Сморж толкнул меня в бок.

— Т-ш-ш, — прошептал он, — никак опять лают? Афанасич, подожди, никак опять лают! — крикнул он Шорохову.

Все молча остановились. Да, собаки лаяли совсем близко, не так, правда, близко, как в первый раз, но и не за двадцать верст. Потом лай стал еще слышнее, еще громче, вот уже вырвались отдельные собачьи голоса, тонкие, захлебывающиеся.

— Здесь! — радостно прокричал Сморж, бросаясь на лай. И сразу лай точно отрезало ножом. Сразу все стихло, и только вдалеке едва слышался слившийся в один голос собачий хор.

Мы остановились, совершенно пораженные и озадаченные. Сморж медленно снял шапку. От головы его шел пар. Он почесал голову, пригладил волосы, посмотрел на нас дикими глазами.

— Это что же такое за комедия? — сказал он, разводя руками. — А? Что же это такое?

Шорохов молча достал коробку с папиросами, не спеша снял меховые рукавицы, взял папироску, дунул в нее, закурил.

— Да-а-а, — растерянно сказал он, — интересное явление природы.

— Какое же это явление? — с обидой проговорил Сморж. — Это прямо безобразие какое-то, а не явление. Это уж я, прямо, не понимаю что.

Он нащупал ногой стоявшую торчком льдину, сел на нее и бросил свою шапку на снег.

— Шапку-то надень, — сказал я, — голову простудишь.

Но Сморж только махнул рукой.

— А чорт с ней, с головой. — Он достал папироску и закурил. Мы все расселись на льдины и долго молча курили.

Вдруг мне показалось, что лай опять приближается. Я искоса посмотрел на своих спутников. Они тоже к чему-то прислушивались. Сморж вытянул шею и настороженно замер на месте, а Шорохов повернулся в ту сторону, откуда раздавался собачий лай, и даже перестал курить. Мы переглянулись, и, словно угадывая мои мысли, Сморж со злэбой сказал;

— А ну его к чорту! Это одна комедия. Вот докурим и пойдем домой.

Но докурить нам не пришлось. Сразу вдруг вырвался справа от нас дикий, неистовый вой и рев, лай и визг целой собачьей своры.

Мы вскочили, схватили свои винтовки и, спотыкаясь и падая в какие-то ямы, бросились на лай.

— Товарищи! — вдруг закричал Шорохов. — Не бегите! Стойте! Шагом!

У нас уже было такое правило: к медведю подходить спокойно, шагом, чтобы не запыхаться от бега, чтобы не дрожали руки. С трясущимися руками, задыхаясь, едва ли попадешь в медведя. А попасть в него надо так, чтобы свалить его с одного выстрела. Тут надо стрелять спокойно, наверняка.

Мы пошли шагом, плечо к плечу, винтовки подмышкой. Сморж подбодрился и опять начал хихикать и подталкивать меня локтем.

Торосы кончились, и мы вышли на ровный, гладкий лед. Теперь уже были отчетливо слышны отдельные собачьи голоса.

— Вайгач-то, Вайгач-то, — радостно проговорил Сморж. — Слышь, как рявкает? Прямо как слон. А вот эта Гусарка.

Я тоже узнал Гусаркин голос — тонкий, с надрывом. Она лает по медведю так, точно выкрикивает: Ах! ах! ах! ах!

Вот уже слышен и сиплый рев медведя. Вдруг прямо впереди в тумане показалось что-то белое, огромное, как стена.

— Айсберг! — крикнул я.

Мы подошли еще ближе. Да, действительно это был айсберг — целая ледяная гора высотой в четырехэтажный дом. Где-то здесь, у подножья этого айсберга, металась собачья стая и дико ревел невидимый медведь.

Теперь мы разошлись шагов на десять друг от друга. Шорохов посредине, Сморж и я по флангам.

Медленно и осторожно, держа наготове винтовки, мы подходили к айсбергу. Все ближе и ближе.

Вот какая-то собака бросилась было к нам, но сразу же вернулась обратно. Теперь уже смутно виден был живой клубок, мечущийся шагах в двадцати от нас.

— Стойте! — крикнул Шорохов. — Даю ракету!

Сердце мое билось так сильно, что казалось — оно колотится где-то у горла. Я стал на одно колено, чтобы вернее можно было выцелить зверя, и приложился к винтовке. «Спокойно. Спокойно!»— твердил я, чувствуя, что надо собрать все силы, чтобы не дрожали руки.

— Даю! — снова прокричал где-то сбоку Шорохов.

Хлопнул пистолетный выстрел, зашипела, помчалась в небо, набирая высоту, ракета. Сейчас, сейчас, сейчас. Кажется, все мои силы сосредоточились в глазах. Я впился, поверх винтовочного ствола, в серую кучу, которая с ревом, визгом и лаем барахталась около айсберга. Вот сейчас ракета лопнет, и я увижу все. Ну, что же она? Ну, скорей! Скорей! Что случилось?

Я на одно мгновенье взглянул в ту сторону, где был Шорохов, и увидел, как падает на снег красная головешка.

— Не загорелась! — диким голосом прокричал Шорохов.

Боже мой! Что же это случилось? Ведь у нас же теперь остается только одна ракета! Значит, надо обязательно убить медведя с одного выстрела в те пятнадцать секунд, пока ракета падает на землю. А если и эта не загорится?

— Даю последнюю!

Снова пистолетный выстрел. Загорится или не загорится? Ну! Ну! Ну! Нет, не загорится! Нет, конечно, нет!

И вдруг по снегу ударил голубой, как от горящего магния, ослепительный свет. В одно мгновенье я увидел прямо перед собой зеленоватую, отвесную стену айсберга. Черные, белые, пестрые, рыжие собаки, припадая на передние лапы и прыгая, озверело лаяли и выли от ярости, то сбиваясь в темную кучу, то разлетаясь, как стая воробьев.

А медведь? Где же медведь?

И вдруг собаки бросились в разные стороны, рассыпались, как горох, и у самой ледяной стены я увидел огромного, такого же голубого, как снег, медведя. Он прижался к стене, поводя в разные стороны маленькой оскаленной головой на длинной и гибкой шее. Правая лапа его была поднята, как у разозленной кошки, которая приготовилась драться.

Я видел все это одно мгновенье. И одно только мгновенье я подумал: «В голову? В грудь? В грудь верней», — и спустил собачку.

Медведь рванулся вперед, встал на дыбы и, как-то сразу обмякнув, грохнулся на бок. Потом он опять вскочил, побежал было на меня, но снова упал: справа ударил Манлихер Сморжа.

И страшная, непроглядная тьма накрыла лед, айсберг, собак, медведя, весь мир.

Собачий лай сразу смолк. Теперь из темноты доносилось только яростное ворчанье и повизгивание. Сзади подбежал ко мне взволнованный Шорохов, сбоку, что-то крича и громко хрустя снегом, подходил Сморж.

— Бери наган! — командовал Шорохов. — Может, добивать придется!

— Да нет, едва ли, — сказал я. — Разве вы по собакам не слышите, что готово дело?

Мы подошли к айсбергу. Собаки рвали убитого медведя за окорока, за уши, с жадностью вылизывали со льда и снега кровь. А на боку медведя сидела какая-то собака и с ворчаньем рвала лапами огромную рану.

Я бросился к собаке, чтобы согнать ее с медведя — шкуру же портит, окаянная! — и вдруг увидел, что это Моржик.

— Моржик! — закричал я. — Товарищи, ведь это Моржик! Смотрите, смотрите! Я говорил, что он медвежатник! Говорил, что нельзя его убивать! Что, не правда? Ах ты, Моржинька ты мой дорогой! Ах ты, собака, собака…

Вместо того, чтобы угостить его пинком, я принялся гладить его, ласково трепать по крутому, косматому загривку. Облизываясь и ворча, Моржик отошел от медведя и лег на снег.

Светя себе спичками, тщательно рассматривая собачьи и медвежьи следы, мы обошли айсберг со всех сторон.

Все стало нам ясно. Собаки гоняли медведя вокруг айсберга. Когда они загоняли его за айсберг, мы совершенно не слышали лая, так как айсберг был такой высоты и такой длины, как хороший, на полквартала, четырехэтажный дом. А когда выгоняли из-за айсберга, лай снова был слышен. Если выгоняли из-за ближнего к нам угла, лай, отраженный ледяной стеной, казался совсем близким, если из-за дальнего — казалось, что лают где-то далеко.

— А ведь верно, что явление природы, — изумляясь, говорил Сморж. — А уж я-то начал такое думать, что даже и сказать стыдно.

— Чего же ты начал думать?

— Мираж, думал. Как в пустыне. Я читал: вдруг какая-нибудь там деревня появляется, колокол будто начинает звонить, а ничего подобного и нет вовсе. Одна чертовщина все это — мираж, и только.