Перед капралом, как всегда, лежала газета. Он подобрал ее в каком-то браззавильском баре и постоянно таскал с собой, завернув в целлофан. Я никогда не видел, чтобы капрал разворачивал эту газету. Нет, он выкладывал ее на стол и мог часами сидеть над ней, как над молитвенником. Наверное, в газете было что-то такое, чего не прочтешь ни в одной другой. Но спрашивать у нас не полагается. Каждый знает об окружающих его парнях лишь то, что они сами могут ему сообщить. Так что тайна газеты капрала так и оставалась для нас тайной. Зато каждый знал - капрал обожает монету. География и история в его представлении, несомненно, сводились к чисто экономическим понятиям - район работ, оплата, тариф… «Истинная щедрость - это щедрость к себе» - вот, пожалуй, любимый афоризм капрала.

Пообедав, француз опять пристал к бабинге, и несколько раз мне казалось, что вот-вот бабинга вырвет у него «вальтер» и мне придется за кого-то из них вступаться. Но ничего не произошло. Француз знал, что делает. И хотя профессиональная надбавка за риск предполагает нечто иное, он не без удовольствия дразнил бабингу. Ведь он, Буассар, был настоящий легионер. Как говорят, легионер до смертного часа; и там, где он проходил, трава, как правило, поднималась так же медленно, как и под ногами голландца. А это кое-что значило.

Прихватив пару жестянок с пивом, я лег на разостланный по траве плащ. Из-за тоненькой веточки глянула на меня круглыми тупыми глазками крошечная древесная лягушка, и я вдруг вспомнил слова одного чудака о том, что в спокойном состоянии лягушки вроде бы совсем ничего не видят. Мир для них - сплошной голубой фон. Но, как объяснил мне все тот же чудак, беднягам лягушкам и не надо ничего лишнего видеть - ведь даже в самую плохую погоду вода сохраняет свой голубоватый оттенок, и стоит лягушкам услышать врага, как они автоматически прыгают именно на голубое, в воду… Разумеется, в таком зрении есть свои неудобства. Например, лягушка может подохнуть от голода, находясь среди убитых насекомых. Но зато если уж перед нею шевельнется что-либо небольшое и округлое, своего она не упустит! Как легионер… Деньги - вот тот сплошной голубой фон, на который мы автоматически прыгаем в любую погоду…

Француз присел рядом и ухмыльнулся:

- Усташ, ты знаешь, какого цвета зебра?

Я понимал, что пришел он совсем не за этим, но на всякий случай, заметил:

- Она полосатая, Буассар.

- Хорошо. Пусть так… Но белая она с черными полосами или наоборот?

- Обговори это с бабингой, Буассар.

Но француз был расположен к беседе. Уже через пару минут он выложил то, ради чего подкатывался:

- Усташ, говорят, ты был в Каркахенте?

О таких вещах не спрашивают, Буассар это знал. Но в последнее время мы с ним довольно близко сошлись, и он, видимо, решил, что иногда может задавать и такие вопросы…

- Не злись,- сказал он.- Я просто вспомнил одного парня. Он был итальянец и работал на крупную газету, а может и на Интерпол, потому что всегда попадал в разные истории. В конце концов кончилось это плохо. Браззавиль не Париж, а легионеры не шансонье… Этот макаронник, Усташ, интересовался биографиями таких, как мы, и сумел взять интервью даже у майора Мюллера.

- Зачем?

- Чтобы поговорить о нас с европейцами. Чтобы рассказать всем о том, что мы якобы бандиты… И почему я с тобой заговорил… В списке этого макаронника был и некий хорват по кличке Усташ, следы которого прослежены от фашистской Хорватии до Аргентины, до Испании, до Конго… Я, конечно, притворился, что впервые о таком вот хорвате слышу, но этот итальяшка был упорный и не отставал от меня, и даже обо мне самом рассказал кое-что интересное. Ну, а о тебе он говорил чуть ли не как о родственнике - так долго он занимается твоей судьбой. И особенно хорошо он помнит тебя в Каркахенте…

- Чего он еще хотел?

- Увидеть тебя… Несколько лет назад он сумел добраться до испанского поселка Бенинганим, находящегося рядом с Каркахенте, в котором, как выяснил этот макаронник, находятся военные лагеря усташей, готовящихся для специальных акций против нынешней Югославии… Я только потому и спрашиваю тебя, Усташ, что кое-чего не понимаю… Ведь если нет такого государства, как Хорватия, исчезнувшего с третьим рейхом, то каким образом могут существовать и существуют в той же Испании военные лагеря хорватов?

- Эти ребята - иммигранты,- неохотно пояснил я.- Их немного. Они занимаются только спортом

Буассар затрясся от смеха:

- Конечно, спортом, кто возражает!.. Я тоже им занимался, видишь, сколько на моем лице шрамов! Только это случилось в другом спортивном лагере, и находились там не хорваты!

Я внимательно посмотрел в круглые глаза француза и терпеливо повторил:

- Болтай с негрилем, Буассар. Меня от таких бесед тошнит.

Но в принципе француз был прав - все мы прошли через те же «спортивные» лагеря и всем нам некуда было возвращаться, поскольку свои страны мы проворонили, потеряли…

- Ладно! - утешил меня француз.- Я не хочу копаться в твоей биографии. Да и тот итальяшка к тебе приставать не будет. Он утонул в озере Альберта… Несчастный случай… Он плыл тогда рядом с ван Деертом. Я потом видел, как сам майор Мюллер похлопал голландца по плечу…- Буассар помолчал и вновь начал нудить: - А вообще макаронник мне многое рассказал. Об усташах, например… Человек, который основал вашу партию… Как его?.. Ох, эти славянские имена!.. Ах, да! Анте Павелич!.. Так вот, этот Анте Павелич был крут на руку!.. Ван Деерту его проказы пришлись бы по душе!

- Если бы Гитлер не проиграл свою войну,- разозлился я,- мы бы не шлялись по черным Конго. Проиграли все, кто поставил на Гитлера, не я один… Но я хоть жив, и поэтому ищу возможности всплыть снова… Забудь, что я усташ! Принимай это всего лишь за кличку!.. Настоящие усташи не бродят по Африке. Они готовятся к возвращению не здесь. И они - это Хефер, Илич, Любурич, Вранчич, Ровер. Они готовятся и верят, что все можно повернуть… А я не верю. Я сам по себе! Мне нужны только деньги!

Я, правда, так думал. В мои годы не тешат себя иллюзиями.

- Бабинга! - заорал я.- Принеси пива!

Буассар вскрыл ножом принесенные негрилем жестянки, и мы молча выпили. А потом стали говорить о работе. Без патетики, не упирая на то, что мы - малиновые береты, синие гуси, рейнджеры и, как там еще? - ах да! - белые великаны!.. И совсем было успокоились, как вдруг в невидимом, закрытом непроницаемыми зарослями небе раздался далекий гул, перешедший во все нарастающий свист, и мы невольно привстали, пытаясь понять, чей это самолет выпевает свою последнюю лебединую песню… А потом грохнул взрыв. Эхо долго, раскатами, пробивалось к нам сквозь глухое одеяло джунглей.

- Кто-то из верхних,- заметил француз.- Я никогда им не завидовал.

Но я не слышал Буассара. Меня поразил Ящик, пулей вылетевший из своей палатки. На его плоском сером лице был написан настоящий ужас… «Трус! - решил я.- Что с того, что он умеет владеть своим пулеметом? Все равно - трус!»

- В машину! - рявкнул, выскакивая из палатки, капрал.

Исполнительность - это тоже входит в нашу работу.

Через пять минут все мы, кроме Ящика, оставшегося с бабингой в лагере, сидели в «джипе». Припоздавший голландец толкнул Буассара, и тот выругался.

«Джип» прыгал по слоновьей тропе, а мы вслух гадали - получим что-либо от этой вылазки или нет?.. Спасти пилота - за это полагалась неплохая премия… Ну, а если там только трупы, всегда найдется что-ни-будь в их карманах… В этих делах мы разбирались. В конце концов, не делятся друг с другом только живые. А вот мертвецы с живыми всегда готовы поделиться по-братски…

Подпрыгивая на дутом сиденье, капрал спросил:

- Ван Деерт, зачем тебе малокалиберка?

- Пригодится…- погладив мощной ладонью бороду, процедил голландец. Когда он вот так щурил глаза, щеки его, неестественно красные, яблоками выпирали над темной растительностью. Не знаю, сколько голландцу было лет, но на здоровье он никогда не жаловался.