В двенадцать лет этот возлюбленный представлялся Вирджинии белокурым мальчиком с золотыми завитками и райскими голубыми глазами. В 15 лет он был высоким, темноволосым и бледным, но непременно красивым. В 25 у избранника были четко очерченные скулы, легкая усмешка, мужественное лицо, скорее сдержанное, чем красивое. Вирджиния никогда не становилась старше двадцати пяти лет в Голубом Замке, но недавно — совсем недавно — ее герой стал смуглым, с иссиня-черными волосами, спокойной, немного дерзкой улыбкой и таинственным прошлым.

Нельзя сказать, что Вирджиния вынужденно убивала своих любовников по мере взросления. Просто один тускнел, и его заменял другой. С этим в Голубом Замке все было очень просто.

Но этим утром Вирджиния не могла отвлечься от своих печальных размышлений и не могла найти ключ от своего Голубого Замка. Сегодня ей было не до грез. Реальность давила на нее слишком тяжело, облаивала ее, как взбесившаяся злая собака. Ей было 29, одинокая, не вызывающая желания, нелюбимая — единственная девушка великого клана грандиозной семьи, без прошлого и без будущего. Прошлая жизнь представала скучной и бесцветной, без единой вспышки, без единого яркого пятна. Но и впереди не намечалось никаких перемен. Нельзя было ожидать ничего, кроме одиночества, напоминавшего одинокий лист дерева, трепещущий на зимнем ветру. Момент, когда женщина осознает, что ей не за что уцепиться в жизни — ни любви, ни обязанностей, ни долга, ни надежд на будущее, — вносит в эту жизнь горечь смерти.

«Я должна жить просто потому, что не могу прекратить жить. Может быть, я буду вынуждена прожить так до восьмидесяти лет, — в отчаянии думала Вирджиния. — Мы все ужасно долго живем. От одной мысли об этом тошнит».

Вирджиния была рада, что шел дождь — более того, она была счастлива, что шел проливной дождь. Значит, пикника не будет. Этот ежегодный пикник, на котором отмечалась очередная годовщина помолвки тети и дяди Тримбалов (только в такой последовательности Вирджиния могла думать о них) о чем было объявлено на таком же пикнике тридцать лет назад, представлялся для девушки сущим кошмаром. По чертовскому совпадению этот день был и днем ее рождения, и после того, как ей минуло двадцать пять лет, никто не упускал случая напомнить ей о ее возрасте.

Сколько Вирджиния себя помнит, она всегда ненавидела этот пикник, обязательный для всего их семейного клана, но у нее и в мыслях никогда не было восстать против него. Она покорно исполняла все установленные в их клане традиции, хотя они и вызывали у нее чувство тошноты. Девушка поежилась, вспоминая, что обычно говорил ей каждый из ее родственников на этом пикнике и обязательно сказал бы сегодня. Дядя Тримбал, которого Вирджиния не любила и презирала, хотя он считался главным во всем клане Джексонов, этот «денежный мешок», спросил бы ее поросячьим шепотом: «Не думаешь еще о замужестве, моя милая?» — и залился бы визгливым хохотом, не ожидая ответа. Тетя Тримбал, которую Вирджиния тоже не любила и презирала, но, подчиняясь семейным правилам, относилась к ней с униженным благоговением, рассказала бы ей о новом шифоновом платье Корнелии и последнем любовном послании Эндрю. Вирджиния должна была при этом улыбаться или хотя бы показать заинтересованное внимание, как будто и письмо, и платье принадлежало ей самой, иначе тетя Тримбал обиделась бы. А Вирджиния уже давным-давно решила, что она скорее обидит Бога, чем тетю Тримбал, потому что Бог может простить ее, а тетя Тримбал — никогда.

Тетя Эвелин, невероятно толстая, обладающая милой привычкой говорить о своем муже не иначе как «он», хотя из ее слов следовало, что это единственное существо мужского пола в мире. Тетя Эвелин никак не могла забыть, что была ослепительной красавицей в молодости, она бы непременно посочувствовала Вирджинии по поводу нездорового цвета ее кожи: «Не понимаю, почему сегодняшние девушки так загорелы. Когда я была молодой, моя кожа всегда была как роза или персик. Меня считали самой красивой девушкой в Америке, моя милочка».

Возможно, только дядя Гэвин ничего бы не сказал, хотя, может быть, и он в шутку заметил бы: «Какой толстой ты становишься, Вурж!» — и все засмеялись бы, представив, как бедная, костлявая малышка Вурж становится толстой.

Красивый, напыщенный дядя Джефсон, которого Вирджиния не любила, но уважала, потому что его считали чрезвычайно умным, а следовательно принимали за пророка семейства — все Джексоны уступали ему по количеству мозгов в черепной коробке — мог бы заметить с сарказмом совы, подтверждающим его репутацию: «Я думаю, все эти дни ты поглощена своими душевными надеждами?»

А дядя Роберт задал бы одну из своих глупых головоломок, сопровождая ее гнусными усмешками, сам же и отвечая на нее: «В чем разница между Вурж и мышью? Мышь хочет укусить сыр, а Вурж очаровать мужчину».

Вирджиния уже раз пятьдесят слышала эту загадку, и каждый раз ей хотелось запустить чем-нибудь тяжелым в своего родственника. Но она никогда не делала этого. Во-первых, потому, что Джексоны никогда не разбрасывались вещами. А во-вторых, дядя Роберт был состоятельным и бездетным вдовцом, и Вирджиния воспитывалась в страхе и уважении к его деньгам. Если бы она обидела дядю Роберта, он исключил бы ее из своего завещания — предполагалось, что она была включена в него. Вирджинии не хотелось быть вычеркнутой из завещания дяди Роберта. Она была бедна и знала саднящую горечь бедности. Поэтому девушка терпела его шутки и даже обращала к нему кроткие вымученные улыбки. Правда, была еще надежда получить что-то от их очень богатой кузины Мэри Карстон, когда она тоже умрет, но та была далеко, в Австралии, а дядя Роберт рядом.

Тетя Патриция, прямая и порывистая, как восточный ветер, критиковала бы Вирджинию по любому поводу — девушка даже не могла предсказать, по какому, так как тетя Патриция никогда не повторялась в своих критических замечаниях, всегда находила что-нибудь новенькое, что каждый раз больно ранило самолюбие. Тетя Патриция гордилась тем, что прямо говорила то, что думала, но не переносила, когда другие люди делали то же самое в отношении ее. Вирджиния могла бы гордиться обратным: она никогда не говорила того, что думала. Если ей вообще пришло в голову чем-то гордиться.

Кузина Джорджина, названная в честь прапрапрапрабабушки, которая, в свою очередь, носила имя какого-то там короля Георга Четвертого, тщательно перечисляла имена родственников и друзей, умерших после последнего пикника и размышляла по поводу того, «кто же из нас окажется следующим».

Тетя Эйлин бесконечно говорила бы Вирджинии о своем муже и о пристрастии к младенцам, потому что Вирджиния была единственной, кому можно было говорить об этом. По этой же причине кузина Лилиан (по строгому учету родственных связей в семействе Джексонов, первая кузина Лилиан уже отправилась в мир иной), высокая, худая женщина с чрезмерно чувствительным характером, что было всеми признано, бесконечно описывала бы страдания, причиняемые ей воспаленными нервами. А Корнелия, самая прекрасная представительница всего клана Джексонов, обладавшая всем тем, чего была лишена Вирджиния, — красотой, популярностью, успехом, — демонстрировала бы свое великолепие, играла бы всеобщим поклонением и подчеркивала бы свои ослепительные любовные победы перед серенькой Вирджинией. Ничего этого сегодня не будет. Не будет этих кропотливых сборов вплоть до чайных ложек. Упаковка вещей всегда возлагалась на Вирджинию и кузину Мелисандру. Однажды, шесть лет назад, куда-то затерялась серебряная ложка, которая сохранилась еще со свадьбы тети Тримбал. Вирджиния никогда не видела этой ложки, но ее призрак возникал на каждом семейном празднике.

Да, Вирджиния точно знала, что представлял бы из себя этот пикник, и благословляла дождь за то, что он спас ее от семейного сборища в этом году. Если тетя Тримбал не отпразднует свою священную дату именно в этот день, она не будет праздновать ее совсем. Слава Богу, что все складывалось именно так.

Поскольку пикник отменялся, Вирджиния приняла решение, если дождь не прекратится до полудня, пойти в библиотеку и взять новую книгу Фрэнка Стеджера. Вирджинии не позволяли читать романы, но книги Фрэнка Стеджера совсем не были романами. Это были «книги по естествознанию», — как сказала библиотекарша миссис Ричард Джексон. «Они о лесе и птицах, насекомых и прочих подобных вещах». Поэтому Вирджинии позволяли читать их, хотя не без сопротивления, поскольку всем было очевидно, насколько девушка поглощена ими. Чтение разрешалось, даже поощрялось для развития кругозора, укрепления веры, а книги развлекательные считались опасными. Вирджиния не знала, расширяется ее кругозор или нет. Но она смутно ощущала, что, если бы она прочитала книги Фрэнка Стеджера много лет назад, жизнь ее могла бы сложиться иначе. Вирджинии казалось, что в его книгах видны проблески того мира, в который она могла когда-то войти, но двери которого сейчас навсегда закрыты перед ней. Книги Фрэнка Стеджера появились в библиотеке Хайворта только в прошлом году, хотя библиотекарша сказала, что он широко известный писатель уже давно.