Перед уходом Лёхин заглянул в зал. Михаил сказал, что ему ничего не надо, потом, оживившись, поблагодарил за бутерброды — вкуснейшие. Лёхин игру принял и как можно равнодушнее объявил, что через час-полтора, наверное, будет уместно повторить чаепитие — или лучше полноценный обед? От обеда Михаил поспешно отказался — отчего Касьянушка всплеснул ручками и едва не заплакал, как бы румяные щёчки не опали, не побледнели… Еле удерживаясь от смеха, Лёхин выскочил в прихожую.

18.

Бабка Петровна Лёхину обрадовалась, усадила за чай с плюшками ("Ой, вчера тесто осталось! Масло добавила, сахару доложила, да когда в духовку ставила, чуть сгущёнкой полила!").

Прихлёбывая чай, Лёхин спросил:

— Галина Петровна, как правнук? Нашёлся?

Круглое лицо бабки Петровны сразу словно увяло.

— Сердцем точно чую — живой. А вот где ходит-бродит…

— Я ведь не просто так спрашиваю, — заторопился Лёхин, — есть у меня знакомый один — частный детектив, я ему о Ромке сказать хочу, да вот беда: фотографию бы ему мальчика нужно. Без неё какой смысл искать? Есть снимки Романа этого года?

— Есть, конечно, как не быть. Дай-ка я тебе чаю долью да принесу.

— Да, Галина Петровна! А родители Романа заявление в милицию подавали?

— В городе их нет и неделю почти что не будет. По делам мотаются. Я уж им не звонила, чтоб не беспокоить. Но участковому говорила. Пусть ищет. А жив пока — заявления писать не буду.

Лёхин, сильно удивлённый, хотел было напрямую спросить, откуда она знает, что Ромка жив, но тут его снизу дёрнули за штанину. Незаметно глянув под стол, он увидел Никодима — палец к губам. И промолчал.

Пока бабка Петровна бегала за фотографией, Лёхин положил одну из салфеток на пол (мол, упала — достаю) и присел на корточки.

— Добрый день, Никодим.

— Добрый, Лексей Григорьич. Про детектива-то частного правда, что ли?

— Никодим, да ведь ты его знаешь. Павла Ивановича помнишь — в августе нам помог? Ну, вот, он и есть.

— Ладно тогда. Только что я хочу сказать, Лексей Григорьич: хозяйка моя на дождь смотрит да ругается с ним, как с внуком — днями и ночами!

Мгновенно вспомнилось вчерашнее утро, встреча с бабкой Петровной у подъезда и её горестный взгляд, утонувший в бесконечном дожде. Взгляд, который идеально подошёл бы за укор: "Что ж ты, правнук, наделал-то?" И тогда же сказала ему не искать мальчишку: думала вот-вот, до приезда родителей, сам вернётся?..

А сегодня, значит, уже не надеется.

Но почему-то с дождём ругается.

— Интересно, — прошептал Лёхин и обратился к домовому. — Никодим, ты сегодня к нам забегай. Посидишь с коллегами (как по-другому назвать их — Лёхин не знал), чайку самоварного попьёшь.

— Спасибо за приглашение, Лексей Григорьич. Поклон приветный Елисею передай, — вздохнул домовой. — И прости, что на помочь прийти сегодня не смог. Ой…

— Лёшенька, чего это ты?!

— Да салфетку уронил, Галина Петровна. — И Лёхин продемонстрировал крахмальную салфетку-самовяз.

— А-а, ну, это не страшно. Дай-ка сюда… Вот фотографии. Какие возьмёшь?

— Сейчас посмотрим.

— Это его в конце августа снимали, он и принёс похвастать. Дружок, говорит, его хочет стать профессиональным фотографом. Художественно, значит, снимать хочет. А я вот рамочки хочу для них заказать да на стену повесить. Лёшенька, правда, хорошо?

Какое там хорошо… И какое там "дружок его хочет стать профессиональным фотографом", если он уже… Но, конечно, Лёхин в фотографиях не очень разбирался…

Пять портретов можно назвать серией "Молодой человек в капюшоне". На этот раз никаких лохм. Длинные волосы тщательно расчёсаны. На первых снимках капюшон надет на голову. Почти все снимки одинаковы в постановке "модели" — кажется, так это называется. Ромка статично где-то сидит, заснятый по пояс. Снимок первый — смотрит куда-то вниз и чуть вперёд, отчего глаза полузакрыты. Второй — задумчивый взгляд, явно чуть ниже объектива — наверное, на руки фотографа. Третий — взгляд в упор. Четвёртый — тот же взгляд в упор, но здесь Ромка без капюшона. И везде — невиданное смирение вперемешку с каким-то трудноопределимым чувством, что-то наподобие: "Так, да? Ладно, потерплю, но — учтите!.." На пятой фотографии молодого человека не было — хохотал тот самый мальчишка, которого Лёхин видел дважды. Хохотал так заразительно, что и Лёхин улыбнулся, и бабка Петровна засияла.

— Вот какой он у нас! — гордо сказала хозяйка.

— Да уж, гроза девчоночьих сердец растёт, — покачал головой Лёхин, всё ещё рассматривая снимки и не замечая, как бабка Петровна помрачнела. — Да, а кстати… Девушка-то у него есть? Может… — он хотел было сказать: "Может, он с нею где? Дети-то современные, мало ли что?" Но прикусил язык и сказал другое: — Может, она знает, где он?

— Эх, Лёшенька, появился бы кто у него — и мне спокойней было бы. Нету-нету! Точно знаю. Последний раз, как заезжал ко мне, сказал, что поступать собирается, готовиться будет и ни на какие глупости отвлекаться не хочет.

Мало ли что говорил мальчишка, чтобы бабулю утешить и успокоить.

— Ладно, — решился Лёхин, — возьму, если позволите, вот эти две — где он с капюшоном и без него.

— Да я тебе все пять отдам! Они ж маленькие, а те, что в рамочку пойдут, — большие, как книжка. А эти у меня в альбоме лежали. Вот и конверт тебе дам, пусть здесь будут.

— Ещё лучше. Спасибо, Галина Петровна.

— Это тебе, Лёшенька, спасибо — за беспокойство твоё.

Уже в прихожей Лёхин заколебался, но всё же решился.

— Галина Петровна, а вот позавчера вы сказали вещь интересную. Насчёт того, что Ромка подрастёт и всё будет ему на золотом блюдечке… А ещё про иродов, что мальчишку испортили. Это вы про родителей его богатых? Внуков своих?

— А зачем тебе про то знать? — насторожилась бабка Петровна.

— Да я думаю, не ради ли выкупа его похитили? Вдруг звонка надо ждать со дня на день?

Старая женщина машинально смяла салфетку пополам. Лёхин даже забеспокоился, не сломает ли её — такой твёрдости крахмальность.

— Не хочу говорить о том, Лёшенька, потому как не думаю, что… — Она запнулась и отчаянно махнула рукой: — Дар у Ромки! В роду нашем через поколение передаётся. Слишком он уж им бесшабашно пользовался, за что и получал. Да ты и сам-то прошлую весну, небось, помнишь, как побили его страшно. Вот и думаю, не из-за того ли пропал. Да ведь и дар-то никчемный — для него одного хорош! Кому? Чего с него?.. Нет, Лёшенька, из-за другого он пропал да не сгинул бы.

Говорила она сумбурно, обо всех думушках, видимо, сразу, что передумала за все эти дни. И почему-то у Лёхина потихоньку начало складываться впечатление: Ромкин дар, о котором бабка Петровна наотрез отказывается говорить, считая его постыдным баловством, и есть главная причина исчезновения мальчишки.

Пообещав вернуть фотографии, как всё закончится, Лёхин вернулся в свою квартиру, где обнаружил на кухне совершенно обалдевшего Данилу — водителя Егора Васильевича. Он сидел за столом, округлив глаза на тарелку с кусками пирога — остатки-сладки от бабки Петровны.

— Привет! — сказал Лёхин. — Приятного аппетита!

— Привет… Спасибо…

— Пирогов не хочешь? Давай я тебе быстренько бутербродов наделаю. Или — подожди-ка…

— Лёха, ничего не надо! — вскочил Данила и попытался обойти хозяина, чтобы сбежать.

С подоконника Елисей грустно сказал:

— Меня Шишики предупредили, что Данила идёт. Я ему чаёчку налил, тарелки с пирогами-печеньем расставил, да один кусок в тарелку на его глазах-то и положил.

— Так, Данила, — чуть с угрозой сказал Лёхин. — Посуду привёз?

— Привёз! — послушно откликнулся водитель.

— Дверь ко мне открытую видел — со звонком зашёл?

— Со звонком.

— В зале с компьютерщиком поздоровался?

— А… Э… Ага.

— Что он тебе сказал?

— А… Хозяин на минутку вышел, сейчас будет.

— Потом на кухню пошёл.

— Пошёл! Посуду-то оставить надо!