Наконец закончил разговор, медленно набил трубку табаком, долго раскуривал ее.

Подышав дымом, спросил:

— К кому?

— К Грише Блажевичу, — покраснела Катя. — Что с ним?

— То есть, как — «что?»

— Что-нибудь случилось? — спросила Поморцева, и ей захотелось плакать и от неудобства своего положения, и от этого, хотя и дружелюбного, кажется, но допроса.

— Случилось?.. — усмехнулся пожилой человек. Он, вероятно, начинал догадываться, в чем дело. — Еще бы! Стан на сдаче.

«Что ж из того?..» — хотела сказать Катя, но вдруг всплеснула руками и смущенно умолкла.

— Вот то-то и оно, — заметив ее красноречивый жест, проговорил мужчина. — Трудно сейчас там, и никто со временем не считается. И парни к девушкам не ходят, и девушки на время о парнях забыли. Тут уже ничего не поделаешь…

«Боже, какая я дура! — с облегчением выругала себя Катя. — Как же, в самом деле, забыла, что творится на стройке! Люди, небось, валятся с ног, приводя все в порядок, залатывая прорехи».

— Да… да… конечно же… — пробормотала она вслух, теребя концы шали.

«Мог бы хоть позвонить в диспансер, — подумала она в следующую секунду о Гришке. — Если любит, то мог найти время. Усатый черт!».

— Я подожду его здесь? — спросила Катя.

Комендант — она уже поняла, что это комендант, — не ответил сразу. Наморщил лоб, сощурился, даже пожевал губами и, наконец, утвердительно кивнул головой:

— Подожди. В порядке исключения. Если кто спросит — скажи: Рогожкин разрешил. Иван Иваныч.

Катя подумала, что после этого комендант уйдет, но он уселся рядом, на диванчик, подымил трубкой, посоветовал:

— Я б на твоем месте домой пошел. Ну, посуди сама: явится сейчас с работы почти что мертвый. Две смены вытянул. Только-только до койки добраться. И грязный, как колесо. Ведь не понравится тебе. Это одно. А другое — он же мужик. Ему гордость не позволит тебе сказать «устал», «спать охота». Вот и станете сидеть рядом, тянуть разговор кое-как… Шла бы домой, а я скажу, как отдохнет, чтоб к тебе бежал.

Поморцева пристально посмотрела на пожилого коменданта и внезапно улыбнулась.

— Ты чего? — подозрительно покосился на нее Рогожкин.

— Простите, — сказала Катя, — я поначалу подумала: вот скучный человек. А теперь вижу: нет. Так вы уж не сердитесь, Иван Иваныч.

Рогожкин заметил ворчливо:

— Больно скорые вы на осуд, молодежь. Ты еще и рта открыть не успел, а тебя уже в дураки записали.

— Нет, что вы! Я и не думала!

— «Не ду-умала»! — протянул Рогожкин. — Я вижу.

Впрочем он тут же забыл свою обиду и стал рассказывать, как обстоят дела на стане. Комендант удивительно подробно знал все о ходе монтажа, легко оперировал специальными словами, и Кате даже показалось, что он и не комендант совсем, а мастер или даже начальник участка. Но тут же вспомнила разговор о простынях и масляной краске.

Потом Рогожкин стал говорить о Грише Блажевиче, и из слов коменданта выходило, что бригада монтажников пропала бы, как пить дать, без своего лихого и дельного электроприхватчика.

И Катя поняла, что Рогожкин, без всякого сомнения, выспрашивает молодых людей об их делах, а может быть, и наведывается на стройку, на рабочие места своих жильцов.

И еще, конечно, догадалась, что своими рассказами о Гришке комендант хочет сделать ей приятное.

Посмотрев на стенные часы, он покачал головой, приказал Кате:

— Ты разденься, а то упаришься.

И, помогая девушке снять пальто, добавил молодцевато:

— У меня тут, видишь, жарко. Иначе быть не может.

Время тянулось, а никто не шел в общежитие.

— Ну, вот что, — вздохнул Рогожкин, испалив две трубки табаку, — ты жди, а я пойду. Теперь недолго. Через полчаса второй смене конец.

Он достал из множества карманов добрый фунт бумажек, полистал их и, кого-то поругивая, направился к выходу.

Катя осталась сидеть на диванчике. Она прислушивалась к звукам, доносившимся с улицы, и уже ни о чем, кроме них, не могла думать.

Внезапно на тумбочке, рядом, зазвонил телефон. Катя вздрогнула от неожиданности. Но никто не шел на звонок. Немного поколебавшись, она сняла трубку.

— Общежитие? — спрашивал далекий женский голос.

— Да, — подтвердила Катя, и чувство плохо осознанной досады шевельнулось в душе. — Кого вам?

— А это кто? — допытывалась женщина. — Воспитательница?

— Нет. Кого вам?

На том конце провода замялись.

— Да нет, никого.

Поморцева хотела уколоть: «Если никого не надо, то не звонят» — но в трубке уже часто зазвучали сигналы разъединения.

«Знакомый, кажется, голос, — думала Катя, снова усаживаясь на диванчик. — Откуда я знаю этот голос?».

И вдруг всплеснула руками от догадки: «Не может быть… Это не Юлька…»

Но тут же припомнила странное замешательство Юли, когда она, Катя, спросила у подруги, что надо делать, если к тебе не приходят на свидание?

«Ведь Линев тоже, небось, не являлся в эти дни к ней, — запоздало догадалась Поморцева. — А я задала неудачный вопрос, и Юля решила: смеюсь над ней».

В эту минуту в коридоре раздались тяжелые медлительные шаги. В общежитие вошли Гриша Блажевич, Абатурин, а за ними, вместе с Линевым, два пожилых незнакомых человека.

Гришка, увидев Катю, счастливо дернул себя за усишки и растянул рот до ушей. Он кинулся было к девушке, но остановился, будто споткнулся, и растерянно посмотрел на спутников. Линев и Абатурин одобрительно кивнули ему. Худоватый рыжебородый рабочий, похожий обликом на дореволюционного мужика, нахмурил брови.

Пятый — это был высокий широкоплечий человек — остановился, с любопытством посмотрел на девушку и дружелюбно кивнул ей.

Полушубок его был расстегнут, и Катя заметила: на лацкане пиджака матово светится орден «Знак Почета».

Гриша, потоптавшись возле товарищей, наконец подошел к Кате, взял ее за обе руки:

— До́бры ве́чар… Я за́раз приду. Только переоденусь.

Человек с орденом обернулся и покачал головой:

— Нехорошо приятелей бросать, Блажевич. Приглашай девушку.

Сварщик обрадованно подмигнул Кате:

— Бачишь, начальство без мяне́ ни на шаг. Идем.

Поморцева не стала возражать. Она понимала: Блажевичу сейчас нельзя да и не захочется уходить из общежития — он устал, надо забежать в душевую, переодеться. И незнакомые люди, верно, не зря пришли сюда. Их тоже неловко оставлять.

Маленькая комната стала будто бы еще меньше, когда ее до отказа заполнили мужчины и Катя. Стульев всем не хватило, и хозяева придвинули койки к столу.

Блажевич, явно смущаясь, нащупал в шкафу чистую одежду, выудил из тумбочки полотенце и мыло и, пятясь, исчез за дверью.

Рядом с Катей сел пожилой человек, показавшийся ей сейчас не таким широкоплечим, как в полушубке. Он кинул взгляд на ее угольно-черные косы, посмотрел в большие цвета сливы глаза и весело прищурился: Поморцева ему явно нравилась.

— Меня Жамков звать, — галантно представился он. — Аверкий Аркадьевич. Начальник участка и, выходит, Блажевичу генерал.

Слово «генерал» он произнес с хорошо заметной улыбкой, подчеркивая ей, что сказал шутку, в которой, впрочем, как и во всякой шутке, есть немалая доля истины.

— А вот это — Кузякин, — кивнул начальник участка на рыжебородого. — Он только с виду, как нагорелая свеча. А так душа у него бойкая, когда есть чем промочить ее…

Гордей Игнатьевич сидел за столом, не поднимая головы, тер жесткую щетину на лице. Было отчетливо видно, что ему не по себе. Наверно, хотелось выпить, но мешало начальство и эта девчонка, невесть зачем пришедшая сюда.

Жамков покосился на Кузякина, понимающе усмехнулся:

— Не кисни, Гордей. Нехорошо. И мы ведь договорились: кто старое помянет — глаз вон. Тем более — поминать нечего.

Жамков обвел взглядом монтажников, будто хотел, чтоб они подтвердили: поминать и в самом деле нечего. Мало ли что бывает на работе!

Кузякин неожиданно поднялся из-за стола, буркнул:

— Посидите маленько, я в момент вернусь.