Что же касается эксперта, сидевшего рядом с Тимониным, то вопросов к нему больше не было, и все

дружненько

раскланялись с его белобрысой макушкой.

Когда остались вчетвером, Шрамко спросил: «Ну и?..»

Вопрос, как говорится, в пустоту: слишком общо был задан. Как и следовало ожидать, адресован он был молодежи.

—

Козырь на козыре, товарищ полковник, — простецки сделикатничал Гульнов. — Я думаю, дело свернулось. Убитая убита, убийца сгорел. Все сходится. Серьги на трупе отсутствовали? Отсутствовали. Кто их взял? Убийца. В чьей машине их нашли? В костыгинской. И, наконец, автомат. Это уже не случайность: все в масть.

Андрей три месяца назад занимался картежниками, вот и нахватался, расширил свой лексический запас.

—

А ты, Юрий Васильевич, что думаешь?

Климов замялся. У него поднакопилось нераскрытых дел, а ждать, когда тебя начнут поминать на совещаниях и упрекать за явную медлительность, кому охота?

—

Кажется, я с этим делом никогда не развяжусь. Все так затемнилось, и вдруг — просвет. А это…

—

Настораживает?

—

Так точно, товарищ полковник.

Тимонин приподнял подбородок и провел указательным пальцем по горлу, сверху вниз. Бели Климов прибег к сугубо официальному ответу, к его сомнению стоило прислушаться.

—

Так что же будем делать? — потянулся за зажигалкой

Шрамко, хотя курить не собирался. — Мы ведь работаем не на самих себя.

Вопрос был заковыристый — трактуй, как хочешь. Климову пришлось помедлить, прежде чем ответить. Безусловно, главной проблемой следовало считать правомочность сдачи дела в архив.

Нужно все-таки послать Андрея на Алтай. Пусть там пошарит. Если Костыгин в тех краях не объявлялся, тогда… да.

—

Сдаем?

—

Сдаем.

—

На твой запрос еще не отвечали?

—

Нет.

—

А Подмосковье?

—

Тоже.

—

М-да… — отодвинул зажигалку Шрамко и по его озабоченному виду было ясно, что он смотрел на свою работу трезво и не собирался потакать ошибкам. — И хочется, и колется. Но машину, хотя что я говорю, мамашу, отыскать, понятно, надо. И друзей костыгинских найти. Зачистить, так сказать, концы.

Кулак правой руки пристукнул ладонь левой.

Если Климов правильно понял, его поторапливали.

—

А может, ваш Костыгин малость того? — повертел пальцем у виска Шрамко и снял трубку телефона. — Сбрендил после убийства?

Накручивая диск телефона и дожидаясь, пока на другое конце провода ответят, он вопросительно глянул на Климова.

—

Трахнул девку, бросил молоток, напал на инкассаторов, сгорел… Идиотизм какой-то.

Не требуя ответа на свои вопросы, он побарабанил пальцами по столу и, как только в трубке послышался голос, распорядился:

—

Глухонемого в кабинет Климова. Сейчас.

Эта его манера выдавать на-гора сюрпризы могла поразить любого. Опустив трубку на рычаг, Шрамко счел нужным пояснить:

—

"Ребята из ОБХСС прищучили делягу. Торговал на пляже порноснимками, журнальчиками кой-какими, картами… Дешевкой а-ля контрабанда… Но дело не в этом. В самодельных колодах вместо червовой дамы — наша убитая.

У Гульнова и

Ти

монина лица так и вытянулись. Ну и ну! Вот это подарочек!

Шрамко выдвинул ящик стола и передал Климову колоду карт:

—

По двадцать пять рублей. Но качество отменное.

—

Подарки для придурков! — скаламбурил Андрей и придвинулся к Климову. Тимонин тоже наклонился над столом.

Да, на игральных картах вместо червовой дамы была Комарницкая. Лицо, шея, груди. Все как полагается. Глубокая цветная фотография.

Вот тебе и Костыгин, чувствительная натура, лирик- пейзажист.

Глаза у Комарницкой блаженные.

—

А «снежком» она не баловалась? — имея в виду морфий, спросил Гульнов, намекая на профессиональный доступ убитой к наркотикам, и Климов отметил про себя, что его помощник довольно быстро схватывал все то, что он лишь хотел выразить. А жаргонные словечки — это от молодости. Потом надоест.

—

Это идея, — сказал Климов. У него совсем выскочило из головы, что убитая была близка к наркотикам. Спрашивая себя, как он мог так лопухнуться, не учесть этот момент, он посмотрел на Шрамко, но тот с грубоватой теплотой в голосе лишь фыркнул:

—

Вот где у меня сидят ваши идеи! — и похлопал себя по загривку. — Идите, знакомьтесь.

Задержанный производил жалкое впечатление. Большие уши, тощая шея, ребристая грудь с выпирающими ключицами. Затравленно-испуганный блудливый взгляд. Есть такой сорт людей: пришей-пристебай.

Он разбито, скособоченно дошлендал до предложенного стула и, прежде чем сесть, зачем-то оглянулся на конвойного.

«Наркоман», — заподозрил Климов.

Гульнов отошел к окну, сбоку рассматривая сутулого, а точнее, горбатого «офеню», как он метко окрестил глухонемого.

Тимонин приставил стул к столу, закинул ногу на ногу.

Подождали переводчика.

Как только он пришел, начали допрос.

Сначала «офеня» сидел с самым удрученно-кислым видом, лупил свои зенки по сторонам и непонимающе вертел головой. Поскольку слышать он не слышал и говорить не мог, обиженный природой-матушкой, вполне естественно было ожидать такой прелюдии.

Выложив на стол колоду карт, Климов в упор посмотрел на сгорбившегося перед ним глухонемого. По всему видно, что тот с тупым упрямством будет отпираться. Лгать, хитрить, изворачиваться. Делать вид, что он утюг и ничего не понимает. Старая, как мир, игра. И ей надо было сразу положить конец.

Вытащив из колоды карт червовую даму, Климов протянул ее глухонемому:

—

Кто эта девушка?

Тот боязливо сунулся вперед, но в тот же миг отдернул руку и обратился взглядом к переводчику, противно хмыкнув: я, мол, тут при чем?

И Климов жестко, напрямую рубанул, держа перед собою карту:

—

А при том, что нашли мы ее убитой! Это ясно?

От Климова не ускользнуло, как напрягся Андрей, несмотря на внешнее свое спокойствие. Достаточно было увидеть его пальцы, сцепленные за спиной. Но сейчас он думал не столько о своем помощнике, сколько о реакции «офени» на свои слова. Для себя он решил, что если и вести допрос, то только так — припирая глухонемого к стенке. Но аффектированная мимика и жестикуляция задержанного, обращавшегося ко всем сразу и к переводчику в отдельности, напоминали бред.

Допрос не получался. Глухонемой нес околесицу. С таким же успехом можно было говорить о погоде, благо она последние дни не менялась.

Тимонин вяло покривился, и Климов, перестав внимать «офене», а вернее, его переводчику, уже собрался отпустить задержанного, как до его сознания дошла тревожащая фраза: «Он свою гонку закончил, и мы вместе с ним».

—

О ком это он? — забыл о своем желании прекратить допрос Климов и напряг внимание, чтоб уловить, где ложь, а где желаемая правда. Ответа не последовало.

—

О ком это вы? — переспросил переводчик, но глухонемой молчал. Уставясь на деревья за окном, он весь ушел в их созерцание.

Фраза, насторожившая Климова, таила в себе что-то драматическое, из ряда вон выходящее, но что?

—

Я спрашиваю, кто закончил гонку? — повышая голос и чувствуя, что едва сдерживается, он вновь потряс перед «офеней» картой. — Кто это «мы»? Кто «вместе с ним»?

Климов догадывался, что разгадка убийства близка и, не придуривайся глухонемой, они бы, переходя от одного вопроса к другому, полегонечку бы распутали клубок противоречий, намотавшихся по ходу розыска.

Но чертов «офеня» молчал.

Чтобы понимать реакцию людей, нужны не только интерес и внимание к ним, но в достаточной мере и терпение. Последнего обычно многим не хватает. Не хватало его порой и Климову. Или это ему так казалось, когда он выходил из равновесия, но сам он считал, что не хватает. Что касается Тимонина, который сидел, опираясь локтем о стол и закинув ногу на ногу, точно его в этой беседе, как и Гульнова, ничего не интересовало, то он не раз показывал другим, что такое мастер своего дела, постоянно напоминая, что самое главное в их работе — это умение владеть собой. Он был настоящим следователем — цепкая память, безукоризненная логика, хорошо развитое ощущение подвоха и способность к точно выверенным действиям. У него уже сложилось свое мнение о глухонемом и, видя, что у Климова на лице прорезается желание схватить допрашиваемого за грудки, он взял инициативу в свои руки. Если до этого допрос шел рывками, с недомолвками и путаницей, то теперь он потек по иному, более гладкому руслу. С легкой руки Тимонина, который не давал глухонемому умолкнуть, хотя особо и не нажимал, переводчик еле поспевал воспроизводить как можно правильнее речь задержанного.