Был просторный школьный двор. По одну его сторону мы заставили лечь мужчин, по другую - детей и женщин. Указанные вставали и отходили в сторону. Приказ был четок: уничтожить всех, ибо оставшиеся в живых могли разболтать о случившемся. И я убивал. И из Анри Леперье превращался в Ящика.

Впрочем, нет. Ящиком я стал не в той войне. Ту войну называли войной слона и кузнечика. Франция, конечно, была слоном. А я - Анри Леперье? Кем я был? Ногой слона? Клыком слона?.. Впрочем, в этом ли дело? Если я был всего лишь микроскопической частью этого взбесившегося слона, я все равно топтал кузнечиков…

Ящиком я стал позже,- когда меня прикомандировали к американской спецчасти, охраняющей запасы йодистого серебра. Этот невзрачный, весьма безобидный на вид порошок носил великолепное название-оружие Зевса. От лейтенанта Кроу я, Анри Леперье, узнал, что стоит кристалликам йодистого серебра попасть в скопление облаков, как все эти облака немедленно выпадут на землю в виде дождя, града или снега.

Та спецчасть, к которой меня прикомандировали,- вспоминал Ящик,- была как бы прародительницей тех частей, что позже, в 1962 году, провели в Лаосе операцию «Поп-1».

Несколько десятков граммов йодистого серебра - и на вьетнамцев обрушился ледяной, непрекращающийся ливень!..

Как говорил Кроу?.. А-а-а… «Анри, вы - французы, работаете вручную! Время ваших допотопных методов прошло! Берите пример с нас! Оружие Зевса, вот что нам нужно! И оружие Зевса еще далеко не все! Скоро у нас будут реактивы, способные вызывать окисляющие дожди. Дожди, которые начнут выводить из строя и танки, и грузовики, и радиолокаторы… И, заметь, от дождя не спрячешься! Мы откроем в небе такую дыру, что при необходимости сквозь нее выльется вся атмосферная влага! И даже это еще не все: мы начнем эпоху геофизических войн! Мы научимся нагревать и охлаждать целые континенты, увеличивать по желанию уровень радиации, наконец, вызывать искусственные землетрясения!..»

Он был оптимист, этот Кроу, и, как все оптимисты, а также и вьетнамцы, оказавшиеся в районе Лай, утонул, когда американцы проткнули все-таки атмосферу…

А я, Анри Леперье, не утонул… Я выплыл, чтобы… превратиться просто в Ящика!..

Что с нами? - подумал Ящик…- Увидев тогда разверзшееся небо, я понял, что остался в мире один. Что никто не хочет, чтобы я был с ними. Что все, напротив, хотят утопить меня в окисляющих дождях, вытравить меня ядами, выжечь напалмом. Я перестал тогда думать обо всех. Я решил спасать себя. Жить животной, растительной, какой угодно жизнью!.. И я, правда, начал спасать себя. Моя жизнь превратилась в поиски выхода. Я никогда уже не воевал ни за желтых, ни за черных, ни за белых. Я воевал только за себя. Я спасал себя и презирал всех остальных. Одних за не-

способность постоять за себя и за близких, других- за неспособность быть справедливыми. Я спасал себя и никогда уже не думал ни о зле, ни о добре, потому что против всего этого были сами люди, научившиеся повышать уровень радиации, вызывать искусственные землетрясения, наконец, вытравливать целые страны… Я спасал только себя, маленького, ничтожного, жалкого. Спасал от оружия Зевса, от стрел симбу, от пулеметов и пушек, и от всего того, что пока хранится в секретных сейфах, но рано или поздно все равно обрушится на меня…»

Ящик вздохнул и взглянул на оборотня: «Зачем он устроил нам эту иллюминацию?..

И этот Усташ!.. Как ему хочется порыться в моей биографии! От него так и несет напряжением… Как ни странно, я понимаю этого парня… Я ведь тоже оказывался иногда на грани открытия - ради чего я себя спасаю?.. Но стоило коснуться сути, сознание мое пробуксовывало и я вновь и вновь видел перед собой только залитые дождями сопки, и белый пар, поднимающийся над затопленными поселками…»

Опять до меня донесся счастливый запах, но я не успел его угадать. Ящик помешал, сказал:

- Я завтра ухожу, Усташ.

- Уходишь?

- Да… В Уганду. С меня хватит!

Я посмотрел на Ящика и пожалел его. Он захотел вдруг все бросить и превратиться в обыкновенного человека! Знаменитый стрелок, по кличке Ящик, снискавший славу не в одной пылающей точке, вдруг решил бросить все и вернуться на школьную кафедру!..

- Ты не прав, Усташ.. Во всех нас есть что-то расплывчатое и непонятное, как, например, чувство голода или желание оказаться в безопасности. Но ведь мы справляемся с этими странными чувствами, находим, в конце концов, какое-то удовлетворение. А разве не может оказаться так, что удовлетворение, Усташ, уже само по себе и есть чувство?

Я не понял его, а объяснять он не стал, потому что в этот момент к костру приблизился дергающийся, всклокоченный Буассар. Принюхавшись, наклонившись к нам, он произнес:

- Не стали будить?..

- Тебе следовало выспаться.

- Ящик?! - заорал Буассар.- Ты - француз?

- Я из Нанта,- коротко сказал Ящик, и они замолчали. Один торжествующе, другой устало. А рядом, опрокинувшись в траву, капрал, как пьяный, вслушивался в ему одному слышимую мелодию.

Когда Буассар присел, я почувствовал запах сигарет и вытащил из его кармана всю пачку. Дым не мешал запахам. Я по-прежнему был счастлив. Я понимал все и всех. Я понимал даже суету термита, бегущего по бесконечным переходам своих построек. Я понимал даже неосознанное удовольствие цикады, совершающей резкий прыжок… В этом мире, я вдруг понял, всем могло хватить счастья. И впервые я ощутил мир вот так - с каждой его отдельной травинкой, с каждым его отдельным листком… И это непрерывное понимание, непрерывное чувствование кружило голову, заставляло вновь и вновь вслушиваться в каждый шорох, вновь и вновь всматриваться в ту неуловимую суть, которую мы в итоге и называем душой природы, столь не похожей на душу человека, стоящего с автоматом в кузове открытого «джипа».

«Вот чем пахнет надбавка за риск,-вдруг понял я.- Теплым бензином, перегретой резиной скатов, потом убийц… Вот он, этот запах надбавки за риск -запах наших не менее перегретых тел! Стреляя и гогоча, мы проходим страну насквозь, и испарения наших тел отравляют ее атмосферу. В этом, видимо, и впрямь есть что-то сверхаморальное: убивать даже одним своим существованием!»

Будто прочитав мои мысли, Ящик негромко сказал:

- Это все оборотень.

- Оборотень?

- Взгляни, как он сияет! И разве ты не замечаешь: как только сияние усиливается, наши чувства претерпевают новые метаморфозы? Замечаешь?.. Я совершенно уверен, Усташ, что именно оборотень режиссирует наш спектакль.

- Но как это может быть? - недоверчиво спросил Буассар.- Как может какая-то бессловесная тварь командовать человеком? Она же ничего не чувствует и совершенно ничего не понимает!

- Если ты чего-то не видишь, это не значит, что этого, действительно, не существует. Ты же не видишь в облачный день солнце, но оно всегда есть,

- Хочешь сказать, что перед нами звездный миссионер, принявший вид вот такой медузы? Какие, к черту чудеса, Ящик, если эта тварь лишает нас ума!

- Разве я говорил о звездах? - удивился Ящик.- Я не говорил даже о разуме в нашем понимании, если оно еще в нас сохранилось. Это что-то совсем другое, Буассар. Природа склонна разнообразить свои изобретения. Термический орган американской гремучей змеи обнаруживает мышь на расстоянии до десяти метров. Японские рыбки-сомики улавливают так называемые теллурические токи, постоянно циркулирующие в земной оболочке и возмущаемые перед землетрясениями. Скаты и угри генерируют электрические импульсы. А оборотень… Мы можем только догадываться, на что он способен… Явно .не на малое, а, Буассар?.. И, черт побери, как я могу» объяснить тебе ощущение магнитного или биологического поля, если мы еще не научились понимать даже друг друга? Мы заперты в самих себе, Буассар! Но кто-нибудь в этом все-таки разберется…

- Кто?

- Может, тот, кому мы передадим оборотня.

- Передадим?!

- Конечно. Я думаю, удобнее всего это сделать в Уганде.

- Думаешь, там дадут за него больше?