— Кэрол! Мне представляется великолепный случай. Не знаю, не лучше ли это даже, чем ехать на Восток изучать искусство. Миртл Кэсс говорит… Вчера вечером я заглянул к ней и долго разговаривал с ее отцом. Он сказал, что ищет молодого человека, который стал бы у него работать, изучил бы мукомольное дело и со временем, может быть, сделался заведующим. Я разбираюсь в пшенице еще с того времени, как жил на ферме, и потом в Керлу я месяца два работал на мельнице, когда мне осточертело шитье. Что вы об этом думаете? Вы говорите, что всякая работа прекрасна, если ее делает художник. А мукомольное дело такое нужное! Что вы об этом думаете?

— Подождите! Подождите!

Лаймен Кэсс и его худосочная дочь ловко подвели бы податливого мальчика под общий ранжир. Но разве их план поэтому ненавистен ей? «Надо быть честной. Нельзя играть его будущим в угоду моему тщеславию». Но она не видела ясного пути.

— Как я могу решать? — напустилась она на Эрика. — Это ваше дело. Хотите вы стать таким, как Лаймен Кэсс, или вы хотите стать таким, как… как я? Подождите! Не надо льстить. Будьте честны. Это важный вопрос!

— Я знаю. Я уже считаю себя таким же, как вы! Я хочу сказать: я тоже бунтарь!

— Да. Мы похожи друг на друга, — серьезно сказала она.

— Но я не уверен, смогу ли я осуществить свои планы. Я, право, неважно рисую. Мне кажется, что у меня хороший вкус к тканям, но с тех пор, как я узнал вас, возня с платьями опротивела мне. Сделавшись же мукомолом, я имел бы средства… книги, рояль, путешествия…

— Я буду откровенна и резка. Неужели вы не понимаете, что Миртл Кэсс любезна с вами не только потому, что ее отцу нужен для мельницы толковый молодой человек? Неужели вы не понимаете, что она сделает из вас, когда вы будете принадлежать ей? Ведь она заставит вас ходить в церковь и быть добродетельно-приличным.

Он смотрел на нее.

— Я не знаю… Наверное.

— Вы удивительно непостоянны!

— Что ж с того! Я рыба, вытащенная из воды. Не рассуждайте, как миссис Богарт! Как же мне не быть непостоянным, если я бросаюсь от фермы к портняжной мастерской, от мастерской — к книгам; если у меня нет образования; если у меня одна забота — заставить книги говорить со мной! Скорее всего меня ждет в жизни неудача. Я знаю, что иногда бываю неуравновешен. Но когда я думаю об этом деле с мельницей и… и о Миртл, тут нет никакого непостоянства. Я знаю, чего я хочу. Я хочу вас!

— Что вы, что вы! Оставьте!

— Мне нужны вы! Я уже не школьник, а взрослый человек. Мне нужны вы. Если я возьму Миртл, то лишь для того, чтобы забыть вас.

— Оставьте! Не надо!

— А непостоянны-то вы! Вы говорите, играете, но вы боитесь. Если бы мы с вами ушли навстречу бедности и я должен был копать канавы, разве это остановило бы меня? Нисколько. А вас — да. Я думаю, что вы могли бы полюбить меня, но вы не признаете этого. Я не говорил бы таких вещей, если бы вы не смеялись над Миртл и мельницей… Я должен пойти на это, потому что, узнав вас, я уже не могу сделаться просто портным. Разве вы справедливы?

— Нет. Пожалуй, что нет.

— Я вам нравлюсь? Скажите!

— Да… Нет! Оставьте… Я больше не могу говорить.

— Да, здесь, конечно, нельзя. Миссис Хэйдок смотрит на нас.

— Ни здесь и нигде. О Эрик, вы мне очень нравитесь, но я боюсь!

— Чего?

— Их! Моих властителей! Гофер-Прери… Дорогой мальчик, мы говорим глупости. Я нормальная женщина и хорошая мать, а вы… О, вы совсем еще зеленый юнец!

— Я нравлюсь вам! Я заставлю вас полюбить меня!

Она взглянула на него только один раз и пошла спокойной походкой, которая была на самом деле беспорядочным бегством.

Возвращаясь домой, Кенникот проворчал:

— Ты что-то очень дружна с этим Вальборгом!

— Да, мы дружны. Он интересуется Миртл Кэсс, и я вовсю расхваливала ее.

У себя в комнате она с удивлением подумала: «Я стала лгать. Я запуталась во лжи, в туманных рассуждениях и желаниях, а ведь я всегда была так уверена в себе!»

Она пошла в комнату мужа, присела на край его постели. Он сонно протянул ей руку из тепла одеял и украшенных фестонами подушек.

— Уил, право, мне надо бы съездить в Сент-Пол или Чикаго!

— Мне казалось, что мы на днях уже договорились об этом! Подожди, пока можно будет предпринять настоящее путешествие. — Он стряхнул сонливость. — Поцелуй меня на ночь.

Она добросовестно исполнила его просьбу. Он прижимал ее губы к своим невыносимо долго.

— Ты больше совсем не любишь своего бедного мужа? — просительно и ласково произнес он.

Приподнявшись, он нерешительно обнял рукой ее стройную талию.

— Что ты! Я тебя очень люблю.

Даже для ее слуха это звучало неубедительно. Почему она не может говорить с притворной страстью, как некоторые женщины?

Она потрепала его по щеке.

Он вздохнул.

— Мне жаль, что ты так устаешь. Как будто… Ну, конечно, ты слабенькая.

— Да… Так ты не думаешь, что мне… Ты считаешь, что мне следует оставаться в городе?

— Об этом мы уже говорили. Конечно!

Она побрела в свою комнату — маленькая робкая фигурка в белом.

«Я не могу говорить с Уилом, настаивать на своем праве. Он так упрям! А я даже не могу уехать и снова начать жить своим трудом. Я отвыкла. Он толкает меня… И подумать страшно, на что он меня толкает.

Страшно!..

Неужели этот человек, храпящий там, в духоте, мой муж? Неужели какой-то обряд мог сделать его моим мужем?

Нет! Я не хочу обижать его. Я хочу любить его. Но не могу, когда вспоминаю об Эрике. Неужели я слишком честна — что за нелепая честность наизнанку, верность неверности! Жаль, что моя душа не разгорожена на отдельные клетки, как у мужчин. Я слишком моногамна… по отношению к Эрику… ребенку Эрику, которому я нужна… Запретная любовь похожа на карточный долг: она требует большей щепетильности, чем законный долг супружества. Не потому ли, что ее нельзя взыскать судебным порядком?

Все это вздор! Я ни капли не влюблена в Эрика. И ни в кого другого. Я хочу быть одна в женском мире — в мире без Главной улицы, без политиканов, без дельцов, без мужчин, чьи глаза вдруг загораются голодным огнем, этим неискренним блеском, который так хорошо знают жены…

Если бы Эрик был здесь, если бы он посидел смирно и ласково поговорил со мной, я могла бы успокоиться и лечь спать…

Как я устала! Только бы заснуть!»…

Их ночь пришла неожиданно.

Кенникота вызвали за город. Было прохладно, но Кэрол сидела, съежившись, на крылечке, и покачивалась, погруженная в свои думы. В доме было пусто, неуютно, и хотя она все вздыхала: «Надо пойти и почитать, нужно столько прочесть! Пора идти в дом!»-сама оставалась на месте. Вдруг показался Эрик. Он свернул к их дому, подошел, прикоснулся к ее руке.

— Эрик?

— Я видел, как ваш муж выезжал из города. И не вытерпел!

— Знаете… Вы не должны оставаться тут больше пяти минут.

— Я не мог больше не видеть вас. Каждый день к вечеру я чувствовал, что мне обязательно нужно вас повидать, вы так ясно стояли у меня перед глазами! Но я все сдерживался и не приходил.

— Вы и впредь должны сдерживаться.

— Почему?

— Лучше уйдем с крыльца. Хоуленды напротив постоянно торчат у окон, а потом еще миссис Богарт…

Кэрол не смотрела на него, но почувствовала, что он дрожит, когда он прошел вслед за ней в дом. Минуту назад ночь была пустынно холодна; теперь она была непостижима, знойна, вероломна. Но женщины, сжегшие идолов брачной охоты, становятся холодными реалистками.

— Хотите есть? — с невозмутимым видом спросила Кэрол. — Я испекла румяные сдобные булочки. Попробуйте, а потом удирайте домой!

— Пойдемте наверх. Я хочу посмотреть, как спит Хью.

— Может быть, не сто…

— Только одним глазком взглянуть!

— Хорошо…

Она нерешительно повела его в детскую. Их головы сблизились, когда они сквозь дверь заглянули в комнату ребенка. Кэрол было приятно прикосновение кудрей Эрика к ее щеке. Хью порозовел во сне. Он так глубоко зарылся в подушку, что почти не мог дышать. Рядом с ним лежал целлулоидный носорог. Пальчики сжимали изорванную картинку.