После провала операции в Штольберге, полковник Кудасов, едва придя в сознание, приказал хорунжему отправиться в Бендеры — местечко, где должен был перейти границу атаман Бурнаш. Сидя в будке у румынских пограничников, Славкин в бинокль наблюдал за советской стороной. Георгий Александрович видел, как появился у пограничного коридора батька Бурнаш в клетчатом костюме немца, как уже подал он паспорт. Но вдруг откуда-то сбоку на него бросился этот чертов чекист Мещеряков, словно он караулил атамана. Хорунжий разглядел во всех деталях и бесславный поединок, и арест Бурнаша, вот только помочь батьке он ничем не мог.

Славкин вернулся в Кельн, где в военный госпиталь поместили Кудасова и Овечкина. Как соотечественников, их было положили на соседние койки, но постоянная горячка Леопольда Алексеевича и угрюмый вид Петра Сергеевича врачей испугал так, что дальнейшее лечение проводилось в разных корпусах. Хорунжий доложил господину полковнику об аресте его лучшего агента, и это не прибавило Кудасову, больше других пострадавшему при взрыве, сил. Кроме того давали о себе знать и старые раны. Леопольд Алексеевич удалился от дел и умер спустя два года.

Штабс-капитан долго считал Славкина предателем и не разговаривал с ним вплоть до 1939 года. Георгий Александрович слышал, что Овечкин после лечения пытался снова собрать разведотдел, но средств для этого не было, люди разбежались и затея кончилась ничем. После десятилетнего забвения фамилия капитана вдруг появилась на страницах журнала "Православная проповедь". Овечкин призывал братьев во Христе к покаянию и миролюбию, и хорунжий понял, что капитан свихнулся окончательно. Георгию Александровичу пришлось укрепиться в этом мнении, поскольку после оккупации Польши осенью 1939-го Петр Сергеевич призвал его к себе и требовал клятвы в том, что бывший хорунжий ни за что не встанет под знамена антихриста-Гитлера. В сумасшествии капитана бывали светлые промежутки, так как он точно предсказал войну фюрера с СССР. Свое требование он объяснил Славкину тем, что раз Гитлер — настоящий антихрист, то Сталин на это место уже претендовать не может, а следовательно, является наименьшим из двух зол. Помня бешеный нрав капитана, Георгий Александрович перечить не стал и молча откланялся. Не ему и не Петру Сергеевичу, думал Славкин, положено судить сильных мира сего, вполне достаточно того, если он сумеет отомстить своим личным врагам. Неуловимые Мстители, без сомнения занявшие в Совдепии всякие должности и обросшие жирком, теперь не такие ловкие и обязательно получат по заслугам. Если улыбнется удача — то от его скромной руки немецкого ефрейтора.

Свои поиски хорунжий начал, как только попал в первую увольнительную. Он сразу направился в комендатуру. Если только хоть кто-нибудь из Мстителей не удрал в эвакуацию, Георгий Александрович его найдет и казнит лично. Немецкое командование на подобное рвение обижаться не должно, чем меньше большевиков на оккупированной территории, тем спокойней им будет жить.

Вдруг Славкин словно споткнулся, он неожиданно увидел, как на крыльцо комендатуры взбегает Валерий Мещеряков. Да не один, а в компании с немецким лейтенантом. Они оживленно разговаривали и улыбались, словно старые приятели. Что бы это значило? Георгий Александрович остановился и задумался. Пожалуй, не стоит лезть на рожон со своими расспросами. На чьей стороне сейчас Валерий? Если немцы ему верят, то слово Мещерякова может оказаться весомее, если нет, то хорунжего могут заподозрить в связи с красным преступником.

Славкин спрятался за углом соседнего дома, дождался, когда Мещеряков выйдет из комендатуры и проследил за ним. Судя по всему, большевик чувствует себя совершенно свободно и живет в обычной городской квартире. Осталось узнать мелочь: кому на самом деле служит этот негодяй? Размышляя, как это выяснить, Георгий Александрович вернулся на улицу Одесскую, где ждал ужин и казарма, размещенная в правом крыле бывшего детского дома…

Покрутив пимпочку старого звонка, Валера понял, что напрасно теряет время. Но несколько ударов кулаком поправили положение.

— Кто там шляется в такую рань? — проворчал недовольный голос за дверью.

— Матвеич, соня, тебе вроде на пенсию рано!

— Кто это? — из голоса пропал весь сон. Дверь распахнулась, и на пороге оказался вполне собранный не старый мужчина. — Валерий Михайлович? хозяин посторонился, пропуская гостя. — Проходите, проходите… Никто вас не видал?

— Ты чего такой пуганый? — спросил Мещеряков, следя за тем, как тщательно запиралась за ним дверь.

— Поди есть с дороги хотите? Я сейчас на стол соберу.

— Вообще-то я завтракал в кафе, — сказал Валера.

— Так вы, значит, в городе, товарищ главный инженер?

Мещеряков прошел с хозяином на кухню, где тот все-таки поставил греться чайник.

— Конечно в городе, — Валера присел к столу и, достав пачку "Мемфисок", закурил. — А ты думал где?

— Там, — неопределенно мотнул головой Матвеич.

— Только тут, никаких "там", понял?

— Не очень, — хозяин покосился на незнакомые сигареты.

— Я — горный инженер, живу в своей квартире. Жена и сын перед войной уехали в отпуск и сюда не вернулись, хотя я их ждал. Теперь, когда фронт сдвинулся на Восток, я решил, что нужно налаживать новую жизнь и обратился в комендатуру. Комендант Юзовки принял меня на работу. А курево, на которое ты так подозрительно косишься, выдано мне в числе прочего пайка. Хочешь курить?

— Теперь понятно, — сказал Матвеич, — а ну, двигай отсюда, горный инженер, к чертовой матери!

— Вижу, ты совсем проснулся? — улыбнулся Мещеряков.

— Да я и не спал, хоть заводы и не гудят, а я все как на смену встаю.

— А чего же не открывал?

— А добрые люди больше в гости не ходят, а вот только такие…

— Договаривай, Матвеич, раз начал.

— Прихвостни! Иди отсюда пока подобру-поздорову!

— А мне сначала показалось, что ты запуганный какой-то, а?

Матвеич схватил топор, лежащий у печки, и замахнулся.

— С тобой ужо управлюсь!

— Рад, что ошибся. В доме кто есть?

— Чего? — топор дрогнул.

— Чужие в доме есть?

— Нет, — занесенная рука опустилась. — А что?

— Тогда присядь… Дело в том, Матвеич, что, отступая, наши не успели взорвать шахты.

Хозяин тяжело опустился на табурет.

— Но ведь должны были!

— Потому я и остался, — сказал Валерка, — нужно все довести до конца.

— Ох, опасное это дело, Валерий Михайлович… Неужели немцы тебе поверили?

— Выбора у них особого нет, — объяснил Мещеряков. — Шахты уголь должны Германии давать, а кто добычу наладит? Своих лишних рук нету, а из советских шахтеров добровольцев, думаю, у гитлеровцев мало. Будут они, конечно, за мной следить, поэтому любая наша ошибка может оказаться последней. Правда, есть одно обстоятельство, которое может нам помочь, — и Валерий рассказал старому рабочему о предложении немецкого коммерсанта Корфа.

— Вот бисов сын! — воскликнул Матвеич. — Так он готов своим свинью подложить, лишь бы заработать? Лихо! С таким помощником мы многое сробить можем.

— Запомни, Матвеич: он такой же враг, как остальные. Если этот немец заподозрит, что мы собираемся испортить шахты всерьез, он первый в гестапо побежит.

— Да я разумею, Валерий Михайлович.

— Комендант мне лично поручил сформировать бригаду рабочих, которые займутся ремонтом шахтного оборудования. Так что, Матвеич, подбери десятка полтора надежных шахтеров из тех, что остались в Юзовке, ты людей лучше моего знаешь. Объясни всем, что дело опасное, кто колеблется — пусть дома сидит, мы в обиде не будем. Но детали и про Корфа пока не рассказывай. После операции из города придется уходить, так что семейных не выбирай.

— Это ясно.

— Вот тебе документ, аусвайс называется, для фашистских патрулей, ты теперь числишься у них на службе, так что можешь по городу смело гулять.

Матвеич взял бумагу с черным орлом и покрутил в руках.