10.

Едва Лёхин шагнул на первую ступеньку лестницы, Шишик, ворча что-то негодующее, сполз с плеча под куртку. Итак, "помпошке" кафе "Орден Казановы" не понравился уже с первых шагов по его территории.

Лёхин и сам насупился, присовокупив к ворчанию Шишика воспоминания о Бирюке, спасавшем кошку с семейством.

Но делать нечего. Он спустился до двери освещённой сверху хаотичными зигзагами розовато-сиреневого цвета. Цвет здорово действовал на глаза и на нервы. Лёхин ещё подумал с усмешкой, не включить ли собственный фонарик. А ещё почему-то вспомнилась школа и учительница физики, которая учила подопечных практичности. В десятом классе её ученики поняли, что практичное знание — это здорово, и дважды безнаказанно сорвали контрольную по алгебре. Дело было в пасмурные дни. А математика в расписании всегда шла первыми уроками. На время перемены математичка выходила дежурить в коридор, потом входила в полутёмный кабинет, тянулась к выключателю. Щёлк — и тогдашние стоваттовые лампочки, за тремя обручами мал, мала, меньше, пшикали и гасли. Секрет прост: к негорящей лампочке прилепляли мокрую бумажку — так, полоску, почти невидимую сверху. Самое трудное в этой ситуации — каменную морду до конца удерживать. Математичка так и не узнала, в чём дело: лампочки вывинчивали потом десятиклассники же, а вызываемый электрик только руками разводил.

Щурясь от неприятного света, Лёхин ностальгически вздохнул. Да, жаль, нельзя здесь такую штуку учудить. Высоковато. Да и сработают ли эти трубки жуткого цвета, как обычные лампочки, из-за обыкновенной бумажки?

Ухватившись за богато декорированную ручку, он открыл дверь.

В маленькой комнате, обвешанной по стенам где надо и где не надо какими-то драпировками, царила тишина. У двери в самый обычный гардероб, в кресле, сидела красивая девица. Сначала Лёхин решил, что на ней суперкороткая юбка и что девица сидит на каких-то длинных полосках. Потом сообразил, что на девице такая же одёжка, как у Дианы: юбка-то длинная, но множественные разрезы, скажем так, сокращают эту длину. Впрочем, ножки у девицы неплохи: полные и очень даже аппетитные.

Справа от гардероба — две двери, видимо, в зал кафе. Их охраняли здоровенные парни, затянутые в смокинги. Причём, почему-то решил Лёхин, смокинги явно шили им по меркам, но в стремлении продемонстрировать лучшие качества их развитой мускулатуры. Сначала Лёхину показалось, что охранники — братья. Потом понял, что у хозяина кафе всё в порядке (или нет?) с юмором: на роль атлантов он подобрал лучшие образцы высмеянных давным-давно качков: одинаково бритые головы с неизменно низким лбом в складочку, под насупленными бровями прячутся маленькие глазки; кривой, разбитый наверняка в драках нос нависает над странно безвольным ртом.

Вошедшего Лёхина никто в упор не замечал. То есть качки-то демонстративно заметили: чуть приподняли грудь — плечи назад; туда же, назад, за спину, сложили руки. Лбы чуть нахмурились, а глаза чуть ли не вцепились в вошедшего. Но — молчали.

Лёхин хотел было обратиться к девице. Но вдруг повеселел и решился похулиганить. Неспешно, с лёгкой улыбкой подойдя к охранникам, он внимательнейшим образом оглядел их и сочувственно сказал:

— Да, ребята, тяжело, наверное, в таких костюмчиках драться. Руку поднимешь — под мышкой, небось, дырища сразу. Но — терпите. Положение обязывает. Это вам не магазин какой-нибудь охранять. Не хухры-мухры объект. Точно? — спросил он, глядя в глаза того, что слева.

Тот было открыл рот ответить по спровоцированной инерции, но захлопнул, наливаясь тёмными пятнами по лицу.

Второй то ли умнее, то ли ещё что — не успел Лёхин отвернуться, спросил с претензией:

— Ты кто такой, ваще, а?

"Сам ты ващА!" — легко и весело подумалось Лёхину. Что-то в этих неподвижных гигантах и странно отсутствующей девице вызвало в нём желание дерзить и хохмить, а может, если представится возможность — и подраться. Лишь бы расшевелить.

— Я, ребята, инструктор по восточным единоборствам и грегорианской борьбе. Слыхали такое? Хотите, дверь за вами одним ударом выбью?

В скалистых глыбах вроде проснулось что-то живое, интерес какой-то, но Лёхин уже отвернулся к девице. Присев на корточки, он поразился: если те двое, хоть немного выглядели по-человечески, эта изображала статую — "Ангел задумчивости", "Гений покоя". Посидев немного и убедившись, что за минуту и далее она ни разу не моргнула, Лёхин чуток помахал перед нею ладонью.

— Ребята, она спит?

"Ребята" скосились друг на друга, но смолчали.

То ли от воспоминаний о школе, то ли от напряжёнки, которую он здесь ощущал, но Лёхин прочувствовал, как хорошо знакомое тепло адреналина начинает повышать его температуру, подталкивая к действиям, о которых, может, он и не подумал бы, встреть его присутствующие иначе.

Он поднялся с корточек, деловито подошёл к девице и, взяв её, словно ребёнка, на руки, перенёс на широкую, обитую чем-то вроде бархата доску в окошке гардеробной. Прислонив застывшую девицу для надёжности к вертикали решётки, он отошёл, будто художник, любующийся дописанной картиной. После чего оценивающе склонил голову и, самодовольно провозгласив:

— Красота! — уселся в освободившееся кресло.

"Интересно, — снова подумалось ему, — сколько мне придётся здесь сидеть, пока не найдётся кто-то адекватный?" Дотянувшись до зонтика, Лёхин раскрыл его подсушить, а затем снял куртку и расправил на боковой поверхности кресельной спинки.

— Ну, вот, почти домашняя обстановка! — бодро сказал он и вконец обнаглел: — Ребята, а сюда что-нибудь из вашего кафе можно заказать? Кофейку горячего, например? Чайку на худой конец… — Он откашлялся и, затаённо улыбаясь, добавил: — Чайку-то как раз не на худой конец, конечно, а лучше всего — по такой погоде. Представляете: чашка, синяя, в белый горох, в ней горячий-горячий ароматный чай, такой прозрачно-коричневый. Ложечкой помешал — и тени закачались, закружились в чаёчке… А к чаю хотелось бы пирогов. Вот представьте: только что из духовки, корочка маслянистая, горячего, желтовато-коричневого цвета. Отломишь чуток — и перед тобой тесто, белое, пышное, хлебом горячим пахучее. И чтоб первый пирог — с зелёным луком и яйцом, и начинка чтоб не просто так, посмотреть, а щедрая, нежная — сливочным маслом пропитанная. А второй пирог пусть будет с тушёной капустой (лица качков обрели почти человеческое выражение, и Лёхин мстительно подумал: "Держись, ребята! Я ещё до яблочного не добрался!"). Берёшь нож, осторожно режешь красоту эту духмяную, а по кухне аромат — тушёной капусты со свежевыпеченным хлебом да ещё крепкой поджарки. Берёшь один кусок, а из него — сок капустный в масле… Ммм…

— Слышь, а чё те надо? — жалобно спросил, сглотнув и не раз, молчавший до сих пор охранник.

— Да ничего особенного. Меня сюда Диана пригласила.

— А чё ты раньше не сказал?! — завопил второй охранник. — Пришёл тут со своими пирогами и голову морочит!

— Какие пироги? — в свою очередь удивился Лёхин. — Я только помечтал, чего бы в дождь мне хотелось. А кого надо было спросить о Диане? Вас? Или этот манекен?

— Я не манекен, — тихо сказали сбоку. — И освободите моё кресло.

— А где написано, что оно ваше? — буркнул по инерции Лёхин и встал.

Почти в то же мгновение девица, спрыгнувшая с окна гардеробной, шагнула ему навстречу. Лёхин чуть не свалился от неожиданности и страха наступить ей на ногу. Не успел переступить, чтобы встать удобнее, как девица, с тем же отсутствующим выражением лица, что и прежде, схватила его за рукава джинсовой рубахи. Лёхин изумился: тоже не рассчитала шага, тоже боится упасть? Доизумляться не успел. Девица, полуоткрыв рот, часто задышала и потянулась к нему. Теперь уже перепуганный Лёхин жёстко схватил девицу за локти.

— Барышня, ты астматик, что ли?

От слабо трепыхающейся в руках девицы он в панике поднял глаза на охрану: "Чёрт, а вдруг это провокация для шантажа?! Поэтому народ сюда до упора ходит и деньги выкладывает?!"