Руководствуясь известным пунктом «Положений о Космосе», Конвей сразу вывел танк из цирка. Небо над плоскогорьем пылало как в доменной печи. Длинные фиолетовые тени падали от зубчатых гор. Ярко сияло в рыжем небе кольцо астероидов - радуга, охватившая полнеба, и так же ярко сияли первые звезды, прорвавшие рыжий закатный свет…

Ночью мне пришлось встать. Заклинило бур, и на щите пульта беспокойно мерцала лампочка. Сняв напряжение, я взглянул на экран наружного обзора, пытаясь в ночной тьме рассмотреть конусообразную громаду цирка. Это мне удалось - породы слабо светились. И, будто подчеркивая неясное свечение, возник вдали слабый гул - обдирая ущелье, шли сквозь него волны воздуха…

Ветер?.. Но почему я не видел взметенной пыли?.. Почему не летели вокруг сорванные со склонов камни?.. Почему не пронизывали тьму огненные реки камнепадов?..

А шум нарастал, приближался,- я вынужден был перевести реостат приемника. Это разбудило Конвея. Он постучал длинными пальцами по прозрачной перегородке спального отсека и спросил:

- Ветер?

- Возможно…

- Почему «возможно»?

- Ветер такой силы должен срывать со стен камни и поднимать пыль.

- Ну, если такие ветры не редкость, они давно сорвали со стен все, что могли сорвать.

- Может быть. Но флюгер танка спокоен.

- Массы воздуха идут поверху…- предположил Конвей.

- Возможно… Отдыхай, Даг… Еще не утро.

«Ветер» бушевал всю ночь, но ничто в цирке не изменилось. Я убедился в этом, сравнив свежие фотографии со сделанными вчера… Странный ветер,- его поведение нас насторожило, и в маршрут мы отправились готовые к любым неожиданностям. Автоматы оставленного в ущелье танка в любой момент могли прийти к нам на помощь.

В район покрытых «инеем» холмов мы не пошли, выбрали для осмотра ближайшие к нам овальные соты.

Свет фонарей отражался от их отшлифованных временем базальтовых стен, ноги тонули в толстом слое тяжелой пыли.

Камень и пыль. Пыль и камень… Я разочарованно выпрямился:

- Даг!

Конвей не откликнулся. Как стоял над узкой расщелиной, так и стоял - напряженный, отсутствующий.

- Что у тебя, Даг?

- Гомер,- наконец откликнулся он,- я, кажется, нашел автотрофа.

- Кого? - переспросил я.

- Автотрофа… И он поет… Как сирена!

Удивленный, я приблизился.

Невзрачный пучок плоских листьев, покрытых плотной щетиной металлически поблескивающих ресниц, вяло занимал часть расщелины. Но стоило Конвею приблизиться, вялые листья приподнялись, расходясь в стороны, как пластины электроскопа.

- Что ж, Даг,- не без зависти сказал я,- ты и впрямь нашел что-то… Но при чем тут сирены и пение?

- Ты не слышишь?.. Моя сирена поет!

- Поет?

- Наклонись!..

Я выполнил просьбу Дага.

Низкий, едва различимый шум, будто под нами работал крошечный трансформатор, исходил из расщелины.

- Твоя сирена, Даг, кажется, прикреплена к камню, но не советую приближаться к ней. Уж очень странно ее появление на необитаемой планете… И еще, Даг,- ни сегодня, ни завтра ты не прикоснешься к ней. Не прикоснешься, пока мы не выясним - что это?

Конвей вздохнул, но отодвинулся от расщелины. Сирена, приподнявшаяся над ее краем, была нам видна. Даг так описал ее позже:

«Сирена Летящей, кустистая. Стебли прямые или слабо изогнутые, часто стелющиеся по камню. Диаметр стеблей - от трех до семи дюймов, сообщаются друг с другом через соединительные трубки, расстояние между которыми редко превышает двадцать пять сантиметров. Днища воронкообразные, размеры варьируют… Я назвал автотрофов Ноос сиренами из-за и способности издавать шум, отдаленно напоминающий пение…»

Конвей был прав - сирена умела петь.

Низкий шум, такой неясный вначале, вырос - тревожный, глухой, отчетливый.

- «Ветер»! - вскрикнул я, и, вспомнив прошедшую ночь, Конвей согласно кивнул.

Сирена пела.

Ни один лист ее не дрогнул, ни одна ресничка не изменила положения, но «голос», имитирующий ураганные порывы, звучал вовсю. И, как ни странно, в этом, и правда, можно было уловить определенную мелодию, растянутую и смазанную, как с валика доисторического фонографа.

- Как она это делает?

- Некорректный подход,- усмехнулся биолог.- На Земле можно увидеть вещи не менее удивительные: акустические и электрические органы у рыб, термические у змей, ультразвуковые у молей, летучих мышей и дельфинов. У насекомых, Гомер, чувствительность осязания, например, достигает порога молекулярных колебаний, а человеческий глаз реагирует на отдельные кванты света… Как - вопрос второй.

- Что же главное?

- Зачем сирена поет?

- У нее есть враги на Ноос,- сказал я.- Она их отпугивает. Или привлекает, чтобы пожрать!

- Вот как? Тогда укажи, где они - эти враги или друзья? Ты встречал что-нибудь живое на Ноос?

- А ты слышал о планетах, население которых состояло бы лишь из одного уродливого куста?.. «Гулливер» не сумел обнаружить жизни, наши анализаторы тоже не нашли ничего подобного, тем не менее - сирена перед нами. Или это не жизнь?

Бур опять забарахлил ночью. Мне вручную пришлось выбивать керн из трубы, но я ничуть не жалел. Открытая Конвеем сирена устроила для меня настоящий концерт. Танк стоял в ста шагах от расщелины; возможно, присутствие металлического чудовища раздражало сирену - в голосе ее появились угрожающие нотки, и я поймал себя на том, что слишком внимательно вслушиваюсь в «пение».

На Земле я слышал, как поют пески… Ветер ведет по пустыне дюну - песчинки поют.

На Земле я слышал эолову арфу… Ветер врывается в скальные трещины, прорывается в отверстия - камни поют…

На Земле я слышал подземные родники… Вода вливается в карстовые воронки, всасывается, звенит от напряжения - пещера поет…

Но тут пели стены. Пел цирк. Пело плоскогорье. Пело черное небо, разрезанное надвое радугой астероидного кольца. Пела планета… И в ритм пению дрожали и искривлялись очертания созвездий, будто над цирком вздымались вверх струи горячего воздуха.

Оглушенный и зачарованный, бросив на пол куски керна, я всматривался в экран и не сразу отреагировал на голос Конвея:

- Гомер!

Что он делает там? - наконец пришло в голову. Когда он успел выйти из танка?.. Приподнявшись, я пошел к люку, открыл его, поставил ногу на ступеньку, и в этот момент что-то заставило меня обернуться. 3 а прозрачной стеной спального отсека, закутавшись в простыню, спал Конвей.

Но ведь ни один звук не мог пронизать звукоизоляцию танка! Кто и как мог меня окликнуть?..

Ослышался, решил я. Скорее всего ослышался…

Но дальнейшее сгустило мои сомнения.

- Трудно поверить…- заявил Конвей, умываясь.- Под утро, Гомер, когда ты спал, меня окликнули. Да не кто-то, а ты!.. Причем голос пришел снаружи… Я даже люк приподнял, но у танка никого не было, только в небе над цирком плясали отсветы,- Конвей просительно уставился на меня: - Если это - дело сирены, самое время взяться за нее! Мне нужен всего один лист, только один лист для анализаторов тканей!.. В конце концов, если сирена способна имитировать голоса, она может уметь и еще что-нибудь…

- Вот поэтому я и говорю - нет!.. Как бы ты отреагировал на незнакомца, вступившего в твои владения и ни с того ни с сего откручивающего тебе руки?..

Руководствуясь «Положениями о Космосе», Моран приказал нам уйти из цирка - наблюдения за «вулканом» брали на себя автоматы бота. Конвей с неохотой, я с разочарованием подчинились. Задача - поиски жизни - видоизменилась. Теперь мы искали сирен, искали следы их деятельности… Но странное дело: куда бы мы ни приходили, горы, ущелья, равнины Ноос были безжизненны! Никаких следов бактериального заражения! Никаких включений пирита! Даже мраморизованные слои не несли в себе никаких намеков на следы обуглероженных форм… Правда, Конвею вновь повезло. Обрабатывая образцы, он столкнулся с непонятной закономерностью - горные породы Ноос не содержали полуторных окислов железа и марганца. Иными словами - кора планеты абсолютно «не замечала» свободный кислород планеты, не желая (а может не успев?) с ним соединяться,- ни кварцитовидных песчаников, ни глин, превращенных в кристаллические сланцы, мы не нашли.