Вода, забулькавшая в стакане, заставила отключить кипятильник и заняться чаем. Размешивая сахар, Климов поймал себя на мысли, что самое главное теперь — понять, кем себя считает сам Костыгин. Если жертвой обмана, подлости, женской измены, всего того, что называют несчастным стечением обстоятельств, злым роком, он будет плутать, скрываться, совершать одну нелепость за другой, все больше запутываясь и увязая в тине самооправданий, озлобится и совершит в конце концов другое преступление. Но если он уже осудил себя как убийцу, можно ожидать явки с повинной или же расправы над собой как над насильником и недоумком: самосознание — рычаг поступков. Хотя не все способны к самонаказанию.

Задумавшись, Климов машинально хлебнул чай и тут же поперхнулся, чуть не расплескав на стол парящий кипяток. Невольно дернувшись, он помахал рукой перед открытым 16* ртом, пытаясь остудить язык, и с нескрываемой досадой отставил горячий стакан. Не было случая, чтобы он не обжегся, но теплый чай терпеть не мог.

Дуя на пальцы и остужая дыханием небо, стал собирать разложенные фотографии. Когда последний снимок был всунут в пакет, Климов поковырялся в забитом чреве сейфа, нашел местечко для костыгинских пейзажей, а папку начатого дела втиснул на верхнюю полку, с раздражением отметив, что листы розыскных бюллетеней, накопившиеся в несгораемом шкафу,

заломились

на углах. Он был аккуратистом и не терпел беспорядка.

Заперев сейф, Климов хмуро посмотрел на остывающий в стакане чай, прошел к окну. Глядя через решетку на притихшую после дневного шума улицу, послушал близкий шелест тополей.

Теплая ночь, еще не утратившая свежесть полуденного ливня, источала сочный аромат июльской зелени, озвученной протяжным стрекотом цикад. В такое время, когда шелест листьев и сияние далеких звезд, горящих над верхушками деревьев, вселяют веру в тайное могущество природы, он ощущал вину перед людьми: борьба со злом в подлунном мире явно затянулась.

По мере того, как прочитывались первые страницы дневника, Климов начинал по-новому осмысливать мотивы преступления. Если допустить, что Комарницкая принимала безоглядность чувств за добродетель, обмануть ее не стоило труда.

Самая подлая ложь лепится к светлому чувству.

«В чем повинен перед людьми половой акт?» — спрашивала себя Комарницкая и через несколько страниц отважно признавалась: «Я сексуальна. Очень. И поэтому не вынесу измены. Лучше умереть, чем пасть в своих глазах».

Несмотря на знания, позаимствованные ею из медицинских учебников и художественных книг, самым восхитительным в ней было явное неведение жизни, словно в своем ожидании и праздновании любви она готовилась лишь к счастью. Счастью необыкновенному и радостному, как ее мечты.

«Все игры юности приводят к поцелуям, — окунаясь в течение своих мыслей, подумал Климов и закинул руки за голову, — а самые горькие думы, как это ни парадоксально, бывают в зрелости. В юности, когда напыщенная пошлость жизни должна вызывать оскомину, мечты, наоборот, неизъяснимо сладостны».

Он потер глаза, придвинул поудобнее настольную лампу и продолжил чтение. Ничто так не укорачивает жизнь, как долгие думы.

«Когда ему плохо, когда он зол и рассержен, он старается смеяться. Наверное, это очень трудно — смеяться, когда в тебе все протестует и кричит. Он очень волевой, он хочет быть железным, стойким, самым-самым…»

«О ком это она?» — не понял Климов и быстро пробежал глазами следующие страницы. Вряд ли Костыгина можно считать сверхчеловеком, такого одинокого и замкнуто-ранимого.

А может, у любимого и вправду все во благо?

Разумеется, наивно было думать, что в письмах или в дневнике Комарницкой всплывут имя убийцы и описание его внешности, но чем дальше Климов оставался один на один с общей тетрадью в дерматиновой обложке, тем яснее ему виделось, что избранник убитой представлялся ей эдаким ходячим манекеном мужских совершенств. И тогда ему до слез становилось жаль ее — таким она еще была доверчивым ребенком! И он все больше утверждался в своем выводе, что Костыгин в роли «жениха» явно не смотрелся, хотя любовь, известно, ослепляет.

Знал по опыту, что главное в деле сыска не черты характера того или иного человека, а мелкие черточки, нечто ускользающее, еле уловимое, но вместе с тем определяющее личностную суть, а также помня, что смерть изменяет не только лицо умершего, но и придает особый смысл прижизненным его поступкам, Климов и не заметил, как, выискивая нужные ему крупицы информации, просидел над письмами и дневником всю ночь.

—

Скажи, как ты умер, и я скажу, кто ты. Вот суждение большинства людей, — высыпав на стол очередную партию спичек, Тимонин залюбовался возводимой им постройкой. Это была его привычка: размышлял, давать рукам работу.

Они обсуждали с Климовым дальнейший план розыска, а для того, чтобы серьезно говорить о ком-то, прогнозировать его поступки, нужно сперва понять его конечное желание.

Заодно поджидали Гульнова.

Передав Тимонину пакет с фотопейзажами, пачку писем и дневник, Климов высказал мысль, что нелюдимые всегда нам кажутся угрюмыми и злыми, хотя это далеко не так.

—

Ну, да, — откликнулся Тимонин, — наглядность всегда убедительней. В этом уязвимость нашей психики, мы все рассматриваем через увеличительное стекло профессиональной подозрительности.

Когда еще одной спичке нашлось место в крохотной постройке, пришел Гульнов.

—

А, мастер дознания! — отозвался на его приветствие Тимонин и откинулся на спинку стула, как бы давая возможность всем присутствующим оценить свой зодческий талант. Еле уловимая улыбка превосходства осветила его узкие глаза. В принципе его довольство было оправданным: дом с мезонином выглядел как настоящий.

—

Силы молодости и божественного дара, — с порога запел Андрей, — помноженные на честолюбие, завоевывают мир, а в мире этом есть театры, курорты, отели и восхитительные женщины в неподражаемых одеждах!

Он фертом прошелся по кабинету, повернулся к Климову и мечтательно завел глаза:

— Где я был, где я был! Что мне снилось…

Он явно просил прощения за опоздание.

Климов улыбнулся. Ему по душе был этот парень. Молодой, красивый, рослый. С первых дней своей работы в отделе он произвел впечатление серьезного, вдумчивого человека, ловко скрывающего эти качества под маской балагура и весельчака. Может быть, именно эта способность к скрытности и перевоплощению лучше всего убеждала в том, что создан он исключительно для ситуаций экстренных, взрывоопасных, требующих совершенствования и шлифовки профессиональных качеств постоянно. Видимо, это и помогало ему «прочитывать» других, не прибегая к грубому нажиму. Непринужденный тон, естественные жесты, терпимость и доброжелательность давали ему возможность оставаться и в конфликтные моменты честным и правдивым.

Правильно, уголовный розыск — это самые отчаянные преступления, самые рискованные случаи, самые смелые люди. Да, уголовный розыск — это загадочный, сложный мир со своими законами пересечения характеров и судеб, где не бывает переполненных трибун, восторженных болельщиков, но где невидимые нити связывают каждого из нас с понятием добра и зла. Воспитанный в правилах чести и долга, Гульнов твердо верил, что человек, усвоивший уроки гражданственности, не может совершить антиобщественный поступок.

Когда три года назад Андрей в одиночку взял матерого домушника, убившего по пьянке двух своих подельников, Климов понял, что к ним в отдел пришел оперативник, что называется, милостью божьей. В технике сыска он еще мало понимал, но у него было развито чутье на достоверность ситуации, поразительная интуиция. Не зря Тимонин последнее время «обхаживает» его, уламывая перейти в прокура

туру.