—  А семьи-то как? — снова спросил Коля.

Но тут послышался резкий свист, в сто крат более отвратительный и страшный, чем в кино, и он, втянув голову в плечи, еще плотнее прижался к земле, инстинктивно стремясь слиться с нею, и не было сейчас ничего дороже на свете, чем вот эта неглубокая яма в рыхлой, родной земле.

«Хейнкели» бросали некрупные бомбы, но зато сеяли их превеликое множество, норовя попасть в самолеты, бараки и перекопать весь аэродром. Последний «хейнкель», резко снизившись, прошелся над аэродромом, словно любуясь результатами проделанной работы. Впрочем, любоваться было нечем: бомбардировщикам не удалось поразить ни самолетов, ни летчиков. Но аэродром они исковыряли сильно. И как только восстановилась тишина, техники, бойцы и мобилизованные им в помощь горожане начали старательно орудовать лопатами.

—  В вашем распоряжении примерно полчаса, — сказал молодому летчику Атрашкевич, взглянув на часы. — Быстрее проверьте свой самолет!

Коля побежал к машине. Возле нее уже орудовали техник, моторист и оружейник. Работая, они коротко рассказали, что произошло в Бельцах с утра.

Первая партия немецких бомбардировщиков приблизилась к городу на рассвете. Впереди шел разведчик. По тревоге поднялось в воздух дежурное звено. Наши летчики еще не знали, что принесет этот неожиданный визит. Действуя по инструкции, они хотели попросту отогнать немецкий самолет, но он открыл огонь. Тогда они приняли бой и сбили разведчика. Но основная бомбардировочная группа прошла стороной и обрушила удар на аэродром. Так в Бельцах узнали о том, что началась война.

Налеты следовали один за другим в нарастающем темпе. Немцы не знали, что основные силы авиационного полка находятся в лагере у Семеновки, и стремились стереть с лица земли его основную базу. Капитан Атрашкевич, младшие лейтенанты Фигичев, Комлев, Семенов, Миронов, Суров упрямо поднимались в воздух, чтобы отразить атаки, но слишком неравны были силы атакующих и обороняющихся.

В этих первых боях погиб Суров. Это была первая жертва в полку, и все глубоко переживали смерть молодого скромного парня. Рассказывали, что он был ранен в воздушном бою после того, как сбил немецкий самолет. Рано выпустив шасси, Суров едва тянул к аэродрому. В это время откуда-то выскочили два «мессершмитта». Увидев их, Суров стал уходить со снижением и врезался в дом...

—  Ну, а семьи наши как? — в третий раз спросил Коля.

—  Семьи — что, — хмуро ответил техник. — Семьи чуть свет погрузили в эшелон и повезли на Кировоград. Только доедут ли? Говорят, он, злодей, здорово дорогу бомбит...

Молодой летчик тяжело вздохнул. Когда-то теперь он увидит родных? И увидит ли вообще?.. Каким-то странным, неправдоподобным, удивительным показался ему вдруг весь этот напряженный, полный страшных и роковых неожиданностей день. Трудно было сразу осознать, постигнуть все происшедшее, трудно было уяснить, что вот с этого самого утра начинается отсчет дней новой, незнакомой ему жизни, когда уже никто не может поручиться за следующую минуту, когда каждый бугорок, каждое облачко, быть может, таит смертельную опасность для тебя.

А между тем солнце светит так же ласково, как и вчера, и жаворонки поют так же звонко, и вот этот куст шиповника, чуть покачнувшийся на краю глубокой воронки, все так же охотно поит медом пчел из своих розовых чашечек. Но густой, удушливый чад от горящей цистерны все ниже расстилался над аэродромом, от него першило в горле, и мохнатые лапы дыма все теснее охватывали город, уснувший мирным сном и проснувшийся на войне.

— Летный состав, ко мне! — скомандовал Атрашкевич, выбегая из землянки командного пункта. В руках у него была карта. Командир эскадрильи указал летчикам на район Стефанешти и коротко сказал: — Сейчас дадим им прикурить! Задача — штурмовка колонны. Машины у всех готовы? За мной в воздух!

Летчики торопливо надели парашюты, запустили моторы и вырулили на старт, поминутно оглядываясь на горизонт: не настигли бы на земле немецкие самолеты, они вот-вот могли вернуться с новым грузом бомб. Розовощекий Костя Миронов, которого все в эскадрилье звали «сынком», положив на колени планшет, еще раз глянул на знакомый рельеф, вспомнил ориентиры на пути к Стефанешти: два ручья поперек большака, потом извилистый Прут, и за рекой, почти у самого берега, — румынский городок. Туда от Ботошани, видимо, и подходят резервы фашистов, чтобы штурмовать переправы.

Сердце колотилось учащенно. Костя знал: до Прута минут десять полета. Значит, через десять-двенадцать минут бой. Бой!.. Это короткое слово заслонило все, и как-то сразу голова стала ясной, и все дальнейшее отпечаталось в мозгу словно на кинематографической ленте — точно, во всех подробностях.

Атрашкевич повел машины на бреющем. Летчики шли звеньями, четко выдерживая строй, как учили их в мирное время. Холмистая бессарабская земля, виноградники, сады, хутора „стремительно проносились под крыльями, сливаясь в пестром мелькании. Потом внизу, под крутым берегом, мелькнул мутный широкий Прут, за ним встало высокое бурое облако пыли, и сразу же в небе замелькали огненные звезды, окутывавшиеся черными и белыми облачками: била немецкая зенитная артиллерия.

Коля еще не вполне сообразил, что же, собственно, происходит, а Атрашкевич, ловко сманеврировав, уже прижался к самой земле, и летчики змейкой устремились за ним, прорываясь к пыльной дороге, на которой кишели танки, автомашины и повозки. Нескончаемая колонна тянулась насколько хватал глаз. Машинам было тесно на дороге, и они сползали на обочины, катили по полю, ломая стебли Молодой кукурузы, распарывая аккуратные гряды огородов, подминая под себя еще не окрепшие саженцы фруктовых деревьев.

Все это огромное стальное стадо завыло, застонало, заревело, стало плеваться огнем и железом, завидев горсточку советских летчиков, отчаянно устремившихся в атаку. Теперь сплошная плотная стена разрывов встала на пути истребителей; и казалось, ни единой щелочки в ней не найти. Но Атрашкевич ухитрился-таки проскочить, и одна за другой четыре маленькие бомбы легли в самую гущу машин. Потом он стал строчить из всех пулеметов зажигательными пулями по автомашинам до тех пор, пока не вышли все патроны. А за ним уже мчался командир звена Валя Фигичев, друг Саши Покрышкина, за Фигичевым — сосредоточенный и злой Семенов, за Семеновым — Миронов.

Миронов испытывал странное ощущение. Ему почему-то было очень весело и хотелось все время смеяться, и в то же время ком поднимался в горле и нервная дрожь пробегала по телу. Работал он, как во сне, автоматически повторяя заученные движения. Вот сейчас надо чуть-чуть прижать машину... Теперь в прицеле должны появиться танки... Есть! Теперь можно бросать бомбы... Так! Теперь еще ниже. Еще! Пулеметы! Вверх — и разворот на сто восемьдесят градусов. Опять вниз... Опять пулеметы...

Густое черное облако висело над дорогой, когда Атрашкевич увел свою пятерку. В гуще остановившихся немецких машин что-то рвалось, что-то горело. На какую-то долю времени летчики задержали эту страшную ползущую колонну и дали передышку пограничникам, изнемогавшим в неравной борьбе у Прута.

Когда самолеты приземлились на изрытом бомбами аэродроме, Миронов почувствовал, как он сразу страшно устал, словно проработал без передышки несколько суток. Гимнастерка и комбинезон насквозь пропитались потом. Отдохнуть бы!.. Но Атрашкевич, определив по свежим воронкам, что немецкие бомбардировщики снова наведались на аэродром, собрал летчиков, техников и торопливо сказал:

— Быстрее заправляйте и подвешивайте бомбы! Может, сумеем еще раз взлететь.

Через час пятерка отчаянных «чаек» снова устремилась к Стефанешти.

Несколько раз поднималась в воздух в этот день эскадрилья Атрашкевича, отправляясь на штурмовку колонны, упрямо подползавшей к Пруту и растекавшейся на север и на юг в поисках переправ. У летчиков пересохло в горле, в глазах ходили темные круги, кружилась голова, но они, пересиливая себя, летали и летали...

Последний раз сели уже в сумерках. Над Бельцами стояло багровое зарево. Летчики угрюмо брели в столовую. Атрашкевич задумчиво оглядел своих пилотов зоркими, внимательными глазами. Люди, думал он, пережили сегодня страшный день. Теперь надо учиться жить по-новому. Пусть все личное, корыстное уйдет далеко. Настало время больших чувств и свершений. Ожесточатся сердца и души, люди научатся хладнокровно убивать врага. Впереди еще месяцы, а может быть и годы, изнурительной войны, кровь и пот, увечья, борьба не на жизнь, а на смерть. Сегодня погиб Суров. Кого лишится полк завтра?.. Никому не дано видеть завтрашний день, и в этом — солдатское утешение.