—  Придется тебе, сынок, вернуться, так сказать, в первобытное состояние. Ты кем работал-то до призыва?

—  Электромонтером, — растерянно сказал покрасневший Коля, и капельки пота выступили на его веснушчатом курносом лице.

—  Вот и отлично! Чудесная квалификация. Бог с ними, с самолетами. Беспокойное занятие!

—  Позвольте, но как же так...

Председатель поправил очки, укоризненно взглянул на Колю, задерживавшего комиссию, и строго сказал:

__ Следующий...

И вот теперь молодой пилот возвращался в полк с холодной казенной бумагой, в которой было сказано, что он подлежит демобилизации ввиду болезненного состояния. От волнения он спутал поезда и сел в скорый Одесса — Ленинград, который не остановился в Чубовке, откуда можно было добраться в Бельцы, и Коле пришлось ночью сойти в Котовске. Ждать до утра встречного поезда ему не хотелось, и он упросил главного кондуктора товарного поезда, уходившего в Чубовку в четыре часа утра, взять его на тормозную площадку. Могло ли прийти ему в голову, что ровно через двадцать минут после его отъезда на Котовск посыплются бомбы?

В безмятежной степной Чубовке пилот долго дожидался попутных машин, но дорога была пустынна, и он побрел пешком в Семеновку. Идти надо было километров около двадцати, и он шел неторопливым, размеренным шагом, любуясь густыми спеющими хлебами, перекликаясь с веселыми птицами, срывая васильки на обочине. И вдруг впереди увидел пыливший по дороге бензозаправщик, спешивший в Чубовку. Увидев знакомого летчика, водитель затормозил:

—  Откуда?

—  Из Одессы, с комиссии. Понимаешь, какое дело... Придется теперь перед Москвой хлопотать...

И, поставив ногу на крыло машины, Коля начал неторопливо рассказывать свою историю. Водитель с изумлением посмотрел на него.

—  Да ты что?.. Ничего не знаешь? Война началась!

—  Брось трепаться! Какая война?

—  Немцы напали! Бельцы сегодня бомбили.

—  Врешь! Не купишь!

Водитель пожал плечами и включил мотор. Коля отшатнулся, и бензозаправщик рванулся вперед, обдав его пылью и горячим бензинным перегаром. Пилот растерялся: неужели правда? Черт возьми, как все глупо выходит!.. В такой день получить белый билет! Нет, это немыслимо!

На счастье, его догнала попутная машина, и он часам к одиннадцати добрался-таки в Семеновну. Здесь уже все было каким-то новым, непривычным. Под плащ-палаткой, раскинутой у молодого тополя, связисты непрерывно перекликались с постами воздушного наблюдения. В бараке развернулся медицинский пункт первой помощи, и сестра трясущимися от волнения руками бинтовала руку только что прилетевшему из Бельц пилоту. Тот еще весь жил ощущениями только что пережитого боя: глаза его лихорадочно блестели, и он непрерывно повторял, обращаясь к каждому, кто заходил в палатку:

—  Нет, на «МИГе» воевать можно. Можно! Вот как немец от меня драпал...

Начальник штаба полка майор Матвеев, замещавший командира, который совершил вынужденную посадку, сидел над картой рядом с Пал Палычем, одетым в меховой комбинезон. Лицо у Пал Палыча было строгое, сосредоточенное. Сдвинув шлем на затылок и смахнув крупные капли пота со лба, он рассеянно поздоровался с летчиком и снова углубился в изучение карты.

Начальник связи полка капитан Масленников шепнул Коле:

—  Сейчас полетят в разведку. На предел дальности, в глубь Румынии. До самого Тыргу-Фрумоса.

Пал Палыч оторвался от-карты, аккуратно свернул ее, уложил под целлулоидный лист планшета, надел перчатки и, сказав как-то не по-военному, запросто: «Трудновато будет, но сделаем все, как надо»,— выпрямился и четко, по-военному отрапортовал:

—  Звено старшего лейтенанта Крюкова к выполнению боевой задачи готово. Разрешите идти?

—  Выполняйте, — с волнением сказал начальник штаба.

Он знал, что этот полет сопряжен со смертельным риском: идти днем трем самолетам в глубокий тыл к врагу, когда небо кишит «мессершмиттами»... Но нужно во что бы то ни стало получить сведения о передвижении войск противника к фронту.

Взревели моторы. Выскочив из-под ветвей молодых деревьев, три «МИГа» взмыли к небу и ушли на запад, не сделав традиционного круга над аэродромом: теперь следовало особенно тщательно его маскировать, и летчикам настрого запретили проводить над семеновским лугом хотя бы одну лишнюю секунду.

Только сейчас Коля осмелился подойти к начальнику штаба. Протянув ему злополучную бумажку, он растерянно сказал:

—  Так что же мне теперь делать? Неужели...

—  Что делать? — перебил его майор Матвеев и сердито скомкал заключение врачебной комиссии. — А вот что: видишь, вот там, под тополем, «чайка»? Садись в нее и лети в Бельцы. Будешь драться под командованием Атрашкевича.

Молодой пилот схватил начальника штаба за руку и потряс ее. Тот нахмурился:

—  Ну-ну, хватит. Некогда тут разводить телячьи нежности. Выполняйте!

Майор надел наушники, пытаясь настроиться на волну радиопередатчика Крюкова. Как на беду, связь была плохая, и сигналы Крюкова поймать не удавалось.

Коля побежал к самолету и через минуту уже был в воздухе. Он радовался, что все так быстро и хорошо устроилось. И пусть ему не доверили «МИГа», он и на этой вот старой «чайке» покажет фашистам, почем фунт лиха! Только бы встретиться с ними, а уж там...

В сущности, ему, конечно, очень повезло, что в это утро не пришлось встретиться с «мессершмиттами». Одинокая тихоходная «чайка», пилотируемая самоуверенным молодым пилотом, легко могла стать жертвой опытного воздушного охотника. Но, к счастью, полет прошел без приключений. И вскоре Коля увидел знакомую бетонированную полосу, бараки, коричневую извилину Рэуца и зеленый город за ней.

Уже издали он обнаружил страшные следы первых бомбардировок. Над аэродромом стоял густой черный столб дыма: горела цистерна с горючим. На поле чернели глубокие воронки от бомб. Посреди аэродрома распластался чей-то «МИГ», севший на фюзеляж. В стороне стояли две разбитые «чайки». Некоторые дома были без крыш. Там и сям взвивались языки пламени, пожиравшего кварталы мирного города. Сердце у Коли заныло. До сих пор он читал о таких вещах только в книгах и газетах. Теперь война пришла к нему в дом: здесь, в Бельцах, жила его жена с крохотным сынишкой. Что с ними? Где они сейчас?..

С трудом лавируя среди воронок, Коля кое- как посадил самолет. К нему уже бежали техники и летчики — закопченные, измазанные грязью, в изорванных гимнастерках.

—  Давай быстрей заруливай в укрытие! — хрипло крикнул Атрашкевич. — Сейчас они опять придут.

Пилот поспешно отвел «чайку» в земляной капонир, и летчики начали забрасывать ее свежесрубленными ветками. Коля работал с той же лихорадочной поспешностью, что и все, на бегу перебрасываясь с друзьями отрывистыми фразами. Как всегда в таких случаях, разговор шел вкривь и вкось, невпопад, и Коля сердился на себя за то, что не мог толком их расспросить о том, что здесь произошло.

—  Как же это они?

—  Да вот так, как видишь. Висят с утра!

—  А вы?

—  Деремся! Одного такого зубра сбили — будь здоров! Два железных креста. На кладбище приземлился, с парашютом. Говорит, Лондон бомбил!

—  А семьи-то, семьи как же? — отчаянно воскликнул молодой пилот.

Но Атрашкевич, непрерывно шаривший взором по горизонту, не слушая его, взмахнул рукой и с горечью пробормотал:

—  Идут! Эх, черт, заправиться не успели...

И всех словно ветром сдуло. Коля растерянно оглянулся по сторонам и, увидев, что Атрашкевич лежит в свежей воронке среди рыхлых и влажных комьев чернозема, скользнул к нему. Атрашкевич, чуть приподняв голову, глядел широко раскрытыми глазами в сторону города и почти беззвучно шевелил губами:

—  Десять... Одиннадцать... Двенадцать...

Коля скосил глаза в ту сторону, куда смотрел Атрашкевич, и холодная испарина покрыла его веснушчатый лоб: низко-низко с нарастающим ревом в четком строю шли к аэродрому восемнадцать ширококрылых «хейнкелей». По учебным описаниям он знал, что эти бомбардировщики поднимают весьма солидный бомбовый груз. Почему-то вспомнился кадр из испанской кинохроники: нестерпимый, скребущий сердце свист, разламывающийся шестиэтажный дом и мертвые дети в черной луже крови.