Атрашкевич хотел улыбнуться, но улыбка у него не получилась. Он порывисто пожал руку Покрышкину, коротко бросил «пока!» и зашагал в сторону.

Покрышкин плохо спал в эту ночь. Утром он вышел на старт проводить друзей. Атрашкевич, холодный, сосредоточенный, тщательно проверял свой самолет. Дьяченко и Макаров шутили, стараясь скрыть волнение. Вот они и взлетели.

Саша долго провожал их взором, пока три черные точки не растаяли в дымке, застилавшей горизонт.

К исходу расчетного времени в небе показались два самолета. У Покрышкина сильнее застучало сердце. Кто? Этот вопрос жег его. Наконец «МИГи» пошли на посадку, и он прочел их номера. Не вернулась машина Атрашкевича...

Дьяченко и Макаров были смертельно бледны. Они глядели отчужденно, словно все еще не верили, что пережитое осталось позади,

— Не спрашивай, — хрипло сказал Дьяченко, когда к нему подошел Покрышкин. — Когда-нибудь сам расскажу. Только не сейчас...

В историческом формуляре полка записано: «29.6.41 года штурмовым налетом на вражеские аэродромы сожжено на земле четыре самолета противника. При исполнении боевого задания погиб смертью храбрых командир эскадрильи капитан Атрашкевич. Капитан Атрашкевич посмертно награжден орденом Красного Знамени. Командование эскадрильей принял старший лейтенант Покрышкин».

На рассвете 3 июля Покрышкин, как обычно, вылетел на Прут — посмотреть, что делается у переправ. Теперь ему все чаще поручали вести разведку: командир полка высоко ценил его точные донесения. У Покрышкина было уже тридцать боевых вылетов, и он чувствовал себя над полем боя гораздо увереннее, чем в первые дни.

У реки шел жаркий бой: немцам после многодневных боев удалось форсировать Прут, и они изо всех сил рвались вперед, расширяя захваченный плацдарм. «Надо будет вызвать сюда бомбардировщиков», — мысленно отметил Покрышкин и вдруг, разглядывая переправу, он невольно зажмурился от яркого пламени, взметнувшегося прямо перед глазами, и почувствовал страшный удар: зенитный снаряд разорвался у самого мотора.

Покрышкин инстинктивно отдал ручку от себя. «Сейчас буду в реке, — пронеслось в мозгу. — Какая глупая смерть!» Но подбитый мотор еще чуть- чуть тарахтел — можно было перетянуть через линию фронта. Покрышкин развернулся на восток. Внизу мельтешили огоньки: гитлеровцы поняли, что советский самолет подбит, и теперь вели огонь по нему из всех видов оружия.

Добраться до аэродрома было немыслимо — самолет быстро терял высоту. Покрышкин снял очки, залитые маслом и бензином. Стрелки указателей давления и температуры масла и воды быстро обошли циферблаты и остановились на нуле. Винт отяжелел. Мотор стучал, скрежетал, трясся. Надо было немедленно садиться.

Перетянув через бугор, Покрышкин облюбовал полянку, на которой можно было сравнительно безнаказанно посадить самолет на фюзеляж, но, оглянувшись, обмер: метрах в трехстах по шоссе двигалась немецкая колонна. Увидев советский самолет, идущий на посадку, гитлеровцы побежали к нему, стреляя из автоматов. И вот в эту самую минуту мотор последний раз кашлянул и заглох.

Отчаянным движением Покрышкин сунул вперед ногу, поворачивая самолет от дороги. Под крылом мелькнул бугор, за ним речка, за речкой — лес. «МИГ» скользнул по макушкам деревьев. Покрышкин с силой уперся в приборную доску, зажмурился и втянул голову в плечи. Послышался треск, самолет мотнуло в сторону, он накренился и тяжело упал на землю. Оглушенный, ослепленный, задыхающийся от бензиновых и масляных паров, Покрышкин кое-как отстегнул ремни и выбрался на землю.

Прислушался. Издалека доносились крики немецких солдат. Протер глаза, осмотрелся. От самолета осталась груда лома: хвост от удара отлетел, центроплан изуродован, мотор разбит. Как быть? Стреляться? Рано! Надо попытаться уйти: гитлеровцам как-никак понадобится время, чтобы переправиться через реку, которую он так удачно проскочил. И Покрышкин, не задумываясь, бросился бежать на запад. Расчет был прост: фашисты обязательно будут искать его в восточном направлении, надо запутать следы.

Лес скоро кончился. От опушки начиналось широкое поле ржи. Вдали белел хуторок. Покрышкин нырнул в рожь и притаился. Вокруг было тихо. Только вдали гремела канонада. Фронт передвигался на восток, и надо было быстрее поворачивать туда — иначе застрянешь здесь, в тылу у немцев.

Лежа в траве, он нащупал в кармане пять ирисок «кола» и с благодарностью вспомнил заботливого Доктора, который чуть не насильно всунул их ему на старте. «Пригодятся!» — сказал доктор. И в самом Деле пригодились. Покрышкин осторожно отломил ириску и съел, а остальные разделил поровну — по паре на день.

Теперь надо было определить, где он находится. На горизонте зарево. Вынув часы, Покрышкин припомнил школьное правило восстановления ориентировки без компаса, произвел несложный расчет и пришел к заключению, что зарево на юго-востоке, километрах в семидесяти. Скорее всего, это горит Кишинев... Развернув карту, Покрышкин наметил примерный маршрут и пошел на восток, избегая дорог и тропинок.

Он шагал, не отдыхая, весь день и всю ночь, по оврагам, полям, виноградникам, обходя хутора и села. На душе было тяжело: судя по всему, немцы стремительно расширяли прорыв. Конечно, на рубеже Днестра их должны задержать. Но удастся ли опередить немцев?..

Зарево над Кишиневом разрасталось. Издалека слышался рев танковых моторов, фыркали автомобили, скрипели колеса повозок, ржали кони. Покрышкин все шел и шел на восток.

И тут случилась беда: задремав на ходу, Саша оступился, свалился в глубокий ров, и боль пронзила все тело: растянулся коленный сустав. Стиснув зубы, пересиливая себя, встал и начал карабкаться из рва. Испарина покрыла лоб, когда удалось, наконец, вылезти из западни. Шатаясь, Покрышкин сделал еще несколько шагов и тяжело рухнул в пыль, Кусая губы, чтоб не закричать от боли, отполз в сторону, лег среди лоз виноградника и... сразу же забылся тяжелым сном: нечеловеческая усталость сморила его.

Проснулся Покрышкин от чьего-то внимательного взгляда. Он схватился за пистолет, попытался вскочить на ноги, но не смог: колено распухло, и нога перестала повиноваться. Над Сашей стоял бедно одетый молдаванин и держал за повод коня.

—  Свой, свой! — сказал он успокаивающе.

Покрышкин опустил пистолет,

—  Где немцы?

—  Слыхать, близко. Разведка проскочила к железной дороге.

—  Подвези в сельсовет!

Крестьянин, подумав, вздохнул, кивнул головой и подсадил его. Морщась от боли, Саша уселся на неоседланного коня. Молдаванин, опасливо оглядываясь, повел лошадь под уздцы. Покрышкин держал в руке пистолет, приготовившись подороже продать свою жизнь, если попадется в западню.

Сельсовет был пуст. На полу валялись обрывки бумаг. Крестьяне, не успевшие покинуть село, сокрушенно глядели на изувеченного летчика. Принесли яиц, творогу, хлеба. Пока Саша ел, молдаване о чем-то совещались. Потом высокий старик подошел к Саше и сказал по-русски:

—  Останешься? Будем лечить.

Саша мотнул головой.

—  Дайте мне повозку.

Молдаване опять посовещались. Саша с тревогой прислушивался к незнакомой речи. Они о чем- то спорили. Старик снова подошел к Покрышкину:

—  Как хочешь. Твое слово — закон. Но имей в виду: рискуешь головой...

К хате подъехала, громыхая, телега. Крестьяне осторожно положили Покрышкина, укрыли его сеном, и старик, усевшись сбоку, хлестнул сытых коней.

—  Куда ехать? — спросил он вполголоса, выехав за село.

—  Давай к железной дороге! Только проселками.

Уже в сумерках старик остановил телегу у полустанка. Все здесь было мертво. Водокачка лежала в руинах. Скрученные взрывом рельсы спутались причудливыми узлами. Горький запах свежего пепла витал над остовом сгоревшего вокзала. Нигде ни души. С севера доносился грохот орудий. Над Кишиневом все еще стояло зарево.

—  Поедем на юг, — сказал Покрышкин, — там должно быть спокойнее...

На дороге старик окликнул прохожего — босой подросток в длинных белых штанах шел, волоча за собой длинный веревочный бич. Перебросившись с ним несколькими фразами, старик сказал Покрышкину: