Поднимается такой хохот, что даже повар Арсентьич выходит из кухни, держа в руке огромный нож, и принимается хохотать, еще не зная, в чем дело.

— Неужто ушли? — говорит Сморж, растерянно улыбаясь. — А как же посылка? Да вы, наверно, разыгрываете? — И, скинув калоши, он босиком выбегает в коридор и звонко топает к выходной двери.

— Догонять «Таймыр» побежал! — кричит Вася Гуткин.

— Он посылку жене приготовил! — давясь от хохота, выкрикивает Костя Иваненко.

— Вот разиня!

— Ай да матрос, свой корабль проспал!

Через минуту Сморж возвращается и смущенно присаживается с краю стола.

— Ну и пускай, — говорит он. — Вот и хорошо, что ушли. Без них лучше, одним-то. — Он осматривает столы, заглядывает в кружку Бори Маленького. — Чайку, что ли, попить?

— Пойди сперва умойся, — говорит Наумыч.

Сморж чешет под мышками, качает головой, удивленно хмыкает.

— Проспал! Скажи, пожалуйста. Хорошо бы пьяный был, а то и выпил-то самую малость. Ай, Жоржик, ну, Жоржик…

— Да ты чего хоть во сне-то видал? — спрашивает Вася Гуткин.

— Чорт их знает, каких-то змей.

Боря Маленький очень заинтересовывается сном Сморжа:

— А какие змеи? Толстые?

— Зеленые какие-то. С языками, — неохотно говорит Сморж. — Вилочкой такой языки. А что?

— Мне тоже змея снилась. Желто́брюх называется. С набалдашником.

— Нет. Мои простые были.

Леня Соболев хитро подмигивает нам.

— Как, как змея называется? Желто́брюх, говоришь? С набалдашником?

— Да. Они в Таганроге у нас водятся. Около железной дороги живут, в канавах. Такая змея, а на хвосте у ней набалдашник. Вот если ей надо нападать, она сейчас набалдашник свой надует, станет на голову, тресь набалдашником — и насмерть.

— И здорово бьет?

— Здорово. Зайца, или там тушканчика, может с одного удара положить.

— Интересная змея, — говорит Леня, — прямо необыкновенная. Ну, а лису, например, может?

— Отчего ж? И лису убьет.

— А овцу?

Боря Маленький не замечает, что мы едва сдерживаемся от хохота. Он кладет вилку и серьезно говорит:

— Вот за овцу ничего не скажу, не слыхал, но ягненка, пожалуй, укокошит.

— Ну, а как же она на голову-то встает? Ведь ей, поди, трудно? Да еще набалдашником бить.

Первым не выдерживает Вася Гуткин. Он давится чаем, громко фыркает. За Васей начинаем хохотать и мы все, а Боря Маленький размахивает руками, кричит, что он сам видел «чорт те сколько» желто́брюхов, что мы ничего не понимаем, что пусть любой из нас приезжает в Таганрог, и Боря ему «желто́брюхами глаза засыплет — пожалуйста!»

С этого дня Боря Маленький получает на весь год кличку Желто́брюха.

В разгар чаепития из кухни появляется Арсентьич.

— Товарищ начальник, — говорит он. — Надо принести со склада ящик с консервированным молоком, мешок муки, сахару. Вы бы мне человека в подмогу дали.

— А мне человек десять нужно, — кричит со своего места Шорохов, — самолетный ящик перетащить.

И все вдруг заволновались, каждый вспомнил про свои заботы.

— Что же это такое, Наумыч? — обиженно говорит Костя Иваненко. — Я тоже не двужильный. Свиней три раза покормить надо? Надо. А их восемнадцать штучек. А еще снегу на двадцать гавриков натаскать. Посуды-то одной перемыть сколько? Только от завтрака помыл, глядишь — обед. От обеда помыл — ужин. А уголь? А дрова? Вроде, Наумыч, тяжело одному-то. Помочь бы надо.

Все загалдели, заговорили разом, со всех сторон на Наумыча посыпались вопросы:

— Куда яблоки будем убирать? Померзнут ведь.

— А как быть с научной работой? Надо бы уж начинать.

— Сперва надо в комнатах устроиться — помыть полы бы хорошо, вещи разложить!

— А баню когда топить будем? И кто ее должен топить? И как ее топить?

Огромный ведерный чайник выпит до капли. Дымят папиросы, трубки. Все говорят сразу, не слушая друг друга. Только один Наумыч слушает всех, поглядывает по сторонам, посапывает, иногда записывает что-то в книжечку.

— Ну, что, кончили? — наконец говорит он. — Мой батька сказал бы: «Що будэ, то будэ, а музыка грай». — Он расстегивает форменный морской китель, достает из бокового кармана сложенную вчетверо бумажку, передает ее мне. — Читай, Сергей, — говорит он и закуривает папиросу.

Сразу становится тихо. Я встаю, развертываю бумагу и громко читаю:

ПРИКАЗ № 1

по научно-исследовательской базе на Земле Франца-Иосифа.

10 октября 1933 года. Бухта Тихая.

§ 1.

Объявляю распорядок дня на советской научно-исследовательской базе в бухте Тихой Земли Франца-Иосифа: подъем в 8 часов, завтрак в 8 часов 30 минут, обед в 14 часов, ужин в 20 часов, отбой в 24 часа. После отбоя всякий шум должен быть прекращен и выключен свет.

§ 2.

Приказываю раз в 10 дней производить топку бани и мытье всего личного состава научно-исследовательской базы. Очередность топки бани всеми без исключения зимовщиками будет объявлена дополнительно.

§ 3.

Для поддержания на должной высоте необходимых санитарно-бытовых условий, для контроля над приготовлением пищи и для организации досуга зимовщиков назначаю культурно-бытовую комиссию в составе тт. метеоролога Безбородова, старшего геофизика Стучинского и плотника Сморжа.

§ 4.

С сего числа и впредь до окончания уборки всех матерьялов и скоропортящихся продуктов объявляю авральные работы. На время аврала необходимые научные работы и наблюдения ведут только старший метеоролог т. Ромашников и магнитологи по очереди. Полностью научные работы обсерватории развернуть по окончании аврала.

§ 5.

Всякие отлучки зимовщиков с территории базы производятся только по моему, каждый раз особому, разрешению.

Начальник научно-исследовательской базы на Земле Франца-Иосифа:

Доктор Руденко.

— Понятно? — спрашивает Наумыч. — Ну, кончайте, значит, курить и за работу. Каюры пока пускай помогают Иваненко таскать лед и снег для кухни. А все остальные на улицу.

Наумыч собирает со стола свои записочки, укладывает в жестяную коробку папиросы, допивает чай.

— Поработаем, ребята, как следует, а потом можно и чарку, таку, щоб собака нэ перескочила, — говорит он. — До полярной ночи все надо убрать в склады и в дома.

— Успеем, — спокойно говорит Желтобрюх. — До полярной-то ночи еще глаза вытаращишь. Только приехали.

— А ты знаешь, когда полярная ночь?

— Ну, когда? Ну, не знаю. Наверное, в декабре, или когда там ей полагается? Не завтра же.

— Михаил Николаич, — говорит Наумьгч, обращаясь к Лызлову, — вы ведь у нас заведуете солнцем, — скажите-ка Боре, когда у нас полярная ночь полагается.

Лызлов неторопливо встает из-за стола, оправляет рубаху и медленно выходит из комнаты. Он возвращается с толстой книгой и какими-то бумажками в руках. Молча он роется в книге, просматривает бумажечки с вычислениями и, чуть пришепетывая, говорит, глядя на Наумыча сквозь маленькие стеклышки очков в жестяной оправе:

— Вот тут я уже подсчитал, пользуясь астрономическим ежегодником, как у нас будет убывать день. Можно прочесть цифры?

— Можно, можно, читайте, — говорит Наумыч.

— 12 октября день продолжается 6 часов 38 минут.

13 октября — уже на 24 минуты короче — 6 часов 14 минут,

14 октября — день 5 часов 48 минут,

15 октября — 5 часов 22 минуты,

16-го — на 28 минут короче, уже только 4 часа 54 минуты,

17-го на полчаса короче — 4 часа 24 минуты,

18-го—3 часа 50 минут,

19-го — 3 часа 10 минут,

20-го — 2 часа 20 минут,

21-го день будет продолжаться только 52 минуты.

22-го октября день равен нулю. Солнце в этот день уже не взойдет.