Чтобы спасаться бегством, нужно, чтоб было не только откуда бежать, но и куда бежать. Кэрол знала, что с радостью покинула бы Гофер-Прери, покинула бы Главную улицу и все, что с ней связано, но раньше у нее не было осознанной цели. Теперь такая цель появилась. Этой целью не был ни Эрик Вальборг, ни любовь к нему. Кэрол продолжала уверять себя, что не любит его, а только «расположена к нему и желает ему успеха». Но в нем она нашла молодость, которой так жаждала, и узнала, что молодость приемлет ее. Не к Эрику стремилась она, а к жизнерадостной юности вообще — в классных комнатах и студиях, в конторах и на митингах протеста против всего современного порядка. Но эта «жизнерадостная юность вообще» была очень похожа на Эрика!

Всю неделю думала она о том, что хотела бы ему сказать. О высоких, благородных вещах. Она стала понимать, что без него чувствует себя одинокой. Тогда она испугалась.

В следующий раз она увидела его на трапезе в баптистской церкви через неделю после пикника. Она отправилась туда с мужем и тетушкой Бесси. Столы на козлах, покрытые клеенкой, были расставлены в подвале церкви. Эрик помогал Миртл Кэсс разливать кофе, которое разносили дамы, взявшие на себя обязанности официанток. Конгрегация отбросила свое благочиние. Под столами копошились дети, а церковный староста Пирсон громовым голосом приветствовал входящих женщин.

— Где же брат Джонс, сестра, где же брат Джонс? Не будет сегодня с нами? Так… Попросите у сестры Перри тарелку, и пусть она вам наложит побольше устричного паштета!

Эрик участвовал в общей суете. Смеялся с Миртл, толкал ее под локоть, когда она наливала кофе, шутливо отвешивал глубокие поклоны подходившим за чашками официанткам. Миртл была совершенно очарована им. Сидя в другом конце комнаты — матрона среди других матрон, — Кэрол наблюдала за Миртл, ненавидела ее и ловила себя на этом.

«Ревновать к туполицей провинциальной девчонке!» Но это не помогало. Она негодовала. Во все глаза глядела на неловкие выходки Эрика, на его «срывы», как она их называла. Когда он с подчеркнутым пылом — как русский плясун — обхаживал старосту Пирсона, а тот презрительно усмехался, Кэрол страдала. Когда, пытаясь занять разговором трех девушек сразу, он уронил чашку и как-то по-женски вскрикнул: «Боже мой!» — она с болью заметила, как презрительно переглянулись девушки.

Потом раздражение против него сменилось состраданием, когда она увидела, как его глаза молят всех о доброжелательности. Она поняла, как несправедливо она судит. На пикнике она вообразила, что Мод Дайер поглядывает на Эрика слишком умильно. И она говорила себе: «Терпеть не могу замужних женщин, которые распускаются и накидываются на мальчиков!» Но на этом ужине Мод помогала прислуживать; она сновала взад и вперед, разнося кекс и угождая старухам, а на Эрика не обращала внимания. Когда пришел ее черед ужинать, она подсела к Кенникотам. Как смешно было предполагать в Мод какие-нибудь амурные намерения: ведь вместо всех городских красавцев она предпочла беседовать с самым благонравным мужчиной — Кенникотом.

Взглянув снова на Эрика, Кэрол поймала на себе взор миссис Богарт. Ей стало жутко от сознания, что у миссис Богарт есть теперь повод шпионить за ней.

«Что со мной? Неужели я влюблена в Эрика? Неверная жена? Я? Я хочу молодости, а не его! Но я не хочу, чтобы эта жажда молодости разбила мою жизнь. С этим надо покончить, и поскорей!»

На обратном пути она сказала Кенникоту:

— Уил! Я хочу уехать на несколько дней. Не хотел бы ты прокатиться в Чикаго?

— Там пока еще очень жарко. В больших городах хорошо только зимой. Зачем тебе ехать?

— Там люди. Мне нужно дать работу мозгу. Мне нужно возбуждающее!

— Возбуждающее! — он говорил благодушным тоном. — Откуда ты взяла? Это все из глупых романов о женщинах, которые не знают, чего они хотят. Возбуждающее! Впрочем, шутки в сторону — я не могу уехать.

— Тогда почему бы мне не съездить одной?

— Гм…Дело, конечно, не в деньгах… но как быть с Хью?

— Я оставила бы его с тетей Бесси. Ведь это вопрос всего нескольких дней.

— Не нравится мне это — оставлять детей и уезжать. Это им вредно.

— Так, значит, ты находишь…

— Вот что я тебе скажу: отложим это до окончания войны. Тогда мы предпримем большое, интересное путешествие. Нет, не думаю, чтобы тебе стоило ехать теперь!

Так он сам толкал ее к Эрику.

Кэрол проснулась глубокой ночью, в три часа, проснулась сразу и окончательно. И с холодным спокойствием, как ее отец, когда он произносил приговор над закоренелым преступником, сказала себе:

«Жалкая и глупая любовная история…

Ни блеска, ни вызова. Самообман ничтожной женщины, шушукающейся по углам с претенциозным, ничтожным человеком…

Нет, он не ничтожество! В нем есть утонченность и стремление к прекрасному. Он ни в чем не виноват. Какими нежными глазами он смотрит на меня! Нежными-нежными!»

Ей было жаль себя при мысли, что ее роман жалок; она вздыхала о том, что в этот тусклый, строгий час он представляется ей таким глупым.

Потом в страстном порыве к бунту, всколыхнувшем всю ее ненависть, она подумала: «Чем мельче и глупее этот роман, тем больше вина Главной улицы! Я увидела, как я жажду бежать от нее. Все равно куда! Я готова на всякое унижение, лишь бы бежать. И в этом повинна Главная улица. Я пришла сюда, горя желанием делать добро и работать, а теперь… только бы вон отсюда!

Я им так доверяла. Но они хлестали меня розгами скуки. Они не знают, они не понимают, как нестерпима их самодовольная скука! Как муравьи или августовское солнце на живой ране.

Глупо! Жалко! Кэрол — чистая девушка с легкой походкой — шмыгает и шепчется по темным углам, сентиментально ревнует на церковных ужинах!»

К завтраку муки утихли, забылись, как ночной кошмар. Остались только душевная тревога и нерешительность.

Мало кто из аристократов «Веселых семнадцати» приходил на трапезы баптистской и методистской церквей, где Вудфорды, Диллоны, Перри, мясник Олсен, жестянщик Брэд Бемис и староста Пирсон в обществе друг друга находили спасение от одиночества. Зато вся знать посещала празднества на открытом воздухе, которые устраивала епископальная церковь. Там они чувствовали себя превосходно и были холодно-вежливы с людьми иного круга.

В этом сезоне прощальный праздник такого рода, с японскими фонариками, карточными столами, пирожками с курятиной и неаполитанским мороженым, устроили Хэйдоки. Эрик уже не считался совершенно чужим. Он ел мороженое среди людей, принадлежавших к лучшему обществу. Тут были Дайеры, Миртл Кэсс, Гай Поллок, Элдеры. Сами Хэйдоки относились к нему свысока, но другие не сторонились его. «Никогда, — думала Кэрол, — не быть ему одним из столпов города, потому что он не увлекается ни охотой, ни автомобилями, ни покером. Он подкупает лишь живостью и веселостью, а это в нем не самое главное».

Когда Кэрол подозвали туда, где в окружении гостей стоял он, она высказала несколько весьма верных замечаний о погоде.

Миртл крикнула Эрику:

— Пойдем! Что нам делать здесь со стариками!. Я хочу познакомить вас с замечательной девушкой. Она приехала из Уэкамина и гостит у Мэри Хоуленд.

Кэрол видела, как он рассыпался перед гостьей из Уэкамина. Потом, тихо беседуя, прогуливался вдвоем с Миртл. Не выдержав, она сказала миссис Уэстлейк:

— Смотрите-ка, а Вальборг и Миртл — прямо неразлучная парочка!

Миссис Уэстлейк странно поглядела на нее и лишь затем ответила:

— Да, в самом деле.

«Что за безумие так говорить!» — подумала Кэрол.

Чтобы придать себе уверенности, она обратилась к Хуаните:

— Как очарователен ваш газон при японских фонариках!

В это время она почувствовала, что Эрик хочет подойти к ней. Он просто прогуливался, заложив руки в карманы, и даже не смотрел на нее, но она знала, что он зовет ее. Она отошла от Хуаниты. Эрик поспешил ей навстречу. Она холодно кивнула ему и порадовалась своей холодности.