разбойницей, но еще больше ей хотелось стать наездницей на белой лошади, тем более что белая лошадь в городе Форсе была, звали ее Роза. Но… Об этом во второй главе.

Выйдя на большую дорогу, лев Альваро причесался и тихо сказал:

— Я думаю о справедливости.

Яшка тоже думал о ней; справедливость представлялась ему в виде свежего яйца всмятку, толстого бутерброда и кружки кофе с молоком.

— Когда я работал на арене, все было просто. Хотя я понимаю, странно видеть льва, танцуюшего на проволоке. Одну минутку… — Лев вскарабкался на утес, нависший над дорогой, прикинул на глаз высоту и прыгнул. Сделал четыре сальто прогнувшись и сальто с пируэтом. — Смертельный номер, — сказал он Яшке, тяжело дыша. — Но рисковал я только своей головой. А справедливость… Яша, я боюсь ошибиться.

Яшка Кошкин понял, что справедливость — это ответственно. Попросил у льва гребень, причесался и сказал глухо:

— Справедливость — тяжелый хлеб. Но, ничего не поделаешь, нужно идти.

И они пошли вперед по той бесконечной дороге, что все время вздымается в гору.

Они шли и напевали песню без слов, поскольку слова к песне справедливых разбойников должны созревать в сердцах населения как чудесные плоды.

— Как ты думаешь, с чего справедливые разбойники начинают свою деятельность? — спросил лев.

— С разведки.

— Вот и пойди. А я полежу. Буду прощаться с цирком.

— Но ты же разукротился? — воскликнул Яшка.

— И разукрощенные львы подвержены высоким чувствам. — Лев лег под куст олеандра, и никому бы не пришло в голову, что под кустом лежит лев.

Вокруг ликовали Фауна и Флора. Горный орел висел в вышине. А по дороге легкой трусцой бежала белая лошадь Роза. Она тащила телегу, груженную дынями.

Дыни пахли так сладко… Яшка, позабыв гордость, сказал:

— Дай дыньку, лошадь.

— Невежа! Беспризорник! — услышал он в ответ.

Лев Альваро под кустом олеандра зевнул:

— Яша, по-моему, нас оскорбили.

Белая лошадь Роза упала на колени.

— Это ты, Альваро? — сказала она. — Пощади!

Лев Альваро прыгнул из-под куста на середину дороги:

— Откуда вам известно мое имя? Что значит «Пощади»?

— Ах, Альваро, «пощади» я говорю в смысле «Прости меня, если можешь…» Когда-то я звалась Газель Зи-Зи Ципильма Роза.

— Но! Это не укладывается в моем сознании! — Голос льва стал жутким. — Если это розыгрыш, то берегитесь! Вы, полагаю, знаете, что лев ударом лапы способен перебить хребет быку. — Лев выхватил гребень и нервно с треском причесался.

Яшке почему-то стало жаль лошадь Розу.

— Вы ничего не напутали, сударыня? Газель Зи-Зи была львицей. Красивой, но коварной, — сказал он тихо.

— Газель Зи-Зи была прекрасна!.. Но! Понимаете, юноша, даже заурядный волшебник может превратить львицу в лошадь…

Выяснилось, что сейчас лошадь Роза принадлежит кузнецу Давыду из города Форса, что он на ней возит уголь для кузницы или сдает внаем кому попало, даже туристам.

Ни среднешкольнику, ни среднешкольнице не понять, что может происходить в такую минуту в сердце льва — пускай обманутого, пускай разукрощенного… Лев метался, ломал кусты, жевал крапиву и так рычал, что с Лиловых Гор слетела лиловая пыль. Горные лисицы попрятались. Горные куропатки и перепела, наоборот, вылезли из-под лопухов — рычание львов они предпочитают тявканью лисиц.

Наконец, воскликнув трижды: «О, Роза! О, Роза!», лев взял себя в руки.

— Передай моему другу акробату Примо-Два, чтобы он немедленно забрал тебя в свой цирк. Тебя помоют, почистят. Ты отдохнешь, поправишься. О, я уверен — на арене ты будешь бесподобна.

— Спасибо, Альваро, — сказала белая лошадь Роза и медленно побрела в город Форс.

Лев и Яшка стояли на дороге до тех пор, пока сладкий запах дынь не угас в безветрии и не запахло жареным…

Почему-то крадучись, они пошли на запах.

В километре за поворотом стояла придорожная харчевня «Шкварки». Окна открыты. Двери открыты. Из них, а также из трубы, завиваясь невидимой, но сногсбивающей спиралью, шел дух свинины, жаренной с луком, с картошкой, с куриными пупками, с макаронами и без гарнира. Горные лисы от этого запаха пьянели. Горный орел свалился с неба на крышу курятника.

Лев Альваро и Яшка все время прибавляли шагу, а перед самой харчевней «Шкварки» бросились вскачь. Дух жареной свинины был таким сильным, что лев Альваро позабыл о Розе — будем к нему снисходительны. Конечно, лев и Яшка могли бы подумать о приличной для справедливых разбойников сдержанности, но они буквально ворвались в харчевню.