Чем батька-Мороз свирепей, тем солдат прытче. Не угнаться за ним!

— Ну, довольно! — говорит царь Пётр. — Мороз на славу постарался, теперь поглядим, кто жив остался!

Сразу схлынула стужа. Весна на дворе. Птицы снова запели, и деревья ожили.

Вышел царь со свитой из дворца. Глядят — солдат стоит на вытяжку, а генерал его распекает. Мол, в штыковой атаке колол криво и бил с промахом.

— А что же адмирал? — удивился царь, — Почему шубу не скидывает?

Подошли всем миром к адмиральской шубе — кое-как отворили. И выпала оттуда толстая сосулька в мундире…

— Вот оно что! — нахмурился царь. — Стало быть, плохенькая одежонка! Похороните адмирала со всеми почестями, как павшего на поле боя. А мы пока спор закончим…

— Да ведь я, царь-батюшка, уже выиграл! — взмолился генерал. — Неужто мне с простым солдатом тягаться?

— Спор есть спор! — прикрикнул царь. — Тут чины не в счёт! Эй, ваше сиятельство, ясно Солнышко, твой черёд!

И только укрылся царь со свитой во дворце, как окутало двор небывалым жаром. Огня нет, но горячее любого пекла! Реки, ручьи да озёра в миг высохли. Леса да поля почернели. Звери в глубокие норы забились, еле дышат.

Генерал совсем никудышен — глаза выкатил, язык вывалил! Ну, точно пёс-доходяга.

А солдат как ни в чём не бывало — марширует по двору, каблуком пыль вбивает, носочек оттягивает. Любо-дорого поглядеть, какая бравая выправка.

Старается Солнце, печёт так, как ни в какие прежние времена!

Генерал уже сморщился, будто груша сушёная.

А солдат сабелькой поигрывает, усы подкручивает.

— Эх, Солнце, зря пыжишься! — говорит. — Ты же русских солдат в боях и сражениях видело! Там пекло, не чета нынешнему, там преисподняя, и то — сдюжили!

Притомилось Солнце, затуманилось сиятельство, и утёк со двора небывалый жар.

Вышел из дворца царь со свитой. Глядят — солдат краснощекий несёт караульную службу.

А генерал — сущая головешка! Вместо орденов зелёные огоньки мерцают, тлеют, затухают…

— Значит, и этого похоронить, — прищурился царь. — С почестями, знамо дело, как павшего в бою! А тебе, солдатина-молодчина, быть отныне очень высоким чином — генерал-адмиралом…

— Ваше величество, дозвольте узнать! — кланяется солдат. — Может ли такая шишка, иначе сказать, чин — в кафтане ходить?

— Эко хватил, братец! — говорит царь Пётр. — Это непорядок! Не по уставу!

А солдат своё гнёт:

— Окажите милость, ваше величество, оставьте меня в солдатах! По мне, драный кафтан, когда он на месте, дороже любой шубы и мундира…А без чинов, глядишь, меньше шишек!

— Ну, будь, по-твоему, служивый, — улыбнулся царь. — Сказывают, плох тот солдат, что не желает стать генералом, да теперь знаю — брехня это…

И выдал царь-батюшка солдату жалованье на три года вперёд — на телеге не увезти.

Хоть по уставу на солдатском кафтане нет карманов, да вся получка куда-то упряталась — уж такие, видно, хитрые заплаты солдат смастерил.

Недаром сказано, солдат — добрый человек, да кафтан его — хапун. Да, может, и это тоже брехня, как выражался сам царь Пётр Великий.

Жили в одном монастыре ни много, ни мало, а ровным счётом триста монахов, да ещё один игумен.

Богатый был монастырь, доходы со всех сторон. И живут монахи припеваючи — пьют, едят сладко, спят долго, а работы никакой. Так хоть тысячу лет живи — не тужи.

Прослышал про такое беззаботное приволье царь Пётр. Прослышал царь да задумался:

«Как так? Весь народ, да и сам я, грешный, — все в трудах да заботах. Ни днём, ни ночью покоя нет! А тут триста монахов да ещё один игумен, как сыр в масле катаются. Ни заботы у них, ни работы. Ожирели, поди, на лёгких хлебах».

И послал царь-батюшка гонца в тот монастырь

— Скажи, вестовой, тамошнему игумену такую штуку. Во-первых, приказал-де царь сосчитать звёзды на небе! Во-вторых — узнать, глубока ли земля. И, в-третьих, пусть игумен сообразит, что у меня, у царя-батюшки, в голове. Сроку на всё про всё — три дня! А на четвёртый жду самого игумена с полными ответами. Коли не справится, отправлю монахов лес валить для строительства флота.

Как получил игумен царский приказ, так очень запечалился:

— Ох, ангелы небесные, пришла к нам беда неминучая!

Собрал всех монахов и рассказал им, как жизнь вдруг повернулась плохой стороной. И монахи головы повесили, закручинились. Думали, думали — так ни до чего путного и не додумались.

Зашёл точнёхонько о ту пору отставной солдат в монастырь. И видит — тоска да уныние, будто на Страстной неделе.

— Чего, братие, горюете? — спрашивает. — Жили всегда без нужды, без хандры, а теперь скука во взорах.

Тот солдат с детства на землях монастырских батрачил, знал здешние порядки.

Монахи ему отвечают:

— Ох, служивый, горесть подоспела! Велел царь три загадки отгадать, и через три дня на четвёртый игумену с ответами во дворец предстать.

— Какие такие загадки? — интересуется солдат. — Я дюже охоч, братие, до всяких загадок!

Монахи едва не плачут:

— Надобно сосчитать все звёзды на небе, выяснить до самого дна глубину земли да узнать, что у царя на уме. Это тебе, служивый, не шутки! Тошно от таких загадок!

А солдат только посмеивается:

— Ну, кабы был на вашем месте, сполна бы ответил царю-батюшке.

Монахи тут же побежали на рысях к игумену в келью. Так, мол, и так, — пришлый служивый берётся всё разгадать и перед царём ответ держать.

Игумен спохватился, чуть ли не в ноги солдату кланяется:

— Бери, любезный, чего пожелаешь, да только пособи нашему горю — научи, как царю ответить!

А солдат и говорит:

— Ничего мне не надо от Божьих людей. Давай твою рясу. Так и быть, пойду вместо тебя с докладом.

Обрадовался игумен, и монахи повеселели, как гора с плеч, — прислал-таки Господь заступника.

Стали солдата угощать, потчевать:

— Пей, ешь, православный, чего душа пожелает!

И сами не забывали праздновать чудесное избавление. Так повеселились, что сутки-другие отлёживались.

Но приспела уже пора к царю идти. Надел солдат поверх кафтана рясу игумена и явился во дворец, как приказано было, на четвёртый день.

— Что скажешь, слуга Божий? — спрашивает царь. — Есть ли ответы на мои загадки?

— Так точно, ваше величество! — отдаёт солдат по привычке честь, да каблуками щёлкает. — Насчитал я на небе не много, не мало, а ровно семьсот сорок две тысячи четыреста восемьдесят девять с половиной звёзд, начиная от Луны и Солнца.

— Да верная ли это цифирь? — усомнился царь Пётр, — Нету ли ошибки в расчётах?

— Никак нет, ваше величество! — рапортует солдат. — Три раза считал — всё сходится, до последней половинки. Можете сами проверить!

Почесал затылок царь-батюшка, ус покрутил:

— Ну, ладно, — говорит, — Это проехали! А как дела с глубиной земли?

— О, ваше величество! — развёл солдат руки во всю ширь. — Земная глубина крепко велика!

— Да как же ты узнал? — прищурился царь.

Вздохнул солдат, вроде вспоминая тяжёлую работу:

— Ох, и долго мерил, ваше величество! Родитель мой, светлая ему память, ушёл в землю ровно тридцать лет назад, и до сей поры не возвратился. Значит, не иначе, — крепко велика глубина земная!

Откашлялся царь и говорит:

— Похоже на правду. А теперь отвечай, о чём я думаю? Что у меня, у царя, на уме?

— Помилуйте, ваше величество, что в голову царственную подглядываю! — потупился солдат, — Однако на уме у вас, вижу, такая дума: «Каков шельма-игумен молодец!»

Растрогался царь Пётр, аж слезу смахнул:

— Молодчага, игумен! На всё, шельма, ответы нашёл!

— Никак нет, ваше величество! — опять щёлкнул солдат каблуками. — Вот тут-то как раз ошибка в расчётах! Приняли вы меня за игумена — настоятеля монастырского. А я — отставной солдат — только и могу по струнке перед вами стоять.