Рабство тоже имеет свои законы, и было бы опасно бросать вызов законам общества так же, как отрицать законы природы. Единственная возможность избежать наказания за нарушение — найти лазейку. Один из основных законов общества настолько древен, что никогда даже не был изложен на бумаге.

И этот закон, как и все основные законы, настолько прост в изложении и в применении, что любой человек, если он не идиот, интуитивно чувствует его. Это самый первый закон, который постигают дети.

Ты не должен допускать, чтобы тебя поймали.

Человек недумающий полагает, что этот основной закон годится только для того, чтобы тайно нарушать законы общества. Его ошибка состоит в том, что он не понимает, что нарушение закона требует такого фантастического хитросплетения лжи, уловок, изворотливости, что структура сама по себе рушится и его вина становится очевидной для всех. Каждый шаг, направленный на то, чтобы быть непойманным, случайно становится указателем, по которому безошибочно можно определить нарушителя.

Как лазейки в законе гравитации, лазейки в общественных законах не должны противоречить основному закону. В рабовладельческом обществе любой раб, посмевший восстать открыто, был бы немедленно уничтожен. Но многие рабовладельцы охотно плясали под дудку своего мудрого раба, который был умнее хозяина, и даже не подозревали, что эта дудка не была их собственной.

В этом и заключается второе преимущество рабства. Оно заставляло незаурядных индивидуумов думать.

Когда умный, мыслящий человек открыто нарушает законы общества, вероятны две вещи: во-первых, он знает, что у него нет другого пути сделать то, что он должен сделать; во-вторых, он знает, что так или иначе понесёт наказание за своё преступление.

Себастиан Макмейн знал о действии этих законов. Как член самопоработившегося общества, он знал, что любое проявление ума было опасно. Лёгкий проблеск превосходства вызывал презрение рабов. Более сильное оскорбление могло привести к смерти. Война с Керотом слегка вывела его из равновесия, но после общения с генералом Мацукуо он быстро совладал с собой.

В конце рабочего дня он закрыл ящики письменного стола и точно в положенный час вышел из офиса, как обычно. Сверхурочная работа, за исключением особых случаев, рассматривалась как антисоциальное явление. Нарушителя подозревали в проявлении гордыни — невероятно плохого качества.

Именно во время ужина в офицерской столовой полковник Себастиан Макмейн услышал высказывание, которое побудило его принять решение.

За четырёхместным столиком в большом зале вместе с Макмейном сидело ещё три человека. Макмейн следил за разговором ровно в той степени, чтобы вовремя подавать соответствующие реплики. Он давно уже научился углубляться в свои мысли под прикрытием банальностей.

Предательство высшей пробы _001.jpg

Полковник Вандеусен никогда бы не достиг высшего офицерского звания в армии, где учитываются личные заслуги. Мысли его путались, и в разговоре это особенно проявлялось. Он чувствовал себя уютно, произнося только то, что выучил наизусть: лозунги, избитые фразы, прописные истины. Это был его катехизис, и он знал, что здесь он в безопасности.

— Я полагаю, что нам не о чем беспокоиться. Мы сплочены, и нам ничего не страшно. Если мы не будем раскачивать лодку, дела пойдут отлично.

— Разумеется, — отозвался майор Брок, удивлённо выглядывая из-за своей тарелки. — Кто же думает иначе?

— Один умник из моей исследовательской команды, — ответил Вандеусен, энергично работая вилкой. — Мудрец младший лейтенант.

— А, — понимающе кивнул майор. — Один умник. — Он снова принялся за еду.

— Что же он сказал? — поинтересовался Макмейн, чтобы поддержать разговор.

— Да ничего страшного, — сказал Вандеусен, прожёвывая бифштекс. — Сказал, что мы погрязли в бумажной волоките, проверяя рапорты, и всё в таком духе. Сказал, почему бы нам не разработать что-нибудь, чтобы уничтожить этих морковнокожих в космосе. Так что я сказал ему: — Послушайте, лейтенант, сказал я, вы делаете свою работу, я — свою. Если бумажная работа так вас раздражает, сказал я, то вас придётся выгнать, а это для вас не лучший выход, сказал я. — Он засмеялся и наколол ещё кусок бифштекса на вилку. — Это его сразило. И правильно. Молодой ещё, знаете. Скоро он поймёт, что к чему в Космических Силах, и всё будет о’кей.

Так как Вандеусен был старшим офицером за столом, все слушали его с уважением, и только вставляли реплики, чтобы выразить своё одобрение.

Макмейн совершенно ушёл в себя, но высказывания Вандеусена вернули его к жизни. Макмейн размышлял, что так беспокоило его в генерале Таллисе, керотийском пленнике.

Чужеземный генерал был приятным собеседником, несмотря на свои взгляды. Казалось, он воспринимал своё заключение всего лишь как превратность войны. Он не угрожал и не ругался, но держался с превосходством, что было невыносимо для землянина.

Почему он чувствовал себя скованно в присутствии генерала? Снисходительность генерала не могла служить тому причиной. Он получил иное, чем земляне, образование, поэтому его нельзя было мерить земной меркой. Кроме того, Макмейн осознал, что Таллис и правда был незауряден — не только по керотийским стандартам, но и по земным. Макмейн не был уверен, смог бы он мириться с превосходством другого землянина, хотя признавал, что существуют люди, так или иначе превосходящие его.

Он знал, что благодаря своему воспитанию, не потерпел бы ни от одного землянина такого обращения, как от Таллиса. Но самому себе признавался, что этот чужестранец ему нравится.

Макмейн был поражён, осознав, что именно приязнь была причиной его скованности в отношениях с генералом. Проклятье! Считалось, что человеку не может нравиться его враг, в особенности если этот враг позволяет себе высказывания, оскорбляющие землян, которые можно стерпеть разве что от друга.

Тут Макмейн задумался, есть ли у него друзья? Он огляделся вокруг себя, едва замечая присутствующих в зале. Покопавшись в памяти, он вспомнил всех своих родственников и знакомых.

С огромным удивлением он обнаружил, что не очень бы огорчился, если бы все они вдруг умерли в эту же минуту. Он смутно помнил даже своих родителей, которых давно уже не было в живых. Он оплакал их, когда они оба погибли в авиакатастрофе, — ему тогда было всего лишь одиннадцать лет. Он понял, что нет на свете людей, потеря которых сильно бы расстроила его или лишила чувства безопасности, которое дают любимые.

А ещё он подумал, что смерть генерала Полана Таллиса оставила бы пустое место в его жизни.

Полковник Вандеусен продолжал разглагольствовать:

— Вот что я ему сказал. Я ему говорю, лейтенант, не раскачивай лодку, говорю я. Ты ещё малыш, ты же знаешь. У тебя равные с остальными права, сказал я, но если ты будешь раскачивать лодку, дела у тебя пойдут не так уж хорошо. Веди себя хорошо, сказал я, неси свою долю груза, выполняй аккуратно свою работу, относись к ней добросовестно, и у тебя всё будет в порядке. Когда я перейду в Генеральный Штаб, сказал я ему, возможно, ты будешь выполнять мои обязанности. Вот как здесь всё устроено, сказал я. Он хороший парень. Просто он ещё молокосос, вот и всё. Он научится работать. О’кей. Он ещё поднимется на верхушку, если будет должным образом ко всему относиться. Что ж, когда я был…

Но Макмейн не стал слушать дальше. Самое удивительное, он понял, что всё, сказанное Вандеусеном, было чистой правдой. Такой болван, как Вандеусен, будет просто подниматься по служебной лестнице до высших эшелонов власти, а его место займут такие же болваны. И никаких решающих перемен в status quo.

Керотийцы постепенно приближались к победе, но в образе жизни жителей Земли и её колоний ничего не изменилось. Большинство людей было не в состоянии понять, что происходит, а остальные боялись посмотреть правде в глаза, не признаваясь в этом даже себе. Не требовалось быть великим стратегом, чтобы понять, чем неизбежно закончится война.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: