Боясь напороться на засаду, Климов обходил дома задами, обходил углы и перекрестки по кривой. Все время был настороже. И это утомляло: действия казались глупыми, абсурдными, ненужными, предосторожность — лишней, поскольку город опустел. Даже собаки все куда-то скрылись. Даже кошки.

У здания милиции и возле почты постов не было, зато на площади Климов увидел три машины: черный «рафик», желто-синий «Уаз» Слакогуза и красный «Москвичок» Петра. В нем никого не было. Когда и где его нашли, ответить было трудно. Осматривал городок в бинокль, Климов его не заметил. Видимо, стоял в одном из тупичков или в каком-нибудь дворе, скрытый навесом.

Двое автоматчиков прохаживались около машин, поглядывали вверх. Чего-то ждали. Вершины горы отсвечивали серым.

Больше на площади никого не было.

«Должно быть, в здании администрации, — подумал Климов. — Теперь у города другая власть: бандиты и один кусошник, мент поганый».

Мысль о Слакогузе приводила его в бешенство.

Холуй несчастный.

Мусор.

Яркий представитель тех, кому все «пофиг». Лучше будут жрать свое дерьмо, чем на рожон полезут.

Соловьи.

И Слакогуз один из них. Один из них. Торчать на виду у автоматчиков не было смысла и Климов, крадучись, пробрался поближе к аптеке. Зашел с черного хода. Но входить в нее не стал: в аптеке кто-то был.

Чтобы не искушать судьбу, он припал к цоколю и быстро отбежал за угол, потом метнулся за сарайчик, спрятался за голубятню.

Из аптеки вышли трое, вытащили на крыльцо черного хода два тяжелых сейфа. Один из них, довольно потирая руки, исчез в дверях и вскоре появился вместе с «Чистым». Тот выдернул антенну портативной рации, что-то сказал, и через несколько минут во двор аптеки въехал «рафик». Надоевший Климову до чертиков. Тот самый: черный. Из него выскочил водитель, открыл заднюю дверь и стал помогать загружать сейфы. Пока проходила погрузка, у Климова родился дерзкий план.

Аптека располагалась на первом этаже трехэтажной «хрущобы», занимая весь подъезд, а второй и третий этажи, судя по разнообразным занавескам и горшкам с цветами в окнах, занимали жильцы. Для них существовал второй подъезд. В него и нырнул Климов, воспользовавшись затянувшейся погрузкой сейфов. Нырнул, прижук, прислушался. Все тихо. Можно двигаться вперед — по лестнице и дальше.

Бесшумно — через две ступени — взбежал, застыл. Поправил кепку. Определил квартиру, чьи окна выходили бы во двор. Приник к двери. Ни голоса, ни шума. Достал свой ключ-универсал и отомкнул замок. Дверь слегка скрипнула и медленно открылась.

Никого.

Только тяжелый запах псины.

Захлопнув за собой дверь, Климов заглянул на кухню, в ванную и в туалет, нигде никого не было, открыл дверь в комнату, прошел к окну: все верно — из окна был виден двор.

Отличная квартирка.

То, что надо.

Софа, телевизор, ковер на полу. Раскрытый платяной шкаф. Выдвинутые ящики стола. Следы поспешных сборов. Денежная мелочь на серванте. Герань на подоконнике.

Раздернув занавеси, Климов сдвинул со стола газеты, книги, лампу, стал на стол, выглянул в форточку.

Погрузка закончилась, водитель запер дверцу, сел в кабину, рядом с ним умостился один из «грузчиков» и «рафик» задним ходом выехал на улицу.

На крыльце остались «Чистый» и его подручные.

Неспешно закурили.

Теперь пора было спешить. Не им. А Климову. Он спрыгнул со стола, проверил, есть ли свет: включил и выключил настольную лампу, подошел к телевизору и воткнул его штепсель в розетку. Заранее прибавил громкости. На всю катушку. Сразу же всю комнату заполнили мужские голоса. Депутаты ратовали за народ. За сирый, обездоленный, униженный русский народ. Все ясно. Никаких тревог и катастроф на атомных электростанциях. Ни далеко, ни близко. А Климов еще втайне сомневался, верно ли он действует в условиях «эвакуации». Нет, никакой опыт не проходит даром. Предвосхищение — плод опыта и чувств. И он сейчас предвосхищал события. Предвидел их и ими управлял.

Когда в дверь постучали, требовательно, нагло: «Эй, кто там?» — он, притворившись в стельку пьяным, сбросив кепку на пол, рывком распахнул дверь:

— Ка-кая бля-я-дь?

Перед ним стояли двое. Как он и ожидал. «Чистый», конечно же, сам не поднялся. Курит внизу. Но это даже лучше.

Климова шатнула пьяная волна и он свалился, увлекая за собой «бойца» по кличке «Кент». Рванувшийся было к нему второй «десантник» потерял точку опоры и с размаху выбил себе зубы о чужой приклад. Взревел от боли. И — умолк. Внезапно и навеки.

Никогда не обижайте пьяных, никогда.

Климов держал на мушке Пустоглазого-Кента, который просто потерял дар речи.

— Ну, ты что в рапятие-то впал? Чего задумался? — на воровском жаргоне спросил Климов. — Грызи землю! — Он сделал вид, что вскидывает автомат, и Пустоглазый мигом лег на брюхо.

Удар в висок был для него приказом.

Он пополз.

— Кто внизу с «Чистым»?

— Он один.

Не надо было парню шевелиться, пытаться поднять голову и сплюнуть. Второй удар лишил его сознания.

Климов забросил его обмякшее бесчувственное тело в коридор, туда же заволок Беззубого и усадил его к стене. Но он сполз на пол. Плохо. Надо коридор освободить, и Климов отволок «десантника» на кухню. Спи, не кашляй.

В холодильнике Климов нашел кусочек льда, в аптечке нашатырный спирт и привел в чувство Пустоглазого.

Впервые рассмотрел его внимательно.

Злобная ухмылочка садиста, казалось, навсегда застыла на его губах. Нос, как у боксеров, переломан. Сразу было видно, что он ненавидит все вокруг и всегда готов к отмщению и зверству.

— Расхомутаешься — пришью, — как можно внятнее, но тихо сказал Климов. — Вставай на богоны, базлай в ширинку, — он указал на форточку и вырвал из розетки штепсель. Звук пропал и телевизор отключился.

— Че базлать? — тоже негромко спросил Пустоглазый и встал на ноги.

— Кричи: «Могильщик здесь»!

У Пустоглазого перекосило рот. Он, кажется, впервые посмотрел на Климова осознанно, в упор, и тотчас закивал.

— Да, да… Я понял.

— Вот и хорошо. Люблю послушных.

Пустоглазый подошел к окну, двумя руками приналег на подоконник и — Климов не дал ему сделать рывок, больно ударил. Он осел, свалился на пол.

— Не могу…

Второй удар заставил его встать.

— И чтоб без кипиша…

— Все, все… — у Пустоглазого уже дрожали руки. — Я зову.

— Я слушаю, — спокойно сказал Климов.

Проорав положенную фразу, Пустоглазый обезволенно свалился на ковер, которым был застлан пол, и горько заблажил:

— Уроет меня «Чистый»…

Вопли Климов не терпел и оборвал их одним махом. Удар подействовал, как сильное снотворное.

«Надо использовать против бандюг, — подумал Климов о лекарствах, — полечить».

Автоматы Пустоглазого и его кореша он зашвырнул под ванну. Пошире раскрыл дверь: входите, будем рады, выхватил из ножен Пустоглазого клинок, снял с его пояса гранату, сунул в куртку. Постоял с секунду, повертел в руках клинок, подумал, что с ним делать, положил на шкаф, стоявший у софы, и, как только услышал скрип внизу, бесшумно повалился на пол. На ковер. Нелепо оттопырив локоть.

Мертвее мертвого.

Теперь бы только Пустоглазый не очнулся, да тот,

в

Шорох… легкий шорох известил о госте. Он пришел. Наведался. Притих. Обескуражен видом бездыханных. Сейчас он постарается узнать, где лежит третий.

Хруст… почти неслышный, легкий… мягкий шелест.

Проверил туалет, заглянул в ванную, скользнул на кухню.

Обнаружил.

Шелест… шорох… явный, четкий скрип…

Идет назад. Уже смелее и раскованней.

Климов расслабился. Представил себя в озере, потом — лежащим на воде, затем… вобрал в себя покой горного озера, сам превратился в воду… в воду, отражающую свет и все на свете.

Ни боли, ни злобы — покой.

Легкий сквозняк взъерошил его волосы. Потом на лоб легла пушинка — его били. Может, «Чистый», может, кто другой.