Присягу принимали в воскресный день. После завтрака получили карабины, одели пустые подсумки для патронов на белые ремни, оглядели друг друга.

Офицеры были в темно-синих парадных кителях с золотыми погонами, на груди каждого поблескивали медали, а у командира майора Винокурова рядом со значком десантника (белый парашют и внизу ромбик с цифрой «100») тускло отсвечивал рубиновой эмалью орден Красной Звезды.

По знакомой дороге машины понеслись к селу. Вскоре они остановились у обочины под старым тенистым вязом, росшим у плетня. Тут же, на скамейке, сидели бабки, одетые нарядно, будто и для них какой праздник сегодня: широкие платья были оторочены шелковыми черными и красными лентами, на головах белые в цветах платки, блузки расшиты на рукавах крестиком.

Майор Винокуров вылез из кабины, поздоровался:

- Здравствуйте, бабушки.

- Добрыдень, добрыдень, - закивали головами старушки, любопытно поглядывая на солдат и перешептываясь. Даже семечки подсолнечные отложили.

Солдаты соскакивали из грузовиков, знаменосцы расчехляли Знамя, барабанщик тронул пальцами пружинки барабана, и они звонко задребезжали.

- Повзводно, в колонну по четыре, ста-ановись! - скомандовал майор. - Шагом - ма-арш!

Женя шел слева крайним, скосил глаз и заметил улыбающегося мальчика, которого, кажется, уже видел. Подмигнул ему, и тот помахал в ответ рукой. Он вспомнил его. Это тот самый мальчишка, который гнал коров на пастбище вместе с дедом, когда бежали солдаты первый свой кросс. Вспомнил и обрадовался, будто первого знакомого встретил за многие-многие годы. И удивился: такой радости не было даже тогда, когда прилетал в Шереметьево-2 с родителями после длительной командировки и встречал кого-нибудь из близких знакомых. Думал об этом и удивлялся - ты ли это, Миляев, осмысливающий смысл в смысле смысла декадент, пространно рассуждающий о материи и духе, нашедший истину в отходе от действительности и думающий, что поймал своего бога за бороду; ты ли это, который терпеть не мог пионерских лагерей, собраний и большого количества людей на демонстрациях, ты ли отрицал идею коллективизма как уничтожающую личность? Ты теперь испытываешь настоящее удовольствие в слаженности и единообразии, и дух захватывает от этого бодрого соло на малом барабане, словно это величайшая музыка, не доступная воображению даже гениального Дмитрия Дмитриевича Благоза.

Возле памятника погибшим воинам-односельчанам собралось довольно много народу. На звук барабана пришли люди и с другого конца Петривцев. Многие были с букетами цветов, и все одеты празднично.

Майор Винокуров, кашлянув, выступил с коротким словом.

Женя смотрел на собравшийся люд, слушал громкие слова - громкие и потому, что произносились громко, и потому, что громкий смысл несли, старался быть спокойным и не мог унять дрожь. Понимал где-то разумом, что это все условность, что это языческий какой-то обычай, - словам теперь уже мало кто верит, клятвы, как и заверения, порой ничего не значат в жизни, где сегодня процветают подлость и лицемерие; он это знал, этому был неоднократно свидетелем, бежал от этого, выдумав свой мир, спрятался там, как улитка, но сейчас чувствовал, как спирает в горле, и учащается дыхание, и обсохли губы. А когда назвали его фамилию, он громко ответил и, ничего не видя вокруг, кроме красного стола впереди, пошел к нему, четко чеканя шаг, остановился и успокоился немного лишь тогда, когда пальцы почувствовали шершавый дерматин красной папки.

- …«Если же я нарушу эту мою Торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Десятерым солдатам, принявшим присягу, девушки в украинских костюмах вручили букеты тюльпанов. Принимая цветы, Женя даже не успел прикоснуться к руке девушки, настолько быстро она развернулась и отошла. Но до конца ритуала он постоянно ее искал в толпе.

- Сестра моя, - послышалось из-за спины.

Женя оглянулся. Рядом стоял знакомый парнишка, поглядывая то на девушку, то на солдата.

- Оксана, витэр в голови, - он протянул руку, и Женя пожал ее. - А мэнэ Стэпаном звуть…

Соседство с военным аэродромом вносило в жизнь Петривцев интересную особенность. Местная ребятня росла под постоянным воздействием маленького гарнизона: в играх они подражали военным летчикам, пропадали они с утра до вечера в основном на аэродроме, таскали солдатам яблоки из своего или колхозного сада, служили посыльными между ними и девчатами. Как ни пытался прапорщик Циба бороться с постоянным присутствием ребятни в части, ничего из этого не получалось. Да и как тут бороться, если племяш Степка был самый первый заводила в этом деле.

В одно погожее утро Степка вышел из дому, помочился с порога, широко зевнул. Прикинул: то ли на ры-балку смотаться на пруд, то ли к соседским мальчишкам мяч гонять, то ли на конюшню к деду Трофиму податься.

Отец Михаил стучал топором на срубе нового дома, ставил стропила, и мать ему помогала. Сестра Оксана учила уроки - она решила поступать в Киевский институт, до экзаменов оставались считанные дни, а как она поступит, когда разгуливает едва ли не до утра с лейтенантом Капустиным и все про самолеты слушает?

Вскарабкался по лесам на сруб. Мать наклонилась и чмокнула его в щеку.

Не по нутру Степке были эти телячьи нежности. Вырвался из ласковых объятий матери, буркнул что-то невнятное.

- Трымай! - сказал отец и протянул ему шнур.

Он тесал сосновый брус, и нужно было отбить ровную линию. Степка взял конец шнура, подождал терпеливо, пока отец натрет его обгоревшей головешкой. Затем приложил конец шнура к краю бревна, на самом краешке прижал пальцем. Отец натянул шнур, как струну, потом поднял вверх и отпустил. Звонко ударил шпагат по дереву, оставив на нем ровную черную линию.

Со стороны аэродрома послышался вдруг рокот мотора. Степка навострил уши. Конечно, это мог быть и «кукурузник»-химик, который опрыскивал поля, отчего у деда Трофима подохли почти все пчелы. Ну а вдруг не этот?

Он вынырнул из-за тополей, и был это темно-зеленый Ан-2 с бортовым номером «07».

- Парашютисты! - завопил Степка.

Самолет полетел над селом, прошел, казалось, над самым срубом так, что хорошо были видны звезды на крыльях и хвосте, и взмыл ввысь. С каждым витком он поднимался все выше и выше.

Что ж говорить о Степке? Не дыша и не моргая, он следил, как в фюзеляже обозначился черный проем, потом мелькнуло крохотное тело, отделилось от самолета, за ним, словно шлейф, потянулся на фале чехол, и вспыхнул бело-оранжевый цветок в голубом небе. Следом еще один, потом еще. Самолет улетел, а небесные цветы, колыхаясь на ветру, поплыли медленно к земле. От куполов тянулось вниз к черным фигуркам белое мереживо строп, парашютисты взмахивали руками, расставляли и сдвигали ноги, управляя движением парашюта, и не верилось, что это летели люди, настолько крохотными они были и далекими. Но вот уже показались их лица, руками они манипулировали, подтягивая и отпуская рулевые стропы, и купола то накренялись против ветра, то снова выпрямлялись, подставляя нужное окно - разрез в куполе - под поток воздуха.

- Тату! Я - на аэродром!

Ребятни на аэродроме уже собралось много. Приземлившиеся парашютисты шли к месту сбора, несли перед собой намотанные на руки купола парашютов. Почти все они приземлились на вспаханный, мягким круг с белыми крест-накрест полотнищами в центре. Немного в стороне стоял зеленый автобус, на высоком шесте взметнулся полосатый шелковый чулок-флюгер, показывающий направление ветра, а под ним на треноге - маленький анемометр.

Тем временем Ан-2 развернулся в небе, и снова небосвод расцвел яркими куполами. Руководитель прыжков, подполковник, стоял у стереотрубы на треноге, смотрел в окуляр вниз, а видел небо - так устроена была труба.

- Так-так, хорошо, хорошо, - приговаривал полковник. - Отлично, Майоров!

Первый парашютист, резко выставив ноги вперед и подтянувшись на стропах, приземлился в самом центре белого креста на вспаханном круге. И не упал, лишь отошел несколько шагов в сторону, а над ним обмяк купол парашюта, медленно и мягко осел на землю.