Над камином висело круглое зеркало в золоченой раме. Все в нем отражалось причудливо и странно: она сама с вышитой салфеткой на коленях, с цветастой чашкой в руках; столик, на нем чайник, блюдо с пирогом; мисс Торн — с другой стороны стола. Все уплощенное, смещенное. Даже мисс Торн казалась в зеркале растянутой вширь.

— Это кривое зеркало, линза, — пояснила мисс Торн, проследив взгляд Анны. — Я в нем большого смысла не вижу. Но впрочем, это не мой дом.

— Не ваш?

— Моего племянника. Семья у него маленькая — жена и ребенок, — а дом достаточно велик. И когда я переехала из Бостона, они пригласили меня здесь поселиться. Мне тут живется очень славно.

— А в Бостоне вы тоже работали в школе? — робко спросила Анна.

— Да, я преподаю с тех пор, как сама окончила школу. В Нью-Йорк я переехала, поскольку мне предложили стать помощницей директрисы в частной школе для девочек. Там я и провожу весь день. А по вечерам обучаю английскому новых американских граждан, таких, как вы.

— А девочек чему вы учите? Ведь они уже умеют говорить по-английски?

— Я преподаю латынь и древнегреческий.

— А что такое ла… Ох, простите, я задаю слишком много вопросов.

— Отнюдь. Не смущайтесь, Анна. Не задавая вопросов, ничего не узнаешь. Спрашивайте.

— Я хотела узнать, что такое латынь. И древнегреческий.

— Давным-давно, около двух тысяч лет назад и даже раньше, в Европе существовали две могучие державы, где говорили на этих языках. Теперь языки эти не разговорные, их еще называют «мертвыми», но законы, идеи, которые оставили нам говорившие на них народы, живы и поныне. К тому же и латынь, и древнегреческий — прародители английского. Понятно?

Анна кивнула:

— Понятно. По-моему, девочки в вашей школе счастливицы. Учат такие интересные вещи.

— Жаль, не все они это понимают. Им бы вашу жажду знаний. Поэтому мне и нравится преподавать в вечерней школе. Многие из вас хотят учиться, и я чувствую, что приношу настоящую пользу.

В гостях у мисс Торн Анна чуть осмелела. Учительница была здесь совсем другая, в классе кафедра отделяла ее и возвышала над всеми. Анна задала новый вопрос:

— Скажите, разве люди говорят на одном языке по-разному? Вот вы, например, говорите иначе. Потому что жили в Бостоне, да?

— Что значит «иначе»?

— Ну, просто я замечаю, что некоторые слова у вас звучат не так. Слово «парк», допустим, вы произносите иначе, чем здешние американцы.

— У вас изумительный языковой слух! Да, действительно бостонцы звучат несколько иначе. Выходцы с Юга и со Среднего Запада тоже звучат по-своему.

— Понятно. А ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос…

— Если смогу.

— Просто я никогда не пила чай из таких чашек… Что надо делать с ложечкой, когда я размешаю сахар?

— Положить на блюдце.

— Глупый, наверное, вопрос. Я и сама могла бы сообразить. Но мне так хочется делать все, как положено, по-американски.

— Нет, Анна, вопрос не глупый. Запомните, пожалуйста: в какое бы общество вы ни попали — а я надеюсь, что у вас большое будущее, — никогда не смущайтесь. Хорошие манеры — воплощение здравого смысла, и сводятся они к двум простейшим правилам: надо быть опрятным и думать об удобстве окружающих. Я уверена, что у вас не возникнет с этим ни малейших затруднений.

— Тогда можно я возьму еще кусочек пирога? Очень вкусно.

— Конечно, пожалуйста. А после чая я дам вам список литературы, который я наконец составила. Потому-то я и пригласила вас сюда: в школе то и дело отвлекают, а здесь мы все спокойно обсудим.

Список был длинный, строчки и буковки ровные, подтянутые, как сама мисс Торн. Анна пробежала глазами первые названия.

Готорн: «Дом о семи фронтонах».

Харди: «Возвращение на родину».

Диккенс: «Дэвид Копперфилд», «Холодный дом».

Теккерей: «Ярмарка тщеславия».

Генри Джеймс: «Бостонцы», «Вашингтон-сквер».

— Вашингтон-сквер? Это же тут, совсем рядом, да? — воскликнула Анна.

— Правильно. Прежде чем Генри Джеймс перебрался в Англию, он жил неподалеку отсюда. Мои родственники по отцовской линии были с ним хорошо знакомы. А семья моей матери родом из Бостона.

— Настоящие американцы, — пробормотала Анна.

— Ничем не лучше вас. Просто приехали сюда несколько раньше. И вы станете самой настоящей американкой, Анна, не сомневайтесь. Тем и особенна эта страна, тем и хороша.

— Жаль, что у меня так мало времени для чтения, — обеспокоенно сказала Анна. — Когда еще я все это прочту…

— Ничего, время найдется. Хотя бы по воскресеньям.

— По воскресеньям я работаю.

Мисс Торн удивленно вздернула брови, и Анна поспешила объяснить:

— Я сегодня взяла выходной, потому что вы меня пригласили, это такая честь, мне так хотелось прийти… Но обычно в это время я работаю.

— Дома? Там, где живете?

— Да. Мы шьем, — кивнула Анна.

— Скажите, там, вероятно, нет и места, чтоб почитать без помех, в уединении?

— Остаться одной? Что вы! Только на крыльце, если погода теплая. Но там тоже шумно. А в холод и вовсе негде. И письмо-то братьям не напишешь. Когда все вокруг говорят, я не могу собраться с мыслями и не знаю, о чем писать.

— Увы… А в этом доме столько пустых комнат… Как жаль, что не всегда можно поступать так, как хочется. Одно, впрочем, я точно сделаю: моя племянница примерно вашего роста и размера, и я спрошу, нет ли у нее для вас добротного старого пальто. Пальто удобнее и лучше, чем ваша шаль. И, скажем так, выглядит по-американски. А еще я подарю вам некоторые книги из этого списка — у меня есть парные, — и с них начнется ваша будущая библиотека. Я принесу их в школу, вам ведь трудно сюда вырваться.

Анна накинула на плечи шаль, и они вышли в просторную прихожую. Напротив, сквозь раскрытую дверь, виднелась комната, заполненная книгами от пола до потолка. Маленький мальчик играл гаммы на большом черном рояле.

— Анна, вы не обиделись, что я предложила вам пальто?

— Что вы! Я рада, мне очень нужно пальто!

— Когда-нибудь вы и сами станете человеком дающим, я уверена!

— Я буду отдавать с радостью, мисс Торн… Если этот день когда-нибудь настанет.

— Непременно настанет. И я непременно напомню вам о нашем разговоре. Пути наши к тому времени, надеюсь, не разойдутся.

На это надежды мало, мисс Торн. Пути наши разойдутся. Но я буду помнить о вас всегда. Всю жизнь.

— Наверное, ты и есть Анна, — послышался над головой мужской голос.

Она сидела на ступеньках с книгой. «Кругом первобытный лес. Перешептываются сосны, шуршит болиголов…»

Анна нехотя оторвалась от чтения и вернулась на притихшую субботнюю улицу, по которой бесшумно двигались старики в черных одеждах. Взглянула вверх.

— Можно присесть? — спросил он тихонько.

— Конечно. Садитесь. — Она подвинулась, искоса разглядывая незнакомца. «Умеренный, средний», — определила она для себя. Среднего роста и возраста. Молодой, но уже — не молодой; глаза, волосы, костюм — тоже средние, без примет. Черты лица правильные, ничем не выдающиеся.

— Я — Джозеф. Джозеф Фридман, родственник Солли.

Джозеф, а не Иосиф. Американец, родился в Нью-Йорке. Анна о нем слышала, он работает маляром, на отделке жилых домов. И встречу эту наверняка подстроила Руфь. Неймется ей, ну точь-в-точь тетя Роза! Не успокоится, пока не подыщет тебе мужчину — все равно какого: кривого, косого, тупого, — лишь бы ходил в штанах. Нет, разумеется, этот не косой и не кривой, но мне так хотелось почитать. И о замужестве я пока не думаю.

— Руфь попросила меня прийти, познакомиться с тобой. Я, честно сказать, идти не хотел, устал уже от бесконечных знакомств. Меня ведь пытаются женить на каждой девушке, которая сходит с парохода. Впрочем, на этот раз — не буду кривить душой — я рад, что пришел.

Анна посмотрела на молодого человека повнимательней. Что кроется за такой непривычной откровенностью? В лице его не было превосходства, самодовольства, он глядел прямо и просто.