— Я могу сделать то, о чем вы говорите, если вас обвинят в сотрудничестве с рашадианцами. Тогда вы будете принадлежать только мне.

Маккензи вновь охватила дрожь. Он внимательно изучал выражение лица полковника, лихорадочно пытаясь нащупать хоть малейший изъян в ее логических построениях, но женщина выглядела абсолютно уверенной в себе.

— Вот это-то все и меняет, полковник! Может быть, я заблуждаюсь, но вы явно сошли с ума!

Он попытался изобразить некое подобие смеха, но его чуть не вывернуло наизнанку.

Ван Сандер фыркнула в ответ.

— Маккензи, вы меня разочаровываете. Бахвальство — это все, на что вы способны? Тогда позвольте мне вас заверить, что то, что вы — запредельник, пусть даже и сын того, кто отдал жизнь, чтобы уничтожить дредноуты Корпорации, не делает вас неприкосновенной персоной в делах, затрагивающих государственную безопасность. Пока мы расследуем, что произошло, Конкордат будет любой ценой держать случившееся в секрете. Мы будем работать с вами и лейтенантом Стоковик. Мы должны найти объяснение вашему внезапному здесь появлению, равно как и причине внезапного прекращения выполнения обязанностей.

Она торжествующе взглянула на него.

— Мы считаем, что лучший путь — это обвинить вас в пособничестве рашадианцам.

Маккензи не мог поверить своим ушам. Все происходило слишком быстро.

— Сотрудничество… — пробормотал он. — С кем… с рашадианцами? Но это же полный абсурд! Управление Полетами никогда не выдвинет такого обвинения!

— Я признаю, что некоторые представители военных служб на уровне Комитета Совета Обороны были не совсем довольны подобным решением. Им не нравилась сама идея запятнать имя одного из столпов общественного сознания. С вашим мифическим отцом и вашей легендарной победой на станции Пегас, и всеми вашими призами за победы на соревнованиях по боевым видам искусств, и вашей англо-американской внешностью — конечно, вы идеально подходили для создания образа эдакого романтического героя! Интересно, отдаете ли вы себе отчет, сколько политических ошибок было сделано из-за таких, как вы?

Она откинулась на стул, презрительно фыркнув.

— Но этот ваш космический прыжок все изменил. Вы и лейтенант Стоковик становитесь теперь слишком важными персонами и получаете слишком большое влияние. Вы, сами того не ведая, послужили катализатором для очень важного процесса, который не по зубам вашему Управлению Полетами. Если бы вы материализовались где-нибудь в безлюдном месте, вам бы все сошло с рук. Но все произошло так, как оно произошло, и теперь вы подвергнетесь санобработке.

Она злорадно усмехнулась.

— Думаю, что вы поймете, что лучший путь для вас — это сотрудничество. Вам придется пожертвовать всем во имя любви.

— И вы думаете, я на это соглашусь? — закричал в ответ Маккензи.

— Командор, вы только что проснулись и, похоже, еще плохо соображаете. Но поверьте мне на слово: у вас нет другого выхода. Вас обвиняют в сотрудничестве с рашадианцами, и вас все равно осудят… в целях государственной безопасности.

Маккензи хотел продолжить спор, но ему мешали сосредоточиться головокружение и тошнота. Он начал даже опасаться, что получил серьезную травму во время этого самого космического прыжка, если он действительно имел место. Может быть, ему ввели какие-то препараты. Как бы то ни было, сейчас он явно проигрывал.

— Успехов вам, полковник, — произнес он, — но я все равно не буду ничего говорить, пока не увижу Светлу, Шейлу и свое командование. Вот так.

Она мягко усмехнулась, затем повернувшись в кресле, взглянула на сделанную из олова статую, стоявшую на возвышении в углу комнаты. Это был орел — символ Службы Безопасности. Он был изображен с широко расставленными ногами, крылья, как бы защищая, прикрывали планеты и луны системы Сигни Б.

— Маккензи, вы становитесь утомительным. Вы нас считаете такими же дураками, как и свое слабоумное командование? — Она внезапно встала и вздохнула. — Если вы должны переговорить с лейтенантом Светлой Стоковик, я прослежу, чтобы ваша просьба была исполнена. Но не думаю, что результат беседы вас обрадует. Видите ли, она согласилась выступать свидетелем на вашем процессе. В этих обстоятельствах Управление Полетами официально заявило о своем невмешательстве. Очень умно с их стороны, они умывают руки и не хотят иметь с вами, командор, ничего общего, во всяком случае, пока. Но думаю, что с кем-нибудь из вашего начальства мы сумеем организовать вам встречу, если вам так нужно его согласие, чтобы признать свою вину.

Ван Сандер удовлетворенно обернулась к нему и чуть ли не с вожделением облизнула сухие губы.

— Вы принадлежите мне, Маккензи. Совет Конкордата принял решение, и вы будете делать так, как вам прикажут. А я позабочусь об этом. Вы меня понимаете?

Ее голос зазвучал угрожающе. Она внимательно следила за его реакцией, словно садист-ребенок, рвущий несчастное насекомое на части. Глаза ее были безжизненны и темны, словно могильные камни.

Маккензи чувствовал себя совершенно больным, мысли путались, но ее самодовольство бесило его. Она так и не увидела своего триумфа. Он просто вернул ей ее же взгляд, полный сочащейся смерти, и на мгновение она застыла в изумлении.

— Когда правда станет известна, твоя репутация упрочится еще более.

Маккензи внимательно изучал изображение на экране. Оно было очень похоже на Светлу, но он все же не был уверен в том, что это действительно она.

— Легко сказать, когда речь идет не о твоей репутации, — проворчал он.

— Ну, Маккензи, не можем же мы все быть отпрысками знатных семей, где такие вещи действительно имеют значение. Мне тоже пришлось заплатить свою цену, — сказала она, поднимая обрубок руки.

— Ты можешь заменить руку бионическим протезом. Пятно позора так легко не отмыть.

— Я не хочу таскать на себе никакие синтетические наросты. Это слишком унизительно.

— Тогда воспользуйся чем-нибудь механическим. Они во многих отношениях даже лучше.

— Легко давать советы, когда речь идет о чужой руке, — обвинительным тоном передразнила она его. — Разве у меня будет хоть один шанс вновь вернуться в запредельники с механическим протезом вместо руки?

— Если то, что говорит Ван Сандер, правда, то мы оба некоторое время не сможем туда вернуться. Мы будем заняты повторением своих космических прыжков.

— Если тебя интересует мое мнение, то это все пустые мечты. Если мы действительно перенеслись сквозь космическое расстояние одним прыжком, то мы бы это помнили. Но то, что произошло, нас никак не затронуло. И они очень скоро это узнают. И тогда я намерена вернуть свой корабль. Таково мое условие в обмен на согласие сотрудничать с ними.

Опустив глаза, он сказал:

— Мы должны делать то, что считаем правильным, Светла. Я понимаю твои чувства.

— О, Маккензи, ты меня просто бесишь! — воскликнула, жалуясь, она. — Пошевели немного мозгами. Им нужен нормальный процесс, который можно будет транслировать по телевидению, на военной базе, с трибуналом, которому ничего не будет известно о том, что же было на самом деле. Секретный процесс, проведенный под руководством Внутренней Службы. И пройдет он тайно, иначе возможны серьезные последствия. Им нужен кто-то, кто возьмет на себя всю вину. Соглашаясь на сотрудничество, мы как бы покупаем себе билет в будущее.

— Может быть. Только я тоже не вчера родился, — ответил он. — Я не верю обещаниям Внутренней Службы. Откуда нам может быть известно, что нами не пожертвуют во имя политики?

— Безусловно, мы не все можем знать. Но у тебя перед военно-полевым судом Полетного Корпуса есть целый ряд преимуществ: они не дадут тебе высшей меры, так как в этом случае они слишком много теряют. И ты сможешь извлечь пользу из своих сомнений.

Маккензи размышлял над услышанным. Оно имело смысл, если принимать ситуацию такой, какая она была на первый взгляд. Но он чувствовал инстинктивно, что Ван Сандер что-то скрывала от него. Это подозрение зародилось в нем во время короткой ночи, проведенной без сна. В наказание за отказ сотрудничать в ходе процесса его заставили лежать неподвижно на спине, вытянувшись на койке в камере. Наказание имело и положительные стороны: он избавился от тошноты, а его сознание заметно прочистилось. Вновь и вновь он прокручивал в голове разговор с Ван Сандер. Придраться было не к чему, но интуиция говорила ему, что в деле было затронуто нечто неизмеримо более важное, чем их космический прыжок.